Тот, кого я ненавижу

64. Кирилл

На другой день после нашего ночного разговора Кристинка вела себя так, будто ничего и не происходило. Веселилась вовсю. Активно флиртовала с Рогозиным. И даже Димасу перепало немного нежности.

— Тебе реально совсем на неё пофиг? — интересовался Димас. — А если б я с ней замутил?

— Мне не пофиг, мне жалко Кристинку. Она ведь только вид делает, что ей весело и всё по приколу. А на самом деле… ну плохо ей. Видно же. Вот она и выпрягается.

В груди закопошилось чувство вины. Из-за меня же ей плохо, но и поделать ничего не могу. Что тут можно поделать?

— Так я, может, это… утешу её? Ты как, не против?

— Ты реально с Кристинкой замутить надумал? Не, даже не думай. Она тебе не переходящее знамя. Ей и так стрёмно. Но если ты всерьёз и с далеко идущими намерениями — тогда мне жалко тебя.

Димас, вечно весёлый и лёгкий Димас, вдруг буркнул:

— Не надо меня жалеть.

И сам помрачнел и отвернулся. Меня осенило:

— Димасик, тебе что, Кристинка нравится? В смысле, у тебя к ней какие-то чувства или что?

Он молчал.

— А что ж ты раньше не говорил?

— А как ты себе это представляешь? Она же твоя девушка. Короче, давай не будем больше об этом. Считай, и этого разговора тоже не было.

Димас меня, конечно, изумил. Столько молчал, ничем не выказывал даже. Когда мы с ней ссорились, всегда первый нас мирил. Я вот не уверен, что был бы способен на такое великодушие.

Нет, я бы точно вот так, как он, не смог…

Этот день я ещё кое-как протянул, а на следующий рванул домой. Рогозин, Димас, да и остальные отговаривали, я и сам себя пытался вразумить, что ничего за три оставшихся дня не изменится, что ещё неизвестно, стоит ли к Эле мчаться, и, может, только хуже станет, но, опять-таки, ничего поделать с собой не мог.

Так что с утра на рейсовом автобусе уехал в город и прямиком к ней.

Подходил к её дому и нервничал. Ну, не то чтобы… просто не люблю неизвестность, а тут я не знал, чего ждать, что скажет она, что сделает, что вообще будет. Шёл наобум. И сердце бухало в груди как молот.

С Кристинкой не так всё было. С ней я начал встречаться из спортивного интереса. Она, конечно, мне нравилась, но чисто визуально, это потом, позже, постепенно запал на неё, привык, скучал. Поэтому было легко.

А тут… А чёрт знает, что тут. Вроде как мы и встречаться толком не встречаемся, а уже так хреново. И так тянет к ней, что терпеть невозможно.

Я вглядывался в её окна, но видел в них лишь блики яркого солнца. А потом хлопнула подъездная дверь, и вышла она, Эля. Сделала несколько шагов, потом увидела меня и остановилась.

А я увидел её, и в груди снова пронзительно защемило. Все вопросы, что роились в голове и гудели, не смолкая, как-то сразу забылись. Хотелось одного — просто прижать её к себе покрепче. Что я и сделал.

Потом мы пошли с ней в ближайший магазин, выпросили пару пустых коробок, а заодно купили тортик и ещё всякой всячины полный пакет.

По дороге она рассказала в двух словах о том, как поговорила с отцом. Я не знал, что на это ответить. Видно было, что это её до сих пор гнетёт.

Да что уж, мне и самому было не по себе, отец как-никак. Нет, я кайфовал так, что сердце заходилось, но это было счастье такое… странное — острое, пьянящее, но немного с привкусом горечи. Наверное, оттого, что тяготили мысли о предстоящем с ним разговоре. Если он и правда любит Элю, как ему всё объяснить, как преподнести, чтобы понял? Как вообще можно такое понять?

