Трезуб-империал

Володимир, в окрестностях Успенского собора, 12:15.

Жилых домов вокруг уже не было — лишь пара грубо сколоченных то ли будок, то ли сарайчиков. Здесь дорога резко обрывалась. Еще несколько метров тянулась тропинка, но и та вскоре пропала бесследно. Дальше была лишь небольшая площадка, поросшая нетронутой травой. На самом краю обрыва торчало несколько деревьев, по-видимому, своими корнями державших шаткий баланс этой части крепостного вала.

— Это единственный вход в подземный лабиринт подле собора, — сказал Часнык. — Во всяком случае, известный мне.

Кранц-Вовченко, сменившая свои ботиночки на безразмерные кеды, валявшиеся в подсобке Алексея Тимофеевича, потопала по траве прямо к деревьям.

— Рева знал об этом входе?

— Вестимо, — кивнул Часнык. — Одно время мы лазили через эту дыру вместе. — Алексей Тимофеевич подошел к краю обрыва и посмотрел вниз. — Вон присечка, гляньте!

Сквира слегка наклонился. За краем, где-то метра на полтора ниже, виднелся уступ.

— Нам туда, — И Часнык как-то буднично, будто делал это ежедневно, соскочил на уступ, спрыгнул оттуда куда-то еще и скрылся из виду.

Земляная ступень выглядела ненадежной — с полметра шириной, покрытая размокшей под дождем почвой, с несколькими скользкими пучками травы в центре.

— Своего внука я сюда не пустила бы, — задумчиво заметила старуха, глядя вниз.

И спрыгнула. Ее ноги приземлились у самого основания уступа. Марта Фаддеевна схватилась за корневище, торчавшее из земли, и перевела дух. Потом шагнула ниже и тоже исчезла.

Отступать было немыслимо. Сквира пригнулся, взялся за корни обеими руками и начал сползать на животе. Скольжение длилось и длилось, а ноги все никак не находили опоры. Корневища уже были на уровне лица, капитан покрылся холодной испариной. Наконец, носки ощутили скользкую землю, и Северин Мирославович грузно опустился на уступ.

Постоял немного, чувствуя себя альпинистом, взобравшимся на вершину горы. Под его ногами, на расстоянии десятков метров, простирались, насколько хватало глаз, луга. Ветер, будто только и ждал появления человека на этом пятачке, резко ударил в лицо, сильно подтолкнул в спину.

Стоять здесь и раздумывать было опаснее, чем спускаться, и Сквира отпустил корни дерева, спрыгнул на следующий уступ и замер, балансируя в опасной близости от края. Он инстинктивно схватился за какую-то выступавшую доску (откуда здесь доска?), удержав начавшее уже заваливаться назад тело.

— Нет времени для привала, капитан! — где-то рядом прохрипела старуха.

Сквира обернулся. Среди хаоса корней, травы и потеков глины пряталась в земле обитая почерневшими от времени досками узкая щель. Северин Мирославович взялся за руку, протянутую Мартой Фаддеевной, и нырнул внутрь.

— Здесь крайне легко заплутать, — раздался из темноты голос Часныка.

Вспыхнул огонек электрического фонарика, и в пятне света появился темный силуэт Алексея Тимофеевича.

— Держимся купно, идем только туда, куда иду я.

Он вынул из сумки еще два фонарика и вручил их старухе и капитану. Сквира щелкнул включателем. Темнота отступила, обнажив мрачные стены.

Они находились в обычном земляном проходе. Довольно высоком, в человеческий рост. Ничего примечательного вокруг видно не было — только сырая земля, пласты светлой глины и кое-где свешивавшиеся сверху корни растений.

Часнык снабдил всех черными рабочими халатами со штампами ПТУ. Теперь можно было не опасаться грязи, но влага, буквально сочившаяся отовсюду, свободно проникала через тонкую ткань.

Ход шел под уклоном вверх. Ноги скользили по полу, ухватиться было не за что. Правда, и упасть вряд ли грозило — проход был слишком узок. Идти приходилось боком, еще и нагнувшись. Глиняные стены то сжимали с обеих сторон, то слегка раздвигались.

Северину Мирославовичу казалось, что они уже проползли целый километр, когда проход слегка повернул влево и немного расширился.

