— Как вы так быстро меня разыскали?
Валентин Александрович Дзюба указал на место напротив себя. Он говорил по-русски.
Сквира пожал плечами:
— После регистрации в гостинице вы поднялись в номер, где пробыли, не выходя, около семи часов подряд. Скорее всего, спали после поезда. Потом спустились в холл и спросили у дежурной, где здесь приличный ресторан. Она направила вас сюда.
Дзюба хмыкнул.
— Приятно, черт побери. Такая популярность среди туземного населения!
— Я приезжий, — сухо сказал Северин Мирославович. — Из Луцка.
Они сидели в «Дружбе» — по-видимому, единственном ресторане на весь город.
— Об Оресте мне сообщил Шкляр, — объяснил Валентин Александрович, вытирая ложку салфеткой. — Это один из наших. Общий друг, если можно так выразиться. А ему звонила Марта, эта вездесущая луцкая Лисса, порождение Ночи и Неба…
— Это вы ее хвалите или ругаете?
— Кого? Марту? — Дзюба налил себе немного «Боржоми». — Хвалю, хвалю. Лисса — это у греков персонификация бешенства, безумия и цепкости.
— Так что вы здесь делаете? — Сквира подавил невольную улыбку.
— Здесь? — удивился Валентин Александрович и обвел взглядом ресторан. Потом посерьезнел: — Приехал отдать последние почести своему товарищу. Мы, нумизматы, держимся кучкой, знаете ли. А вы разве поступили бы по-другому?
Дзюба был одет в свободную рубашку, под которой виднелся шелковый шейный платок. Его синий пиджак чем-то напоминал китель морского офицера. Из нагрудного кармашка торчал уголок крахмального платка, подобранного в цвет рубашке. На руках блестела пара золотых перстней. Седые волосы, аккуратные, густые, спускались к самым плечам…
Киевский гость был, конечно, весьма импозантен. И все же, чего-то ему не хватало. Чуть-чуть. Суровой мужественности, чтобы походить на капитана океанского лайнера. Подтянутости, чтобы считаться плейбоем. Легкой небрежности, чтобы выглядеть как викторианский джентльмен. К тому же: аристократ и… гм… крошки вокруг тарелки! И капустняк!..
— Ореста жалко… — говорил тем временем Валентин Александрович, поднося ко рту ложку супа. — Его ограбили? Зарезали?
— Да, — кивнул капитан. — Я веду следствие. Кстати, вас Марта Фаддеевна тоже упоминала…
— Старая карга! — проворчал Дзюба. — Ничего святого!
Он подхватил вилкой кусок буженины и стал, смакуя, пережевывать. На лице его было написано такое неподдельное удовольствие, что капитану захотелось и самому попробовать кусочек.
— Но кураж у нее, тем не менее, есть, — продолжал Дзюба. — Есть. Слышали, она свою коллекцию завещала городу? Ни один нумизмат не смог бы оторвать от себя… — Он выпил немного минеральной воды. — …или от своих детей, не важно, собственную коллекцию. Вы смогли бы? Я — нет. Вот, к примеру, мне на прошлой неделе удалось заполучить ромбовидные денье длинноволосых королей. Разве может что-либо сравниться с этими ощущениями? С этим счастьем? Разве можно от этого добровольно отказаться? — коллекционер нанизал на вилку несколько помидорных кружочков и с явным наслаждением отправил их в рот.
— Что за короли? — из вежливости спросил Сквира.
Валентин Александрович замер, удивленно посмотрел на капитана, но потом покивал и продолжил жевать.
— Меровинги. Слыхали? Первая королевская династия франков. Законные властители, так сказать, единого тогда народа, который нынче распался на немцев, австрийцев, швейцарцев, французов, бельгийцев, голландцев и бог еще знает каких люксембуржцев. Сам Меровиг считался потомком Иисуса Христа. Да-да, именно так… — Дзюба покрутил вилкой в воздухе. — Разве можно пройти мимо монет, чеканившихся такими королями? А? Можно? Представьте, что вы видите ромбовидные денье и проходите мимо? Абсурд? Абсурд!
Он допил воду из стакана и опять наполнил его. На этот раз до краев. Минералка зашипела, зафонтанировала пузырьками газа, и на стол вокруг полетели мелкие капельки. Вид у Валентина Александровича при этом был весьма довольный. Человек радовался всему, что окружало его, даже стакану воды.