Я отгонял эти мысли. Не хотелось портить момент. Хотелось насладиться им в полной мере, а этот разговор, решил, обдумаю потом, завтра.

Как только мы пришли, она тут же принялась готовить что-то вкусное, а я крутился рядом и мешал ей, то и дело норовя обнять её. Соскучился же.

— У меня подгорает, — смеясь, сетовала она. И бросала беспомощный взгляд на сковороду.

— У меня тоже подгорает, — шептал я, покрывая её лицо и шею поцелуями.

Она, конечно, держала марку, но я чувствовал, что каждое моё прикосновение отзывается в её теле короткой дрожью. И это заводило неимоверно. И я видел, что она тоже реагировала: лицо её раскраснелось, грудь стала вздыматься чаще, глаза влажно заблестели, но прямо смотреть на меня Эля избегала. Лишь коротко поглядывала, и то заметно смущалась. И постоянно закусывала нижнюю губу, чем только ещё больше дразнила меня.

Потом мы сели обедать, и она затеяла разговор:

— А ты что делал эти дни?

— Мы в «Бурдугуз» ездили с нашими. А там… ну… как обычно. На снегоходах катались, пьянствовали, в сауне торчали, короче, гуляли-веселились.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ну не говорить же, что я там с ума сходил.

— Понятно, — погрустнев, улыбнулась она и вздохнула. Повисла пауза,

Помолчав, я зачем-то добавил:

— Правда мне не особо весело было. Там Кристинка тусила с нами…

Я заметил, как Эля едва уловимо напряглась.

— В общем, мы с ней поговорили и расстались официально, окончательно и бесповоротно… Я ей сказал, что у меня другая…

Она тотчас вскинула на меня глаза. Посмотрела с изумлением, недоверием и… надеждой. И я, раз такое дело, пошёл ва-банк:

— Я, правда, пока не стал ей говорить, что это ты. Хотя всё равно скоро узнает.

Эля промолчала, но я видел — напряжение спало, и она… даже слова такого нет, наверное. В общем, как будто у неё внутри свет загорелся.

А потом она вымолвила:

— Я тоже вчера Игорю не сказала, что это ты.

— Ты ему тоже сказала, что у тебя другой?

Она сразу покраснела, но всё же согласно кивнула. Теперь и у меня, наверное, тоже свет загорелся.

— А это, наверное, здорово — кататься на снегоходе? — она явно переводила разговор на первое попавшееся. И долго она ещё будет так меня стесняться?

— Нормально, — бездумно ответил я, думая лишь об одном: как хочется притянуть её к себе, снова почувствовать дрожь её тела, ощутить мягкость её губ… ну и всё остальное.

— А я ни разу не каталась. Да я даже на коньках ни разу не каталась. На лыжах только, но лыжи не люблю.

— Я тоже не фанат. Но на коньках — грех хоть раз не прокатиться. А хочешь, съездим на каток?

— Я бы хотела, но не умею.

— Чего там уметь? Я тебя научу.

— А коньки? У меня их нет.

— Так там и выдадут.

В общем, поехали мы на каток, пришлось повременить с желаниями. Ну и ладно. Я никуда не собирался и не спешил, всё ещё будет. У нас ещё ночь впереди.

Я сам на катке не был сто лет. В последний раз зажигали там на первом курсе с Даней, Кристинкой и Димасом.

Катков в городе… не знаю сколько, есть наверняка и поближе, но я повёл её туда, где раньше одно время зависал сам.

Он огромный, просторный, хотя всё равно толкотня. Ну и комфортно там: музыка играет, огни горят, всегда ощущение праздника, какого-то карнавала. В случае чего — есть где погреться, попить горячего чаю или кофе.

И не пожалел, что тащились именно сюда, через полгорода. Эля озиралась вокруг с таким выражением, как будто в сказку попала.

— Тут так здорово! — воскликнула она восторженно.

