Тот, кого я ненавижу

40. Кирилл

— Кир, тебя как подменили, — надула ярко-красные губы Кристинка. Красивая она всё-таки. Даже дакфейс ей идёт. — Чего ты дома-то сидишь, киснешь?

Они завалились ко мне полчаса назад вдвоём — Кристинка и Димас.

До этого они — вчера-позавчера — пытались меня куда-то вытянуть, но я не вытянулся.

Да куда мне сейчас? В какие клубы или вписки? Вообще не до того. Я мать не знал, как в чувство привести. Сначала эта Алла, её подруга-дура, удружила — упаивала вином, лечила от стресса. Однако эффект получился обратный — только хуже стало.

Потому что это для одних алкоголь — анестезия, а для других — наоборот, только острее всё чувствуешь. У матери так, и у меня, кстати, тоже.

Вот и у неё вместо «напиться и забыться» случилась истерика. А после истерики — апатия. И я то воду подай, то лёд в полотенце заверни. Ну и тазик принеси-вынеси, куда без этого. Отец тоже за три дня выхлестал полбара.

Но приходу Димаса с Кристинкой я был рад. Хотелось обычного человеческого общений без надрыва после трёхдневной атмосферы дурдома.

Мы поднялись ко мне. Мать всё равно наглоталась успокоительного и теперь безмятежно спала.

— Может, куда-нибудь забуримся? — предложил Димас. — Бухнём? Рогозин звал…

— Не, я пока мимо, — прервал я Димаса.

— Всё из-за этого? — вздохнула Кристинка. — Из-за этой девки? Из-за Плетнёвой?

Меня аж передёрнуло.

— А как батя? — спросил Димас.

— А чего ему будет? — скривился я.

— Кстати! — расцвела Кристинка. — Димасик, ты расскажешь или я? Ладно, я. Мы эту официанточку сегодня малость пощекотали. Я, короче, фотки нашла в одной порнушной группе в контакте — ну прям она со спины. Не отличить. Такая же грива.

Кристинка достала телефон, полистала, потом сунула мне.

— Видишь? Я ей отправила эту и три следующих. Она так разнервничалась, извращенкой меня обозвала, — рассмеялась Кристинка. — Видел бы ты её лицо! Так вот, я ей пригрозила, что если не отстанет от твоего отца, то я её предкам эти фотки зашлю.

Кристинка сначала, видать, изобразила выражение той девки, карикатурно сведя брови к переносице, а уголки губы опустив вниз. А потом, довольная, расхохоталась.

— Не, Кир, она реально перепугалась. Если ещё поднадавить, то она от твоего отца убежит, сверкая пятками. Запостим в сети, ну, типа, это она…

— А это, типа, отец? — ткнул я пальцем в голого мужика. — Ты головой думай. Какой, нахрен, запостим? И вообще, чего ты-то лезешь?

Кристинкина инициативность порой реально напрягала.

— Я лезу?! — взвилась Кристинка. — Я так-то, Кир, для тебя стараюсь. Думаешь, мне нравится видеть тебя таким? И вообще, мне не всё равно, что у тебя в семье происходит. И тётя Ира мне не чужой человек.

— Так ты не просто старайся, ты думай хоть немного. Думаешь, матери вот эти твои фотки будет приятно видеть? И узнать, что все знают…

— И отцу тоже проблемы… — задумчиво вставил Димас.

— Да я класть на его проблемы хотел, — раздражённо отмахнулся я. Потом снова обратился к Кристинке, которая уже разобиделась. — Кристин, ну ты правда завязывай с самодеятельностью. Это вот тебе забава, а я тут замотался уже.

— Ну, ладно, ладно, — Кристинка примирительно махнула рукой. — Не буду никуда выкладывать. Да я и не хотела. Так просто, попугать. Хотя предкам её заслать было бы прикольно. Они-то там, наверное, сидят в своём каком-нибудь Задрищинске и верят, что доча их честная и порядочная умница.

— Ну всё, не будем больше про неё, — попросил я Кристинку заткнуться. Я и без них всё время только об этом мысли гоняю. Достало уже.

Мы ещё потрепались о том о сём часа два, пошлифовали косточки общим знакомым, стараясь и правда не касаться больной темы. Потом они ушли. А ближе к вечеру матери внезапно сплохело.

Она возилась на кухне, хоть я и предложил, мол, лежи, всё принесу. Но она: хочу сама, могу сама. Ещё хорошо, я рядом стоял. Когда её вдруг повело — успел подхватить. Унёс на диван, вызвал скорую.

А дальше всё завертелось как в дурном сне: ЭКГ, возьмите с собой полис и паспорт, откуда-то появились допотопные складные носилки, куда мы с медбратом перекладывали мать. Она бледная, серая даже. Смотришь на неё и нехорошо становится.

— Одеяло есть? Накройте, — велела тётка-фельдшер. — В машине холодно.

Я сам не свой что-то делал, суетился, искал документы, вещи, одеяло, накрывал мать. Лишь бы не думать сейчас ни о чём.

Но уже в скорой, пока тряслись на каждой выбоине по пути в больницу, в душу проник даже не страх, а что-то похуже. Какой-то цепенящий ужас. Холодно было в машине или нет, я и не понял. Но меня знатно потряхивало изнутри.

Потом ненадолго отвлёкся на канитель с оформлением в приёмном покое. А когда мать увезли куда-то, — не понял даже куда, меня дальше коридора не пустили, — я позвонил отцу.

Не хотел, несколько раз сбрасывал. Говорить с ним не хотел, видеть — тем более. Но просто сидеть и ждать было невмоготу. А отец… его пустят везде. Не будут мариновать, как меня, в этом коридоре. И для матери сделают всё возможное и невозможное ему в угоду.

— Скоро буду, — пообещал он.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