— А если объединить коллекции вашу и… ну… Ревы, что получится? — мрачно поинтересовался Сквира.
— В смысле? — Валентин Александрович застыл с поднесенной уже к самому рту ложкой супа. Потом засмеялся и погрозил капитану пальцем. — Ох уж эти мне следователи! Все вы — порфирии петровичи. Вам бы человека за один стол с вами, а там уж вы вытянете, вытянете из него признание!
— А вам есть в чем признаваться?
— Если скажу, что нет, вы мне не поверите, — со смехом ответил Валентин Александрович. — Если скажу, что да, на каторгу пошлете. Что же мне ответить?
— Каторга осталась в царском прошлом. В наши дни — до пятнадцати лет.
— Или расстрел, — заметил Валентин Александрович, отодвигая тарелку в сторону. — Впрочем, мне расстрел не грозит. Я, чтоб вы знали, в это воскресенье в тринадцать ноль-ноль на Подоле читал лекцию…
Вот еще один с алиби. Сговорились они, что ли? У всех на воскресение есть алиби!
— Лекция о Бодлере, между прочим, — Дзюба сделал многозначительную паузу. По лицу столичного гостя было видно, что в его мире сыщики и Бодлер несовместимы. — Это мое хобби, — не дождавшись реакции, Валентин Александрович благодушно улыбнулся. — Я имею в виду, Бодлер. В зале сидело человек тридцать, не говоря уже о Самойловиче из общества «Знание», который так трясся над моим гонораром, что чуть собственный кошелек не потерял. Разошлись около трех. Мог я за час доехать из Киева до этой дыры? Никак не мог. Так что, увы…
— Не обязательно лично присутствовать, — равнодушным тоном, будто обсуждая отвлеченную теоретическую проблему, заметил Сквира. — Найти сообщника, спланировать грабеж, а самому лежать под капельницей или с лекцией выступать — так, собственно, чаще всего и ведут себя интеллигентные преступники…
Дзюба перестал жевать.
— О-о! — наконец закивал он. — Вполне, вполне… Жаль, думал остаться вне подозрений. Впрочем, подогревает кровь…
Откуда-то из полумрака появилась официантка. Сквире она дала меню, у Валентина Александровича забрала опустевшие тарелки и исчезла, бросив напоследок:
— Сейчас будет горячее.
Капитан взглянул на цены и понял, что заказывать ничего не будет. Для приличия поводил немного пальцем по строкам, но, кроме кофе, «натурального, молотого», ничего выбрать не смог. Тридцать копеек. Можно пережить.
— Часто вы… ну… бываете в Володимире? — проклятый барьер в мозгу не давал нормально говорить. Из-за цен он так разволновался, что ли?
— В Володимире?.. Ах да, в этом городке! Я тут в первый раз. Знаете, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на… гм…
— А чем, собственно, вы занимаетесь, Валентин Александрович?
— Я художник. Причем признанный, что намного приятнее, чем непризнанный. Пишу или для славы, или для себя, или за деньги.
— Это все разные жанры?
— Жанры? — расхохотался мужчина. — Жанры? Вы великолепны! Хотя, конечно, можно сказать и так. Впрочем, нет, жанр у меня один — городские пейзажи. Просто для денег я пишу Андреевскую церковь. Конвейерным, так сказать, способом. Для славы — стройки пятилетки…
— А для себя?
— А для себя — городские дворики. Вот представьте: дом дореволюционной постройки. Кладка уже кое-где потрескалась, трещины в штукатурке, плющ разросся. Во дворе, в тени, на скамеечке, сидят две женщины, пожилая и помоложе, и наблюдают за попытками маленького мальчика затащить обратно домой огромную лайку, их общего любимца. Эту картину я буквально вчера закончил. Каково?
