Трезуб-империал

Свекольное поле у села Воля-Свийчивська, 12:15.

— Вы меня требуете? — спросил пожилой мужчина в очках.

Он слегка пригнул голову и прищурился, чтобы получше рассмотреть вышедшего из «бобика» Сквиру. Некогда черные волосы, еще утром, похоже, зачесанные назад, теперь торчали во все стороны. Потрепанная телогрейка, ватные штаны и измазанные грязью сапоги никого обмануть не могли — мужчина несомненно принадлежал к классово-дружественной прослойке кабинетной интеллигенции.

— Я здесь по поводу Ревы, — сказал капитан, доставая свое удостоверение.

— Да, я так и подумал, — мужчина вздохнул. Покивал, глядя куда-то вдаль, потом спохватился и протянул руку: — Алексей Тимофеевич Часнык.

Метрах в пятидесяти от них несколько десятков подростков, все стриженные практически под ноль, одетые в одинаковую форму, с черными халатами поверх, шли, согнувшись, вдоль поросших зеленью рядов и выдергивали свеклу. Тут же рядом рокотал на холостом ходу трактор, с которым возились еще три ученика.

— Поговорим здесь? — предложил Часнык. — Мне нужно следить за порядком…

— Да, конечно. Вы дружили с Орестом Петровичем?

Алексей Тимофеевич взглянул на капитана, печально улыбнулся и кивнул.

— А у Ревы были еще друзья? Кроме вас?

— Марта Фаддеевна фон Кранц-Вовченко — профессор, коллекционер, воин, демон…

— Звучит внушительно, — проговорил Северин Мирославович. Перед глазами тут же возник образ старухи с горделивой осанкой, сигаретой в длинном мундштуке, ястребиным взглядом… Да, демон. И действительно, немножко профессор.

— Она из фамилии львовских австрийцев, — пояснил Часнык, — убежденных потомственных борцов с прогнившей империей Габсбургов…

Порыв прохладного ветра ударил в лицо, заставив зажмуриться. В отдалении недовольно закаркали вороны — им пришлось изменить направление полета. Чья-то черная шапка стремительно полетела вдаль, кувыркаясь и подпрыгивая, будто мяч. Согнувшиеся над землей ученики ПТУ что-то весело закричали, и один из них бросился вдогонку.

— Ничего особенного не случилось! — вышел вперед Часнык. — Все в порядке! Спокойно, спокойно! Работаем!

Паренек догнал шапку, напялил ее на обритый череп и, задорно переговариваясь с товарищами, вернулся на свое место.

— Извините, — обернулся к капитану Алексей Тимофеевич, сразу мрачнея. — Друзья… Знаете, когда становишься старше, все реже произносишь это слово. Друг — это огромная ответственность… Приятели у Ореста, конечно, были. Иногда у него дома сходились любители истории и искусства… А с кем еще поговорить художнику в нашей дыре? Вот и собираемся мы… — Часнык замолчал. Лицо его осунулось. — Собирались… Марта, я, Андрей с кирпичного, Олег из фотографии, Сергей из Дома пионеров… Ну и Гена, куда без него… Молодая, так сказать, поросль… В последний раз в мае… Или июне?

— А о чем говорили?

— Баланс между случайностью и исторической неизбежностью, — Часнык улыбнулся, показывая, что и сам относится к предмету того разговора с долей иронии. — Поругались из-за вещей, быльем поросших еще шестьсот лет назад. Глупо, конечно… Но именно такие споры и делали наши встречи интересными.

— Вы видели когда-нибудь этот документ? — Северин Мирославович достал из внутреннего кармана сложенный вдоль черновик лекции Ревы.

Алексей Тимофеевич, едва взглянув, закивал. Перевернул несколько листов. Потом отдал бумаги обратно капитану.

