Таякан

«ВОЗЬМУТ МЕНЯ!»

УДИВИТЕЛЬНО, в такой ответственный день память выносила на поверхность события пустяковые, казалось бы, совсем не связанные с тем трудным, что ему предстояло. Ричард еще раз поправил ремень на плече и решительно двинулся на угол улочки. Здесь, сколько он помнил себя, располагались торговцы рефреско. На деревянных ящиках, поставленных друг на друга, торговцы раскладывали свой нехитрый скарб — бидоны и ведра. Вот уж кто был всегда рад жаре! Логика у торговцев фреско очень простая: чем сильнее печет солнце, тем больше фруктовой воды купят прохожие. А значит, хорошая выручка осядет в кармане. Рефреско они делают со скоростью молнии. В большие пластиковые бидоны или кастрюли выжимают, допустим, сок двух десятков манго. Желтую жижицу заливают водой, взбалтывают и добавляют кусочки льда — и все. Подходи, покупай самый лучший в мире рефреско!

Ричард достал из кармана новенькую, с портретом легендарного Сандино, купюру и неожиданно для торговцев протянул ее мальчишке. Рефреско в его бидоне был не желтым, а зеленым, не из манго, а из мамона. Эти крепкие, покрытые зеленой корочкой плоды в городе не растут. Их привозят с гор. Увидишь такое дерево — считай, повезло. Кислый рефреско хорошо утоляет жажду, мякоть плода — голод. «Горный» напиток Ричард выбрал потому, что путь его лежал в ламонтенья — в горы, поросшие лесом. Долгий, опасный путь с неизвестным концом. Только о плохом, трагическом в такое утро думать не хотелось. Кислый напиток заполнил рот, льдинки скользнули по горлу. Мальчишка-торговец, на вид ровесник Ричарда, нетерпеливо ожидал оценки своего труда. Военная форма, наличие оружия позволяли Ричарду давать такую оценку и говорить свысока.

— Хорош рефреско. — Ричард хлопнул мальчишку по плечу. Рубашка на торговце выгорела, полиняла, истерлась, и некогда клетчатый рисунок превратился в сизые разводы. На ногах — рваные кроссовки, которые мальчишка, стесняясь, прятал под ящик.

— Наливай, эрмано, еще и лед не забывай. — Ричард снял с ремня капроновую фляжку. — Сюда наливай, полную!

Рассчитался Ричард под одобрительные кивки мальчишки и его соседок-торговок щедро. Мама, без сомнения, не одобрила бы подобной расточительности. Но как ей плачущей, провожающей старшего сына на войну, сующей в карманы Ричарду сладости, объяснить, что в горах, в сельве кордобы[3] не нужны. Да и что особенного купишь на эти десятки тысяч, если жизнь дорожает по часам. Ричард давно понял, что у красивого, стелющегося слова «инфляция», если его представить человеком, лицо убийцы, который старается задушить свою жертву медленно и тихо...

Сейчас по дороге в школу Ричард вспомнил, как несколько месяцев назад на политчас к ним в класс пришел из университета раненый боец. Рассказал о боях, в которых участвовал, о том, что учится на экономиста.

— Представьте, — говорил он, — ваша семья тратит половину своего бюджета на защиту дома. На оружие и патроны. Наша Никарагуа тоже большая семья, которая тратит на борьбу с контрреволюцией половину государственного бюджета. Не хватает средств на продукты и строительство больниц и школ, не хватает средств на лекарства и помощь сиротам... А внутренние враги — спекулянты и валютчики, контрабандисты и перекупщики — пользуются нашими временными трудностями. Рост цен принял угрожающие размеры...

Знаю, многие из вас хотят вступить в отряд милисианос и дать бой врагам нашей революции. Я уполномочен сказать: ваше место в бою — за партой. Скоро начнется крестовый поход против безграмотности. И вы станете его участниками. Учитесь быстрее, быстрее... А в отряд милисианос, не скрою, люди нужны. Принят будет лучший. Вы сами вправе назвать его имя. Он вправе отказаться...

Сесар нетерпеливо заерзал по парте и ткнул Ричарда локтем в бок.

— Не сомневайся, в милисианос возьмут меня. А если я заболею, может быть, тебя. Сесара даже руководство страны знает. А быть может, и сам компаньеро Томас Борхе[4] услышит обо мне и скажет: «Так это же тот самый Сесар!»

Ричард слушал подзадоривавшую болтовню Сесара и думал о том, что и он, Ричард, в отряде милисианос не будет лишним человеком. Не зря же он тренировал себя до изнеможения. Кто-то наверняка подсмеивался над его увлечением «штурмовать пальмы». Но ведь это было отличной тренировкой не только мышц, но и воли. Вечером того же дня тайком от родителей и самых близких друзей он написал в министерство внутренних дел письмо с просьбой зачислить в отряд милисианос. Были в письме и такие строчки: «Я научился метко стрелять и не боюсь долгих переходов по горам. Мой отец вместе с товарищами совершил революцию. Его сын, Ричард, имеет право защищать ее...»

Ответ пришел скоро. В те дни газеты сообщали о новом вторжении контрас в Никарагуа, о тяжелых боях на севере страны. Мимо школы к госпиталю шли грузовики с ранеными бойцами. Ответ, отпечатанный на машинке — на белом листке бумаги, принес в класс директор школы. Он волновался и читал сбивчиво, не отрывая глаз от листка. Только номер батальона, в который был зачислен Ричард, произнес четко, даже торжественно. И, переложив письмо из правой руки в левую, добавил:

— В этом батальоне из наших еще никто не служил. Правда, я был в нем недолго. Это еще до первого ранения...

Сначала в классе поднялся невообразимый шум. Хосе, как только директор вышел за дверь, понесся по классной комнате и кричал громче всех:

— Это не честно! Почему Ричард нам ничего не сказал?

Сесар (и этим он удивил всех) был спокоен и рассудителен :

— А если пришлось голосовать, мы что — не отдали бы свои голоса за Ричарда? — вступился Сесар. — Хосе, отвечай всем. Ричард достоин быть милисиано?

— Я не об этом совсем, — отбивался Хосе. — Почему без нас все решил? Почему не поставил в известность? Почему не написал, что мы тоже хотим защищать революцию?.. Почему? Почему? Не верит нам?

— Пусть скажет сам Ричард, — сказала Сильвия.

По строгому тону Ричард понял, что его «тайная дипломатия» и ей пришлась не по нраву.

— Я скажу. — Ричард встал и, как учил отец, чтобы успокоиться, сначала «заглянул» в себя. Злости на Хосе, досады на непонимание Сильвии не было. Говорил он негромко и ровно: — Я никого не подозреваю. Но вспомним: разве не было среди тех, кто шел шумной компанией воевать, дезертиров? Были! Мы боялись поднять друг на друга глаза, когда узнали, как молодежный отряд разбежался, не дойдя до места боя. Ночью, потихоньку, как тараканы расползлись. Я плакал, когда мы провожали их в зону войны. «Родина или смерть!» — кричали они. Мы дарили им собранные сигареты и теплые вещи. Эти подарки достались, наверное, контрас...

— Хватит об этом! — Хосе залез на парту. — Все знают, что мой брат сбежал к бандитам. Отец сказал, что бог ему судья. Вы мне ничего не сказали. Спасибо вам! И все же пусть Ричард говорит о себе.

— Я и говорю: сейчас каждый должен сам решать, где его место. И сам отвечать за себя, а не за брата или отца. Поэтому хочу спросить вас: кто за меня — поднимите кулаки!

Все подняли кулаки за Ричарда.