Тот, кого я ненавижу

29. Кирилл

Дане не повезло с самого начала. Мы родились с ним в один день, точнее, в одну ночь. Я его опередил на пару минут. Только вот я родился здоровым, а у него была гипоксия.

Я и рос здоровым. А у Даньки — вечные бронхиты, которые в итоге вылились в астму.

Мы не были близнецами. Мы даже не были друг на друга похожи. Хрупкого Даню буквально колыхало на ветру, а я в девять лет запросто сходил за двенадцатилетнего. Кожа его бледная, до голубого отлива, аж прозрачная, совсем не выносила солнца и сразу покрывалась красными пятнами-ожогами. У меня же загар прилипал моментально и не успевал сойти за зиму, так что Данька дразнил меня цыганом.

Да даже волосы: у него — светлые, у меня — чёрные. Вот так посмотришь и не скажешь, что мы с ним двойня. Да вообще как не родные.

Каждое лето родители с Данькой уезжали куда-то, где полезный воздух. А я отравлял жизнь бабушке с дедом, пока они, совсем устав, не перепоручали меня Асе, с которой, впрочем, мы жили душа в душу. С ней было легко и весело. И хотя я скучал и страшно радовался возвращению родителей, с их приездом лёгкость и веселье заканчивались.

Родители постоянно нервничали из-за Даньки. Ему нельзя было плакать, нельзя было злиться или расстраиваться, потому что это могло повлечь приступ астмы. Поэтому они пылинки с него сдували, потакали его капризам и наперегонки выполняли все его пожелания.

Позже я, конечно, понял, почему они так с ним носились, понял их постоянный страх, но в детстве меня просто разрывало от ощущения несправедливости.

Одно время я даже страстно мечтал заболеть, но не получалось.

Вот Данька умудрялся схватить ангину, не выходя из дома. Меня же ничем было не пронять.

Однажды я по дурости провалился под лёд. Катался на коньках, когда река ещё не схватилась как следует. Хорошо, народ там гулял — мужики какие-то пьяные оказались рядом, сразу вытащили.

Умирая от страха, приковылял я домой, подёрнутый ледяной коркой. Родителей не было, и я им ничего не сказал, побоялся. Но отогревшись и успокоившись, стал ждать, что наконец-то тоже заболею. Так вот — даже не чихнул ни разу. Радоваться бы, а я чуть не плакал с досады. Ну идиот, что ещё сказать.

В другой раз, уже летом, я сверзнулся с дерева, разбил голову. Боли особой не помню, помню, как тёплая кровь заливала глаза и футболку на груди, помню, как соседка вела меня домой и причитала. Помню, как трусил, что мне влетит от родителей, но страх был с примесью радости. Ну, тоже напрасной.

Отец меня отчитал по полной программе, вызвал скорую и всё. Нет, я его понимаю теперь. А тогда я разобиделся как девочка. Чего я там хотел? Чтобы меня, как Даньку, все вдруг стали любить и жалеть. Ну не дурак ли? Остаётся списывать это только на то, что был ещё совсем салагой. Кажется, и в школу мы тогда не ходили.

Но всё равно сейчас так стрёмно об этом вспоминать. Хорошо хоть, кроме Аси никто не догадывался про эти мои жалкие и унизительные желания. Да, она всё поняла.

Ну это я однажды гулял без шапки и куртки в мороз, а потом, дома, каждый час бегал спрашивал у неё, не горячий ли лоб. Она сказала с мягкой улыбкой:

— Кирюша, брось, не надо всего этого, тебя и так любят.

Я на неё тогда жутко разозлился. Но, на самом деле, мне было просто стыдно, что она меня раскусила. Она ещё и книжку мне подсунула, рассказы Михаила Зощенко. Я читал и узнавал в больном Миньке Даню, а в противной и завистливой Лёле — себя.

Ну что тут сказать, Ася своего добилась — я оставил попытки заболеть и вообще разжелал вызывать у кого-либо жалость. Спасибо ей за это.

Однако даже наша проницательная Ася не всё знала и не обо всём догадывалась.

Например, ни у кого даже мысли не возникало, что я ненавидел своего брата. Всей душой ненавидел. И чем настойчивее мне твердили мать с отцом, что я должен его любить и всячески оберегать, тем больше крепла моя к нему ненависть.

Нет, если уж на то пошло, ненавидел я его не из зависти и не из ревности, хотя и ревновал, и завидовал всё детство.

Ненавидел я его из-за чувства полной своей беспомощности. Из-за навязанной мне зависимости от его воли и прихотей.

Началось это тоже ещё в детстве. На семь лет отец нам подарил игрушки. Мне машинку на пульте, Дане — железную дорогу. Я уж не помню, то ли там у него что-то сломалось, то ли ему наскучили вагончики, но он захотел мою машину. Я не отдал, самому нужна, я только-только разыгрался. Даня побежал к отцу в слезах. В итоге, машину отобрали, а меня наказали: угол прописали и улицы на несколько дней лишили. Чтобы я выводы сделал.

Только выводы сделал и Даня. И с тех пор меня шантажировал.

Когда я отказывался выполнять его очередное «хочу», он, хлюпая носом, мчался к родителям. И если мать меня просто увещевала, что надо брата жалеть и беречь, то отец тихо свирепел. Нет, за всю жизнь он руку на меня не поднял, но мне и трёхчасовые стояния в углу опротивели до невозможности.