— Поосторожней, сию минуту начнем спускаться, — послышался голос Часныка.

Пол теперь шел наклонно вниз. Каблуки заскользили на крутом спуске. Сквира наверняка упал бы, если бы не упирался в стенки обеими руками.

— Долго… ну… идти? — спросил он.

Собственный голос показался капитану глухим, безжизненным, незнакомым.

— Метров десять до разветвления, — еле слышно ответил Часнык.

Они все углублялись и углублялись. Начала болеть постоянно согнутая в неудобном положении спина. Фонарик давал лишь небольшое круглое пятно света, в котором иногда мелькали кеды Марты Фаддеевны или край ее черного халата.

Сквира вдруг поймал себя на мысли, что никто не знает, куда они пошли, что здесь любая случайность может привести к обвалу, и никто никогда не найдет засыпанных землей людей. Он ощущал тяжесть холма над головой почти физически.

— Мы глубоко под землей? — нарочито громко, будто отгоняя собственные страхи, крикнул Северин Мирославович.

Вместо ответа он услышал какой-то приглушенный звук, затем еще один, и спина Кранц-Вовченко, маячившая впереди, куда-то пропала.

Сквира пробрался немного вперед. Земля исчезла из-под ног, руки провалились в пустоту, и капитан, не успев опомниться, упал на бок.

Вокруг было просторно. Стенки больше не сдавливали с обеих сторон.

Сквира встал на колени, потом на ноги. Попробовал выпрямиться, и с удивлением понял, что может стоять во весь рост, разогнувшись, подняв голову.

Два пятна света сошлись на нем, ослепив. Потом забегали по полу, пока не обнаружили выпавший из рук капитана фонарик.

Северин Мирославович подобрал его и попробовал включить. Фонарик не работал. Сквира потряс его, потом еще раз, сильнее, и, к облегчению капитана, лампочка зажглась.

— Вы что-то сказали? — обратился к нему Часнык.

— Мы глубоко под землей? — повторил свой вопрос Сквира, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и ровно.

— В четырех метрах от поверхности холма. До уровня лугов мы еще не спустились.

Капитан осветил стены камеры. Она была достаточно просторной. Здесь, наверное, могли бы, стоя, поместиться человек десять. Целый зал.

Потолок располагался сразу над головой, но капитан лишь иногда темечком ощущал его присутствие. Стены были более-менее ровными. В нескольких местах их укрепили трухлявыми уже теперь досками и просто срубленными, но не обработанными ветвями деревьев. Кое-где светлели пятна размазанной глины.

— Вы часто здесь бываете? — спросил Сквира.

— Лет пять уже не был, — ответил Часнык.

Круги света выхватили из темноты два тоннеля высотой почти в человеческий рост, отходившие от камеры в противоположных направлениях. Почти посередине между ними в полуметре над полом виднелась щель, через которую они сюда ввалились.

— Мыслю, — сказал Часнык, — тут был один из промежуточных привалов при передвижении из королевского града к Златогорскому монастырю. Здесь можно было встать, перевести дух, при нужде держать оборону и даже спешно выбраться наружу.

Темнота и тонны земли над головой угнетали. Сердце в груди колотилось. Глаза ловили движения несуществующих теней.

— Подземный лабиринт тянется на много километров, — продолжал Часнык. — Обследовать его весь на деле невозможно. Сюда надобно приходить с крепильными приспособлениями, полевой телефонной связью, спасательной амуницией и средствами подвода воздуха — природной вентиляции тут нет.

Сквира тут же почувствовал, что ему стало трудно дышать. Воздуха не хватало. А тот, что был, казался каким-то безжизненным. И пах могилой…

— А где мог проводить свои поиски… ну… Рева? — он с трудом перевел дух. В голове стучала одна мысль: бежать отсюда! — Тут мог?

— Нет, тут что-либо искать бестолку. Мы — под землей. Здесь нет ветра, не идут дожди, не опадает листва, не работают люди, не бегают животные. Все, что падает на пол, остается на поверхности и, конечно, кем-то потом подбирается. Так что, если на виду ничего нет, то и копать бессмысленно. Искать надобно там, где либо последние несколько веков не ступала нога человека, и оброненных вещей просто некому было поднять, либо происходили сдвиги породы и осыпания, скрывшие пропажу под собой.