Я, конечно, не впадал в экстаз, как прежде, но настроение здешняя атмосфера определённо поднимала. Кругом мерцала иллюминация, медленно падали крупные снежинки, из динамиков лилось что-то лирично-ностальгичное.

— Музыка тут только… вечно старьё включают, — проворчал я как дед.

— Ты что? Музыка наоборот отличная! Это же Генри Манчини! Лунная река! Легенда!

Потом мы взяли коньки, надели и… началась забава. Эля шагу шагнуть не могла, держалась за прилавок и стояла, качаясь. И лицо у неё при этом было такое, будто у неё из-под ног земля уходит. Я с трудом крепился, чтобы не рассмеяться. Не со зла, конечно, просто она такая забавная. Потом с самой серьёзной миной помог ей преодолеть эти пару десятков метров до катка. Ну хотя бы до бортика.

Несколько неловких заходов, пару падений, к счастью, без травм, но через полчаса Эля уже не висела на моём предплечье мёртвым грузом, а пыталась двигаться, а ещё через час худо-бедно ездила сама.

Я, разумеется, её страховал. Но как-то хреново. В один момент недоглядел, и на Элю чуть не налетела какая-то грузная тётка. Тоже, видать, впервые на коньки встала, разогналась, но маневрировать ещё не научилась и неслась кометой прямиком на мою Элю.

Я ринулся наперерез, тётка влетела в меня, и мы оба повалились у Элиных ног. Я только упал неудачно, спиной. Ещё и эта истребительница придавила меня своей сотней килограммов. Но это ерунда. Хотя, конечно, при Эле покряхтел, как положено.

Потом мы пили кофе с пирожными, а я налюбоваться на неё не мог. От мороза у неё алели щёки, от радости и восторга сияли глаза.

— Ты очень красивая, — поделился я впечатлением.

— Шутишь? — засмеялась она.

— Какие уж тут шутки.

Домой ехали уже поздно, в полупустом автобусе.

— Мне безумно понравился сегодняшний день… Самый чудесный день! Спасибо тебе!

— Да ладно, — протянул я. Хотя, конечно, приятно было.

— И музыка там… ты зря так… музыка там просто прекрасная. Синатра, Армстронг, Глен Миллер. Это же шедевры.



— Да я не спорю, пусть шедевры, лишь бы ты улыбалась.

— Хорошо, а ты какую музыку любишь?

— Всякую. Иногда тоже прибивает на такие вот шедевры. Под настроение. Но чаще репчик слушаю, дабстеп и всякое такое.

— Дабстеп? — переспросила она так, будто это слово впервые слышит.

— Угу.

Я нашёл у себя на телефоне самый более-менее мелодичный трек, протянул ей наушники. Она послушно надела, прослушала до конца с серьёзнейшим выражением лица. Потом вернула и, помолчав, сообщила:

— А я люблю, ну вот помимо признанных произведений… помимо классики… в общем, очень люблю группу «Muse», особенно «Unintended». Эта песня прямо за душу берёт. Такая красивая, такая проникновенная…

Я достал телефон, нашел в сети её «Unintended», включил, но еле дослушал до середины и сдёрнул наушники.

— Не понравилось? — спросила она.

— Вообще нет, заунывное нытьё какое-то. Прости.

— Да ничего, мы же разные, это нормально.

Но сама, между прочим, приуныла.

— Ладно, тебе же тоже моё не понравилось, я по твоему лицу догадался, — легонько подтолкнул её плечом в плечо и подмигнул.

— Да, правда, — улыбнулась она. — Зато мне так понравилось, как ты играл Вивальди тогда, на вечере. Помнишь?

— Смутно, — признался я.

— Это было волшебно. Мечтаю просто ещё раз услышать, — выдохнула она.

— Это вряд ли. Я с этим делом давно завязал, — хмыкнул я.

— А тогда?

— А тогда был не в себе.

Потом она спохватилась:

— А как твоя спина?