— Это краткая запись того нашего разговора. Орест часто так делал — если получался интересный спор, он его записывал, причем не только свои доводы, но и доводы противной стороны, немного обрабатывал, а затем выступал с сообщением в Доме культуры. Иногда собирал чуть ли не ползала… — Часнык несколько оживился. Глаза его загорелись, жесты стали резче, голос — тверже и отчетливее. На лбу запульсировали две синие, пересекавшиеся крестом жилки. Даже редкие волосы, казалось, вздыбились на голове еще больше.

— А как вы с Ревой познакомились?

— Довольно ординарно, — Алексей Тимофеевич развел руками. — Мы оба были молодыми специалистами, едва закончившими институт. В послевоенном Володимире диплом инженера выделял человека из толпы. Мы постоянно сталкивались друг с другом и по работе, и в связи с общественными, так сказать, нагрузками…

— И стали друзьями?

— Да, почти сразу же. Орест оказался весьма увлекающимся человеком. Изначально он не хотел в Володимир ехать. Очень страдал из-за того, что теперь придется жить в какой-то богом забытой дыре среди приграничных болот. И поразился, узнав, что нашему городку больше тысячи лет. Вы ведь в курсе — Володимир был когда-то столицей целой страны, Галицко-Волынской земли? Здесь правили Данило Галицкий, его предки и его потомки. А Успенский собор еще Батый трупами наполнял…

— Да-да, что-то такое нам в школе рассказывали, — неуверенно протянул Сквира. — Я, правда, думал, что Данило Галицкий во Львове жил…

— Львов он основал, — поправил Часнык. — Да и то только, чтобы подарить своему старшему сыну, Льву … Нет-нет, Данило большую часть своей жизни провел именно здесь, у нас. В те времена не было столиц, как мы их понимаем. Где правитель живет — там и столица, там и главный город. Так вот, в нашем Володимире они все и жили, кто — всю жизнь, а кто — какую-то ее часть… Для Ореста это было откровение. Буквально откровение. А я ведь местный! И я, отвечая на его вопросы, сам поражался тому, как до сих пор не замечал очевидных вещей. В какой-то момент я стал видеть Володимир глазами Ореста. Его энтузиазм, поверите ли, заразил и меня! — Часнык тряхнул головой. — Мы с ним стали бродить по окрестностям. Этакие археологи-аматоры из приключенческих романов. Нашли уйму черепков, наконечники стрел, с дюжину монет… Сильно они, эти монеты, Оресту тогда в душу запали. Он с ними все время носился, а потом и вообще к нумизматике пристрастился… Вскоре нас поймали, — Часнык потер руки, будто сама мысль об этом доставляла ему огромное удовольствие. — Мы же не знали, что это незаконно. Тогда у нас была масса неприятностей. Даже в КГБ тягали. Или это тогда МГБ еще был? — Алексей Тимофеевич вопросительно посмотрел на Сквиру. — К вам куда-то, в общем. Но не волнуйтесь, было это много-много лет назад… Мы тогда здорово перепугались. Некоторое время даже помыслить о том, чтобы взять в руки лопату, не могли. А потом… Потом Орест опять начал свои походы. Я же прибился к городскому музею. Теперь замещаю там главу общественного совета, подрабатываю экскурсоводом…

В этот момент взвыл трактор. Подростки, возившиеся в моторе, отпрыгнули в стороны. Из трубы вылетела плотная струя черного дыма, раздался громкий резкий звук, почти выстрел, и трактор опять загудел на своей обычной низкой ноте. Парни с опаской оглянулись на руководителя.

— Все, хватит! — прокричал тот. — Меняйтесь!

Подростки поплелись к своим товарищам. Оттуда им навстречу уже бежали трое других учеников.

— Первый курс, — объяснил Алексей Тимофеевич. — Видеть трактор они, конечно, видели, но все равно его боятся…

— Когда вы с Ревой встречались в последний раз?

— Позавчера. Да, позавчера. Я позавчера достиг возраста шестидесяти лет.

— Поздравляю, — механически отреагировал Сквира.