— И много в лабиринте таких мест?

— Хватает, — кивнул Часнык. Фонарик в его руках на мгновение осветил потолок.

— Показывай! — скомандовала старуха.

— А обвалов не страшишься? — Лица Часныка не было видно, но, похоже, он улыбался.

— Капитан нас вытащит, — уверенно ответила Марта Фаддеевна.

Тень Алексея Тимофеевича направилась к одному из коридоров. Старуха двинулась за ним.

Идти теперь стало легче. Тоннель был достаточно широк и высок — требовалось лишь слегка наклонять голову.

— Здесь много… ну… останков? — спросил Северин Мирославович сдавленно.

— Не очень, — голос Часныка слышался откуда-то издалека. — Метрах в двадцати отсюда, в другом коридоре, была парочка скелетов. Лет четыреста там пролежали. У обоих на ребрах насечки от ножа…

Проход стал понемногу отклоняться вправо, а потом пошел вниз. Спуск оказался довольно крутым, и Северин Мирославович пару раз поскользнулся, едва не свалившись на шедшую впереди Марту Фаддеевну.

— Вот тут мы с Орестом во времена оны проводили наши изыскания, — Алексей Тимофеевич неожиданно остановился. Его фонарик посветил в боковой проход, где не было видно ничего, кроме все той же глины. — В этом коридоре весь пол был усыпан наконечниками стрел. Наверное, в схватке они высыпались из чьей-то сумы. Вон в том углу лежали перевязанные веревкой пара ремесленных ножей. Думаю, семнадцатого века. Их, скорее всего, оставили на всякий случай, чтобы оружие было под рукой.

— Свежих следов нет?

— Нет, — Часнык поводил фонариком по голым земляным стенам.

Они двинулись дальше. Северин Мирославович пробирался по подземному ходу, ежесекундно ощущая незащищенность своей спины. Пятна электрического света лишь делали черноту вокруг гуще и безнадежнее.

— Что-то мне не хватает воздуха, — пробормотал капитан.

— Мы с Орестом проводили тут по полтора-два часа кряду — и ничего, выживали…

Коридор резко свернул влево. В стене стала видна дыра в еще один узкий тоннель. На углу стояли две подпорки — простые обрубки необработанных стволов деревьев, вбитые между полом и потолком. Кору покрывали грязь и глина.

— В этом боковом проходе множество сдвигов породы, — на ходу пояснил Часнык, — Из-за угрозы обвала мы с Орестом там работать не решались.

Сквира резко остановился.

— Вы с Ревой заходили туда?

— Да, — Часнык тоже встал. — Заходили. Но поисков не вели.

Капитан посветил фонариком в щель. Коридор был прямой, и в луче света метрах в трех от отверстия просматривалась доска, вбитая в стену. На удивление, светлая.

— А крепления вы ставили? — спросил Северин Мирославович.

— Нет, зачем? — неуверенно произнес Алексей Тимофеевич.

Сквира опять направил фонарик в проход.

— Оставайтесь здесь, — распорядился он. — Если что — зовите на помощь.

И стал протискиваться внутрь. Теперь, когда он на самом деле оказался в опасном месте, его страхи улетучились, и даже про нехватку воздуха он забыл.

Поначалу особых отличий от основного коридора Северин Мирославович не обнаружил — те же глиняные стены, довольно ровный пол, потолок чуть выше его роста…

Однако в том месте, где была вбита доска, все менялось. Здесь стена стала влажной, с каплями воды по всей поверхности. На полу сверкала черным зеркалом большая лужа.

Сквира неуверенно оглянулся. Позади шевелились два пятна света. Капитан хотел было что-то сказать, но лишь вздохнул и пошел дальше, настороженно посматривая на потолок и стены.

Метра через два он увидел еще три доски, такие же светлые, сбитые в форме гигантской буквы «П». По одной из них тек тоненький ручеек, скорее, череда капель.

Сквира переступил очередную лужу, сделал несколько шагов вперед. И опять — вбитые в стену, не успевшие потемнеть доски.

Потолок здесь заметно провисал. Северин Мирославович пригнулся и шел, опасливо поглядывая вверх. Рискованный участок продолжался несколько метров. Дальше влага со стен исчезла, и потолок выпрямился, но на полу все еще встречались кучи, языки и целые валы сдвинувшейся породы. В одном месте пришлось на четвереньках перелезать через баррикаду слежавшейся глины.

