В субботу утром мать уехала рано — я ещё спал. Отец выдвинулся в свой Нижнеудинск чуть позже, сразу после завтрака.
Я же накануне читал всякую муть — пригрузили по дипломной, — так что еле глаза продрал в одиннадцать.
Отца застал на кухне. Он завтракал в гордом одиночестве.
— Когда поедешь? — спросил его я.
— Уже сейчас.
— Когда приедешь?
— Не знаю, не раньше завтрашнего вечера, — сухо ответил он, не глядя на меня, и почти сразу поднялся, не доев ни омлет, ни бутер с ветчиной. Да даже кофе не допил. Просто встал и ушёл.
В такие моменты мне неотвязно кажется, что отец меня реально ненавидит. Он так, конечно, никогда не скажет. Но слова и не нужны. Когда тебя в упор не замечают, не видят, не слышат — без слов ведь всё ясно. Неясно только одно: за что конкретно он меня ненавидит — за смерть Дани или за ту девку? Или и за то, и за другое…
— Кирюша, он тебя любит, просто Игорю Владимировичу очень сложно и тяжело, — за спиной раздался мягкий голос Аси. Мысли она, что ли, читает?
Я стоял у окна, наблюдая сверху, как отец выезжает со двора на своём Порше, таком же, как у меня.
— Кирюша, скушай лучше блинчик, свеженький, тёплый ещё.
Ася, единственная, кто с детства и до сих пор называла меня так приторно — Кирюша. И единственная, кому я это позволяю. И даже отзываюсь.
После Асиных блинчиков я поехал к Кристинке.
Мазуренко жила в Молодёжном, в однушке, доставшейся ей от бабки. Тесной, но с приличным ремонтом. Вообще, у её родителей имелся нормальный дом, но она предпочла свободу. Далеко она забралась, конечно, но зато всегда было где зависнуть при желании.
А сегодня у неё нарисовалась какая-то подружка, не из нашего универа, вообще неизвестная.
— Это Аня, моя школьная подруга, — познакомила нас Кристинка. Потом уволокла меня на кухню, затворила дверь и шёпотом продолжила: — Кир, Аню парень бросил, её надо срочно с кем-то познакомить. Позови своих, Димаса там, ну и ещё кого-нибудь… замутим вечеринку.
Я вызвонил только Димаса, тот — созвал всех остальных. А спустя час мы уже ехали к нам на дачу, точнее, в наш загородный дом. Потому что Кристинке стало скучно, душно и плохо. Ей захотелось срочной смены декораций, а ещё больше — простора, поскольку от тесноты, шума и толпы у неё «вот-вот мог начаться психоз».
Отец не одобрял несанкционированных вторжений в тот дом, но ни его, ни матери нет в городе. Не будет их и завтра, так что гуляем с музыкой.
Отцовский Порше, на котором он тремя часами раньше выехал со двора, стоял почему-то здесь, перед домом. Несколько секунд я отупело таращился на его капот, силясь понять, что это значит.
Потом взбежал по ступеням. Кристинка и Димас зачем-то потащились за мной. Остальные ждали на улице, хохоча и строя всякие варианты, ни один из которых меня не радовал.
Отца я обнаружил в гостиной. Он стоял посреди комнаты, неподвижный как памятник.
— А ты почему здесь? — растерянно спросил я. — Ты же в Нижнеудинск поехал…
Отец ответил вопросом, и его вопрос вообще завёл меня в тупик.
— Ты что, следил за мной?
Я аж опешил.
— Игорь Владимирович, это я упросила Кира приехать сюда, — защебетала Кристинка, пока я тормозил. — У вас такой шикарный дом. Такая кругом природа… свежий воздух…
Отец вообще на Кристинку никак не отреагировал. Он просто молчал, продолжая смотреть на меня как-то странно, со смесью неприязни и… страха?
Боковым зрением я заметил лёгкое движение и чей-то силуэт. Повернулся и… всё понял.
Да, всё сразу встало на свои места.
Там, в углу, топталась какая-то девка. Притом мелькнула мысль, что девка эта мне уже где-то попадалась. Но где? Чёрт её знает. Да и плевать. Главное другое: что она здесь и сейчас делает с моим отцом?
И сразу в единую картину встали и прочие детали: вино и фрукты на столике, два бокала, разожжённый камин, тихая музыка и страх в его взгляде.
— О, кажется, я всё понял, — усмехнулся я и кивнул на девку. — Это, я так понимаю, мэр Нижнеудинска?
— Не начинай, — тихо произнёс отец. — Сейчас тебе лучше уехать. Дома поговорим.
Но я был бы не я, если б просто ушёл.
— У меня прямо дежавю. Причём… дежавю в квадрате. Ситуация такая… до боли знакомая… И, — я повернулся к девке, и смутное ощущение, что где-то её видел, внезапно обрело полную ясность. — Я тебя знаю! Ну, точно… Ты же с моего потока.