— Должно быть красиво…
— Не то слово! — загремел Дзюба, откидываясь на спинку стула. — Это гениально! Уж вы мне поверьте, я эту картину видел. Только за это никто не заплатит. Никто! — Он покачал головой для убедительности. — Отличный сюжет, хороший свет, удачная композиция… Как будто это главное! — Дзюба огляделся, приглашал в свидетели невидимую аудиторию. — Это Поленов мог заниматься светом. Мне же нужно думать о том, как заработать на масло к хлебу насущному. А для этого приходится дружить с целым миром. — И назидательным тоном добавил: — И пить по ночам со всякими самойловичами. Думаете, Айвазовский мог позволить себе ловить свет? Парень из семьи львовских армян, оказавшийся в только что завоеванном Крыму! Вы полагаете, эти идиоты смотрели на свет в его морских волнах? Нет, они смотрели на его нос, на его армянский нос! — Дзюба сердито засверкал глазами. Лицо его раскраснелось. — Конечно, они посмотрели на его волны и увидели свет! Или сделали вид, что увидели. Но потом, потом, когда деваться уже было некуда!.. Или Репин! Вполне взрослый, самостоятельный человек. Только вот незадача — приехал из украинской провинции, из городка в Малороссии, который и на карте-то не найдешь. Думаете, они на композицию смотрели? Они его выговор обсуждали!
Похоже, столичный художник свернул на свою излюбленную тему и останавливаться не собирался. Но едва он опять открыл рот, Сквира его перебил:
— Значит, вы пьете с целым миром…
Валентин Александрович запнулся.
— Это да, — неуверенно согласился он.
— А мальчик с собакой — это что-то из вашего детства?
Дзюба кивнул и вдруг стал декламировать:
— Средь шума города всегда передо мной
Наш домик беленький с уютной тишиной…
В окне разбитый сноп дрожащего потока;
На чистом пологе, на скатерти лучей
Живые отблески, как отсветы свечей.
— Бодлер? — уточнил Северин Мирославович.
— Бодлер, — снова кивнул Дзюба и замолчал, задумчиво глядя перед собой. Потом вздохнул и добавил: — Я написал эту картину для себя. Никому не продам. Точка. Как бы ни просили. — Он наблюдал, как к их столику приближается официантка с подносом. — Впрочем, никто и не попросит. Где им понять! Братья по цеху, эти бездарные завистники, конечно, поахают. А куда им деться! Пару раз свожу картину на вернисажи. И все. Покупатели такие сюжеты не замечают. Оно и понятно — какой-то двор, какие-то люди. Кому это нужно!
Перед ним появилась тарелка с антрекотом.
— Мне кофе, — обернулся к официантке Сквира. — Я не голоден.
Женщина молча забрала из его рук меню и ушла.
Дзюба испытующе посверлил капитана взглядом. Потом стал резать кусок мяса.
— Знаете, Орест часто бывал у меня на Дзюбинских раутах, — произнес он уже совсем другим тоном. — Был их украшением. Жаль, что умер…
— Что за рауты? — осторожно спросил Сквира.
— Это еще мой отец начал, — Валентин Александрович весь надулся от гордости. — Собирал всех друзей, знакомых, знакомых знакомых, поил их чаем и читал свои стихи. — Он пригладил шейный платок, и его пальцы наткнулись на каплю капустняка. Дзюба покосился на собеседника, сорвал платок с шеи, смотал и спрятал в карман. — Я поэтом не стал, свои стихи читать не могу, так как не имею. Зато могу часами цитировать Бодлера. Он божественно звучит на французском. Я долго считал, что именно это и привлекает моих гостей, пока не понял, что рауты нужны им просто для того, чтобы решать свои вопросы. Это, конечно, покоробило мое самолюбие, но зато дало ключ к сбыту картин. Теперь я меньше читаю Бодлера и чаще демонстрирую Андреевскую церковь со своего конвейера…
— Орест Петрович заходил на ваши рауты тоже для того, чтобы решать вопросы?
— Конечно! Вы думаете, он мог бы отличить Бодлера от де Эспронседы? Или восхититься глубиной лессирующего пигмента? Его интересовали только мои гости!
— Для пополнения коллекции?
— А для чего же еще!
Сквира с подозрением уставился на Дзюбу.
— А вы ведь тоже нумизмат?
— Естественно, — загоготал тот. Он как раз намазывал масло на хлеб, и руки его заходили ходуном. — Только не «тоже»! Я нумизмат сам по себе! Коллекцию я унаследовал от отца. Сколько себя помню, вокруг меня всегда были монеты, коробки, альбомы. И разговоры велись об аверсах и реверсах, поверхности, детализации, окислах, сохранности поля. Это сыграло со мной злую шутку…
Сквира молчал, продолжая глядеть на Дзюбу. Тот пожал плечами.