— О, не спрашивай, — состроил я гримасу. — Но я знаю хорошее средство.

— Какое?

Я наклонился к ней:

— Дома скажу.

У меня сердце падало вниз живота и там, разбухая, горячо колотилось, при мысли о том, что у нас с ней будет дома… этой ночью…

Но дома моя неугомонная Эля опять включила врача.

— Я тоже знаю это средство. Индовазин! От ушибов — самое то. Тебе же в тот раз помогло?

Я разделся до плавок, лёг на диван ничком, Эля присела рядом, помазала там-сям.

— Сделай мне массаж, — попросил я.

Она замерла, потом проговорила:

— Я не умею.

— Что там уметь? Это ж не мануальная терапия. Просто… как там? Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…

Она неловко потянулась, слегка помяла с одного бока.

— Так неудобно, Эль. Сядь на меня сверху.

Она покочевряжилась немного, но, в конце концов, устроилась у меня на ягодицах. Одно это моментально завело так, что я, уткнувшись лицом в подушку, еле сдержался. Но когда она начала нежно пилить ладошками мою спину вдоль и поперёк, сжимать, поглаживать, приговаривая эти пресловутые «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы», у меня просто крышу снесло. В паху стало горячо, в плавках тесно.

— Пришли куры поклевали, пришли густи пощипали, — старалась Эля.

Я уже не мог скрывать дыхание, тяжёлое, хриплое, частое.

— Пришёл дворник, всех прогнал, — она прошлась короткими шлепками вдоль позвоночника, от шеи до поясницы. Я выгнулся и, кажется, у меня вырвался предательский стон.

— И кто-то там ещё пришёл… я не помню…

Голос у Эли дрогнул и тоже стал звучать совсем по-другому. Сбивчиво, будто она выбилась из дыхания.

Я развернулся, явив себя во всей красе, во всеоружии. Но она всего лишь сползла с меня, но не сбежала, осталась сидеть рядом. Сглотнула, но продолжала смотреть на меня во все глаза. И взгляд её вовсе не был испуганным, нет. Он был ждущим… Грудь её тяжело вздымалась, а под тканью футболки напряжённо выпирали крохотные соски.

— Пришёл директор и отбил телеграмму, — хрипло добавил я.

Обхватил её талию рукой, потянул на себя, обнял, повалил на себя, прижал теснее. Прошептал на выдохе:

— Дорогие жена и дочка, дзинь-точка…

И впился поцелуем в губы… Она отвечала, с тем же жаром, с каким я на неё накинулся.

Когда избавил её от шортиков — даже не заметил, но отчётливо помню, как перевернул её на спину, навис сверху, опёрся на согнутую в локте руку, боясь её раздавить своим телом. Она откинула голову назад, я проложил губами дорожку вдоль шеи, приник к ключице. Затем на мгновение привстал и рывком сдёрнул футболку.



Какая же у неё восхитительная грудь, круглая, маленькая, в ладонь бы уместилась. Я обвёл языком розовую ареолу, втянул губами упругий сосок. Скорее, почувствовал, чем услышал сдавленный стон. Девочка моя, шептал я, вычерчивая на её коже круги и вензеля. Когда добрался до её трусиков, она как будто внутренне сжалась, но отталкивать меня или отстраняться не стала.

Я старался не торопиться, сдерживал себя, как мог, руками ласкал её бёдра, живот. И лишь пару раз совсем слегка, вскользь, как будто случайно, коснулся её там, через ткань трусиков. И оба раза она судорожно вздрагивала. И оба раза я призывал все силы, чтобы не наброситься на неё тут же. Потому что хотел её до одури, до ломоты в теле, до вязкой темноты перед глазами. И оттягивать этот момент становилось всё сложнее и сложнее… И её дрожь, её затуманенный взор, её полураскрытые губы и тихие стоны лишь взвинчивали это желание до предела…