Спустя несколько десятков шагов узкий проход внезапно расширился, образовав что-то вроде небольшой камеры. Сквира ступил туда и распрямился с некоторым облегчением. И внезапно совсем рядом услышал какой-то звук…

Сердце сжалось и оборвалось. Голова опустела. Все тело вздрогнуло и замерло, будто примерзло к месту.

Звук повторился…

Сквира хотел пошевелиться, но не смог. Он стоял, глядя прямо перед собой, не в силах повернуть голову. Мыслей не было. Лишь спазм в животе. И испарина на лбу.

Новый звук…

Капитан сделал над собой усилие, и рука, державшая фонарик, сдвинулась, подрагивая, на полсантиметра в сторону. Луч света выхватил из темноты пласт породы, упавшей с одной из стен. Над ней нависал глиняный карниз, с края которого как раз в этот момент сорвалась крупная капля. Она упала в выдолбленную за много лет в породе огромную чашу, до краев заполненную водой.

Звук повторился. Это был всплеск. Просто всплеск падающей в воду капли.

С колотящимся сердцем Сквира тяжело привалился к стене. Одежда мгновенно пропиталась влагой и прилипла к спине. Северин Мирославович глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Поводил фонариком.

В луче вдруг блеснула сталь, вырисовались неестественные формы, и Сквира понял, что видит лопату. Свет фонарика выхватил из темноты признаки работы человека — часть пласта была расчищена. Кучка раскопанной смеси глины и песка лежала поодаль. На дне раскопа хорошо просматривалось множество тонких параллельных линий — следы метелки.

Сквира провел фонариком в противоположном направлении. В дальнем углу камеры зиял чернотой еще один проход.

На негнущихся ногах капитан подошел к нему и посветил внутрь. Лаз был очень коротким, не длиннее метра. Сразу за ним виднелась другая камера.

Северин Мирославович перелез туда.

Эта комната оказалась заметно большей. Потолок провисал настолько сильно, что походил на дно чаши. Весь пол был усыпан комьями обрушившейся породы.

Сквира поводил фонарем по сторонам и в пятне света увидел место еще одних раскопок…

— Так вот где работал Орест! — послышался голос Кранц-Вовченко. Черноту тьмы прорезал второй луч.

Прямо у входа в комнату кто-то аккуратно прислонил к стене метелку, сито и совок. Здесь же лежали пара запасных фонариков и фляга.

Старуха протиснулась в камеру, быстро посветила в разные углы, убедилась, что дальше ходов нет, и подошла к сваленным вещам. Уверенным движением подобрала флягу, открутила крышку и понюхала.

— Вишневый компот. Уже начал бродить. Точно Орест!

Один из пластов обрушившейся глины кто-то планомерно и аккуратно расчищал. Раскопано было довольно много — метра полтора в длину и ширину.

Позади мелькнул свет фонарика Часныка. Алексей Тимофеевич с любопытством заглянул в комнату и обвел лучом стены, пол и потолок.

— Может обрушиться в любую секунду, — сказал он.

Сквира уже почти пришел в себя. Рассмотрел оставленные на полу вещи. Хорошо, что найдено место, где работал Рева. Теперь можно будет как-то объяснить Икрамову свои прогулки по развалинам.

Предположительно здесь Орест Петрович нашел свою золотую монету, а вон оттуда за ним следили…

Как же должен был испугаться старик, заметив, что из соседней комнаты на него кто-то глядит!

— Дверь в параллельный мир должна быть где-то здесь, — почему-то прошептал Алексей Тимофеевич. — Пощупайте стены!

Сквира и Кранц-Вовченко переглянулась. И вдруг Марта Фаддеевна двинулась по камере, водя рукой по влажной глине. Ее пальцы скользили по шероховатостям и выступам, то поднимаясь до потолка, то опускаясь почти к самому полу.

Сам Часнык нырнул в щель в стене и исчез в предыдущей комнате.

Капитан не сдвинулся с места. Он прекрасно знал, что эти поиски ни к чему не приведут, но следовало дать старикам возможность самим в этом убедиться.

