Тот, кого я ненавижу

28. Кирилл

Я вылетел из дома пулей. Кристинка, Димас и остальные ждали меня во дворе. Галдели, хохотали. Хотелось крикнуть им, чтоб заткнулись — так не вязался сейчас их смех с тем, что творилось…

Стиснув зубы, сдержался. Молча сел в машину, вцепился в руль. Кристинка плюхнулась рядом, повернулась ко мне.

— Кир, да забей. Ситуация — говно, конечно. От Игоря Владимировича я прямо не ожидала…

— Слушай, заткнись, — оборвал её я.

Она надулась. На заднее сиденье втиснулись остальные.

— Так что, здесь зависнуть не получится? — спросил кто-то из корешей Димаса.

— Не получится, — угрюмо ответил ему Димас, опередив меня.

И хорошо, иначе я бы ответил трёхэтажным.

— А куда мы теперь? — вякнула Кристинкина подружка.

Я резко рванул с места.

Куда? Да чёрт его знает. Просто отсюда подальше. Внутри до сих пор всё крутило и жгло. Не в силах слушать дебильные шутки и хохот за спиной я врубил на полную музон. Салон чуть не разорвало от грохота басов. Зато все смолкли. Кристинка потянулась было сделать потише, но наткнулась на мой взгляд и не стала. При всей своей дури и спеси, она всегда тонко чувствовала, когда можно показывать нрав, а когда не стоит.

К ней обратно я всех и привёз. Сам выходить не стал.

— Кир, а ты…? — сжала моё запястье Кристинка.

— А я сегодня пас.

— Ну, может, позже заедешь? — неожиданно расстроилась она.

Я неопределённо дёрнул плечом. Может быть. Но точно не сейчас. Потому что я себя знаю. В таком состоянии пить мне точно нельзя. Иначе сорвёт клеммы и тогда — тут даже я не могу сказать, что будет тогда. Но однозначно — ничего хорошего.

Я вернулся домой. Ася возилась на кухне, намывала и без того чистые стены и под нос пела "Один раз в год…".

Я мельком заглянул, но пугать её своим неожиданным появлением не стал.

Мать всегда говорила, что Ася — наш якорь. Без неё нас бы всех унесло. А скорее, разнесло по разным сторонам.

По ходу, так оно и будет. Совсем скоро.

Слова отца до сих пор разъедали мозг. Всё было напрасно, всё разрушилось. Может, даже лучше было бы, если б он ушёл сразу.

Тогда мать, как мне кажется, его уход не заметила бы в своём непробиваемом анабиозе. Три года почти до неё было не достучаться. Она забывала есть, умываться, принимать лекарства. Она не отзывалась, не реагировала ни на какие вопросы и слова. Она не делала ни-че-го, просто сидела с потухшим взглядом.

Ася за ней ходила, как за маленькой, ну и я там на подхвате…

Отец привёл ей сначала одного мозгоправа, потом другого, но что толку. За три года из яркой, красивой, ухоженной женщины мать превратилась в бледную тень. Она даже не жаловалась, когда у неё там что-то с сердцем было. Просто серела лицом и сползала на пол, как подкошенная.

И вот только не так давно она начала оживать, чем-то интересоваться, что-то делать, куда-то из дома выходить. Перестала ночами выть у меня за стеной, в Данькиной комнате. А летом даже вдруг решила, что пора сделать ремонт — давно не делали, всё устарело, обои надоели, шторы не модные.

Отец охотно поддержал её затею, быстренько отправил нас с ней на два месяца на Мальдивы, сам всё организовал. Ну, сделали всё шикарно, спору нет. Только Данькину комнату не тронули, это место свято и неприкосновенно.

Правда, теперь вот свербит мысль, что он делал эти два месяца. Ну помимо встреч с дизайнерами и рабочими.

«Не тебе о Даньке говорить», — последнее, что сегодня бросил мне отец.

А я всегда знал, что он винит меня в его смерти. Хоть отец никогда прямо этого не говорил, но ведь иногда и без слов всё понятно. И не он один.

Да что уж, я и сам себя виню…