— Я пришел в нумизматику, так сказать, по отцовским стопам. У меня, грубо говоря, не было выбора. Это сказывается, когда нужно побороться за какую-нибудь монету. Я ненавижу рисковать. Не люблю обмениваться, предпочитаю покупать. А у таких бойцов, каким был Орест, внутри горит огонь. Они избрали, сами избрали нумизматику. Свободный выбор взрослых людей, которые соприкоснулись с монетами и стали их поклонниками. Конечно, такие люди далеко не столь рассудительны, как я. А в нумизматике это важно — не быть рассудительным…
— Рева часто показывал вам свои монеты?
— А иначе какой смысл в собирательстве?
— И какие монеты он чаще всего привозил?
— На продажу? Обычную дань любителям-непрофессионалам. Хорошо идут серебряные рубли девятнадцатого века. Стоят они достаточно дорого, чтобы был смысл ими заниматься, но достаточно дешево, чтобы начинающие могли их себе позволить.
Появилась официантка. Она поставила чашку кофе перед Сквирой, улыбнулась Дзюбе и ушла.
— Сами по себе монеты, — продолжал разглагольствовать Валентин Александрович, — это лишь кусочки металла. Как гвозди или пуговицы. Вам же не приходит в голову коллекционировать гвозди! Ценными монеты делает история — эпоха, правители, герои, какая-нибудь примечательная легенда… Что видит нумизмат в рубле Александра Третьего? Для нумизмата рубль Александра Третьего — не кусочек серебра. Нет. Это упразднение автономии университетов, управление школ Синодом, страх перед «Народной волей», разрыв дипломатических отношений с Болгарией, тройственный союз, Великая Сибирская железная дорога, крушение царского поезда под Харьковом… — Валентин Александрович посмотрел на Сквиру, проверяя, понимает ли тот. — Если хотите, монеты вообще не имеют какой-либо ценности. Вообще! Ценными их делает лишь воображение. — Дзюба откинулся на спинку стула и уже будничным тоном добавил: — Поэтому серебряный рубль нужен больше тем, у кого буйная фантазия.
— А какова ценность какой-нибудь монеты, которая не может существовать?
Дзюба, отправив в рот кусок антрекота, с недоумением воззрился на капитана.
— Ведь бывают же монеты несуществующих государств? Например, монета с трезубом на реверсе и королем Украины на аверсе?
Сквира пристально глядел в лицо Дзюбе. Но тот даже не вздрогнул.
— Король Украины! — хмыкнул художник. — Ну у вас и воображение! Эта монета была бы просто кусочком металла с необычным рисунком. Чтобы стать ценной, она должна обрести свою легенду. К ней необходимо приложить историю о сумасшедшем ювелире, если это шутка какого-нибудь ювелира. Это одна цена. Если это проделки какого-нибудь украинского правительства в изгнании, то к ней следует привязать историю о буржуазных националистах, которые построили Украину в одном отдельно взятом виннипегском подвале. Это другая цена. Понимаете? Ценность монеты зависит не от того, что изображено на круглом кусочке металла. Ценность монеты зависит от ее ауры. От легенды. От картин, встающих перед глазами, когда прикасаешься к металлу. Ценность монеты зависит от человека, который держит ее в руках…
Сквира кивнул. Интересные рассуждения. Чипейко они понравятся.
На улице стал накрапывать дождик. Окна покрылись мелкой сеточкой капель, которые не скатывались вниз, а так и висели на стекле, подрагивая под порывами поднявшегося ветра. В скверике напротив одинокая бабушка накрыла платком детскую коляску и продолжила свою неспешную прогулку по асфальтированной дорожке.
— У Ревы была хорошая коллекция? — спросил капитан.
— Ну, это сложно сказать, — пророкотал Валентин Александрович.
— То есть как это?
— А «Волга» — хорошая машина? — развел руками Дзюба. — Один скажет, что да. Другой — нет. Это весьма субъективный вопрос. У Ореста коллекция была довольно полной в определенных направлениях. Ее трудно сравнивать с моей, конечно. Все-таки у нас два поколения собирателей, сто лет коллекционирования. Но… — Дзюба широко улыбнулся.
— Вы специализируетесь на галицко-волынских монетах?