Собственно, о параллельных мирах он сейчас не думал вообще. Мозг возобновил атаки на ту крепость, куда спряталась разгадка преступлений. Чем больше Северин Мирославович прилагал усилий, тем безнадежнее казались ему попытки вспомнить. Ну да ничего, вот проверят отпечатки пальцев с бутылки, и все встанет на свои места…

— Есть что-нибудь? — крикнул Алексей Тимофеевич из соседней камеры.

— Нет, — ответила старуха.

Опять послышались шаги и шуршание одежды. Часнык высунулся из щели.

— Там тоже нет прохода в параллельный мир.

Старуха обернулась к нему и пожала плечами. Она оставалась спокойной. На Часныка же было жалко смотреть — он выглядел растерянным, подавленным и даже немного обиженным.

— Может, дверь видно в темноте? — Энтузиазма в его голосе поубавилось. — Давайте погасим свет.

Они выключили фонарики.

Комната погрузилась в абсолютную темноту. Абсолютную. На поверхности такой темноты никогда не бывает. Переход к ней был настолько внезапным, что глаза еще несколько секунд застилали световые круги… В полной тишине звук падающих капель в соседней камере стал оглушительным.

Как должна выглядеть дверь в параллельный мир? Светящийся прямоугольник на стене? Дорожка на полу? Точка в воздухе? Люк в потолке? Облачко над землей?..

Удары сердца отсчитывали мгновения.

— В этой комнате ничего нет, а у вас? — снова послышался голос Алексея Тимофеевича.

— Ничего, — ответила Марта Фаддеевна.

Луч вновь прорезал черноту. Сквира зажмурился.

— Может, дверь появляется в какое-то определенное время? — предположил Часнык.

Глаза капитана постепенно привыкали к яркому свету. Первое, что он разглядел, когда зрение вернулось, — прогнувшийся потолок, готовый в любой момент рухнуть. Задерживаться здесь было глупо.

— Давайте уходить, — бросил он старикам, направляясь к выходу.

— Нет! — взвизгнул Часнык. С упрямым выражением на лице он прислонился спиной к стене. — Я остаюсь! Если дверь открывается в определенное время, я хочу быть здесь.

— Ты что же, — усмехнулась Кранц-Вовченко, — будешь здесь жить?

— Почему жить? Орест копал во второй половине дня. Где-то в это время дверь и открывается. Посижу часов до десяти и пойду домой. — Он подумал немного и добавил: — А завтра опять приду.

— Воздуха не хватит, — прохрипела дама. — Да и засыпать тебя здесь может.

— Неважно! — отрезал Алексей Тимофеевич.

— Бесполезно это, — отозвался Сквира.

Обе головы повернулись в его сторону.

— Объяснитесь, Hauptmann! — скомандовала старуха, выпрямляясь, насколько позволял потолок в комнате.

Нужно, конечно, объяснить. Но как это сделать? Рассказать им, что в его сне люди из параллельного мира говорили на странном, едва узнаваемом языке?

— Фотографии монет Дзюбы… — сказал Сквира.

— Причем тут это! — вскрикнул Часнык.

— При том, что я не мог прочитать надписи на тех монетах. Слишком много странных букв! Шрифт выглядел совершенно не привычно. А ведь не прошло и трехсот лет с того момента, когда эти надписи были понятными и легко читаемыми. Насколько я понимаю, русская письменность долго развивалась, пока стала такой, как сейчас?

— Естественно, — пожала плечами Марта Фаддеевна. — Это ведь живой язык.

— Изменялась настолько, что в разные века надписи на русском языке выглядели абсолютно по-разному, будто написанные на разных языках?

— Ну, почти, — кивнула старуха. — Вряд ли вы без подготовки сможете читать тексты семнадцатого века. А житель семнадцатого вряд ли мог прочесть тесты, скажем, тринадцатого века.

— А что изменилось?

— Ну… — она развела руками, — если коротко, то все! Все изменилось! Набор слов, то, как слова друг с другом связываются, построение фраз, начертание букв, сами буквы, орфография, грамматика, конечно… По сравнению с первоначальной кириллицей исчезли четырнадцать букв и почти все надстрочные знаки. Появились четыре новые буквы. Шрифт сильно изменился, особенно после реформ Никона и Петра Великого. Просто совсем другое начертание. Визуально выглядит, действительно, как другой язык. А когда мне было лет десять, пропали еще и твердый знак в конце слов, «фита», «ять» и…

— А украинская письменность? — нетерпеливо перебил ее Северин Мирославович.