— На чем? — удивился Валентин Александрович. — А разве такие вообще существовали? Нет, абсолютно нет. Мою коллекцию кое-кто называет музейным эталоном монет царской России, от первого царя, Ивана Грозного, до первого императора, Петра Великого. У меня полторы тысячи единиц хранения. Каждая, заметьте, уникальна в своем роде. Отдельно у меня есть небольшая подборка европейских средневековых монет.
— Вы часто с Ревой менялись? Может, продавали ему или покупали какие-нибудь редкости?
— Менялся редко, — Валентин Александрович отодвинул от себя опустевшую тарелку. — Я же вам говорил: не люблю обмениваться. А покупать… Да, покупал. Частенько. — Он нагнулся к Сквире и подмигнул ему с заговорщицким видом. — Надеюсь на вашу порядочность. Я не знаю, как к этому отнесется советское законодательство.
— Оно не поощряет отклонения от своей буквы, — мрачно сказал капитан.
— Я так и думал, — самодовольно рассмеялся Дзюба. Потом махнул рукой официантке и крикнул ей: — Мне тоже кофе! И стакан кипяченой воды! Только холодной!
Официантка кивнула и исчезла за занавеской.
— Орест Петрович был богатым человеком?
— Вам об этом судить, — пожал плечами Дзюба. — Вы следователь.
— А вы как думаете?
— Нумизматика — занятие не для нищих, — он снова откинулся на спинку стула и сложил руки на животе. — Кроме того, Орест был шишкой на каком-то местном заводе…
— А с кем еще из нумизматов Рева поддерживал отношения?
— Да со всеми! А как иначе? Монеты ведь не спрашивают, нравится тебе их владелец или нет. Круговорот тщеславия в природе не терпит исключений. — Дзюба стал постукивать пальцами по скатерти.
— Когда вы с Орестом Петровичем в последний раз общались?
— Когда же это было? — задумался Валентин Александрович. — В Киев он приезжал почти месяц назад. Заходил продать пару монет: неаполитанское джиглиато четырнадцатого века и прованский сол коронат девятого века. Я стиснул зубы и купил.
— А конфликты… э-э-э… — Сквира запнулся, мучительно подбирая слова.
Дзюба хитро прищурился.
— Вам еще не нашептали? — проворковал он. — Или вы меня проверяете?
Сквира сделал глоток из своей чашки. Кофе оказался на удивление вкусным. Похоже, действительно натуральный.
— О тех джиглиато и сол коронате мне по большому секрету сказал Гущенко, — начал объяснять Дзюба. — Он наткнулся на одного умника, из молодых и горячих. Гущенко поторговался и сбил цену. Сбил до грабительского уровня, буквально, до грабительского. Но и такой суммы у него не было. И он пошел ко мне. Конечно, а к кому же еще? В общем, в какой-то момент я получил и адрес молодого и горячего, и записку к нему от Гущенко. Приезжаю я туда, а там… — Дзюба сделал театральную паузу. — …А там сидит Орест. Уже предложил на четвертной больше и уже купил. Деньги перешли из рук в руки, ничего сделать нельзя.
— А Рева-то как узнал об этих монетах? — удивился капитан.
— Вынужден напомнить, что продавец был молодым и горячим. Не умел, несмышленыш, держать язык за зубами.
— Вы с Ревой поссорились? — понимающе кивнул Сквира.
— Пару слов друг другу сказали, — проурчал Дзюба. — Он даже крикнул мне, что ноги его отныне не будет на Дзюбинских раутах. Но не делайте поспешных выводов! Подобные вещи совершенно обыденны, часть профессии, так сказать. Мы все друг с другом периодически ссоримся, но точно так же быстро миримся — деваться-то некуда. С Орестом мы уже к вечеру снова стали друзьями. Он даже встречи назначал на мой следующий раут…Кстати, милости прошу! В семь вечера двадцать восьмого октября в моей студии!
— Ого! Вы настолько далеко планируете?
— Нет, просто подогнал свой раут под крупную нумизматическую выставку… — Валентин Александрович поерзал, устраиваясь в кресле поудобнее.
— И что же? — спросил Сквира. — Чем та история кончилась? Про Гущенко?
— Ничем. Через пару дней мы с Орестом договорились о новой цене, а потом я купил у него те монеты.