Марта Фаддеевна явно не понимала, куда клонит Сквира.

— Из-за многовекового отсутствия суверенитета до девятнадцатого века украинцы пользовались чужими системами письма — русской, немецкой, польской, венгерской, румынской. В девятнадцатом столетии возникли несколько вариантов собственной письменности — кулишовка, драгомановка, абецадло. Тарас Шевченко писал ярижкой. Нынешняя система победила лишь лет сто назад. Она базируется на реформированном русском шрифте. Практически повторяет его. До мельчайших деталей. Конечно, есть и несколько специфических букв, вроде «ї». Появился апостроф. Буквы «е» и «є» стали передавать разные звуки. За ненадобностью исчезли твердый знак и «ы»…

— Как же случилось, — произнес Сквира ровным голосом, — что мы можем легко прочитать надписи на монете Максима Третьего? И буквы, и построение фраз, и смысл написанного — совершенно привычные, наши!

— Вы о чем? — недоумевал Часнык.

— Почему, самостоятельно развиваясь на протяжении многих веков в собственной стране, украинская письменность в параллельной вселенной подверглась тем же изменениям, что и русская — в России нашего мира? Всё — набор букв, способ их начертания, знаки препинания, место слов во фразах, падежи?

Часнык угрюмо молчал.

— Как, например, вышло, что звук «йи» передан на монете не иначе, как привычной для нас буквой «ї», которая появилась… Когда появилась?

— В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году, — автоматически ответила Марта Фаддеевна. Потом покачала головой и улыбнулась. — Вы мне нравитесь, капитан!

— Это еще не все, — смутился Сквира. — Пойдемте, пока нас не завалило.

И стал подталкивать Часныка к выходу. Старик нехотя двинулся к главному коридору. Марта Фаддеевна замыкала шествие.

— Не все? — спросила она, когда они миновали камеру с водной чашей. — А что еще?

— Почему трезуб-империал изображает не что-нибудь, а то, как могла бы выглядеть монета именно королевства Русь? Не странно ли, что вы недавно целый вечер яростно спорили, а теперь вдруг появилась монета, так ярко иллюстрирующая этот спор?

— Странно, — согласилась Кранц-Вовченко.

— А может, и нет! — тут же сам себе возразил Северин Мирославович. — Ведь чеканили империал не вообще, а специально для Ревы. За время расследования эту монету видели десятки человек — и ни у кого из них даже мысли не возникло, будто она имеет отношение именно к Галицко-Волынскому государству четырнадцатого века. Только участники того спора, в первую очередь, конечно, Орест Петрович, могли понять, что именно символизирует собой этот империал. Только он мог оценить. И не просто оценить, но и восхититься, испытать радость, счастье… — Сквира едва не добавил, что в его сне Рева сам выбрал монету Максима Третьего. И даже настаивал на ней, требовал ее. Какие все-таки штуки проделывает подсознание!

— Да, — сказала старуха, — если можно бы было материализовать самые безумные, самые невероятные мысли Ореста о его некогда великом городе, то они выкристаллизовались бы как раз в этой монете… Но зачем? Зачем кому-то создавать трезуб-империал? Для Ореста? Единственно для него? Зачем?

— Не знаю, — покачал головой Сквира, — пока не знаю…

Они вышли в основной коридор, и теперь можно было вздохнуть с облегчением.

— Но я знаю кое-что другое, — продолжил капитан. — Мало понимать, что Реве нужна была монета королевства Руси. Следовало еще представлять, что именно на такой монете должно быть изображено! Так, чтобы все соответствовало придуманной легенде. Било в одну точку. Не противоречило одно другому. Соответствовало историческим фактам. Дабы впечатлить. И притом… э-э-э… не переборщить!

Старуха замерла посреди коридора, будто натолкнулась на невидимую стену.

— Монету чеканил кто-то из шести участников того разговора у Ореста! — проговорила она пораженно. — Мы тогда в деталях обсудили все, что требовалось знать для подготовки этой мистификации!