— Благодарю. Знаете, никогда не праздновал дни рождения. Никогда. А на шестидесятилетие вдруг потянуло. Гордыня или ощущение близости старости — не знаю. И вот видите, чем все кончилось… — Часнык покачал головой, отрешенно глядя вдаль. — Собрались друзья, товарищи, соседи. Дочь пришла с внуками. Орест тоже был, но почти сразу ушел. Мы и на стол накрыть не успели. Вскочил посреди разговора, сказал, что скоро вернется, и убежал… И не вернулся…

— Во сколько это было? — Сквира насторожился.

— Около трех. Орест пробыл у меня полчаса. Презентовал мне настольные часы. Бронзовые, с фигурками птиц. Очень красивые. И гравировку сделал трогательную. Что-то о том, что в шестьдесят жизнь только начинается…

Прибывшие на смену подростки вытащили из карманов какие-то листки бумаги и, сверяясь с ними, заглядывали в глубины трактора. Оказывается, возня с работающим мотором имела свой план и смысл.

— Да… — продолжил Часнык. — Орест подарил моей жене цветы. Его распирало от нетерпения. Он хотел мне одну свою новую монету показать. Даже накануне вечером позвонил — сообщил, что нашел что-то небывалое. Но показать так и не успел. При посторонних хвастаться не желал, секретом он эту свою новую монету считал, а наедине мы за те полчаса так и не остались…

Старухе в Луцк Рева везти свою находку побоялся, а вот внутри города, спрятанную в носке, все-таки понес…

— А почему он ушел? — спросил Сквира. — Ему кто-то… ну… позвонил? Или пришел… э-э-э… за ним?

— Нет, — покачал головой Алексей Тимофеевич, — ничего подобного. Мы просто сидели и вели беседу. И вдруг он, ни с того ни с сего, вскочил и убежал…

Два старика садятся на диван и «просто ведут беседу». Потом один из них вскакивает и исчезает. А через полчаса его убивают… Чипейко целую лекцию прочел бы о неспособности некоторых сотрудников замечать очевидные факты…

— О чем вы говорили? — Сквира усилием воли отогнал образ подполковника.

— Да ни о чем. В комнате уже сидели двое других гостей. О чем таком мы могли говорить? Просто старческая болтовня… Понимаете, на майские праздники я стал свидетелем неприятной истории. Бывший ученик Ореста по Дому пионеров наговорил ему колкостей…

— Вы видели эту ссору? — удивился Северин Мирославович.

— Да, с однополчанами. Ко мне на майские приезжали три боевых товарища. Мы с ними не одну сотню километров в войну отмахали, и теперь вот пытаемся каждое Девятое мая сообща праздновать. Благо, военкомат помогает…

— И вы с однополчанами… — поторопил Сквира.

— Ах, ну да! Мы были в фотоателье, делали групповой снимок. Как раз выходили из съемочной комнаты в тот момент, когда Орест спорил с Геной, тем самым своим бывшим учеником, пытавшимся проскочить без очереди. Наше появление смутило и Ореста, и того юношу. Они еще перекинулись парой слов. Гена выпалил: «Пора повзрослеть!». Это он, двадцатилетний парень, шестидесятилетнему ветерану сказал! Потом они оба забежали в съемочную комнату. Мы подождали, пока Орест выйдет, и увели его из ателье…

Сквира задумчиво смотрел на Часныка.

— Мы с Орестом, увы, избрали несчастливый день для фотографий. Просто несчастливый день. Даже для самого фотоателье это был плохой день. Что-то там не получилось — пленка у них была некачественная, или засветили они ее, но все снимки пришлось переделывать. Мои товарищи, конечно, к тому времени уже уехали, так что мы остались без фотографий… — Часнык покачал головой. — Ну да ничего, в будущем году сделаем… А Гена… Ну что же, он тогда выпил. Вообще, он в последнее время потерял интерес к работе, поссорился со своей девушкой. Растерянный, одинокий… Это его, натурально, не извиняет, однако… Он ведь не имел в виду того, что говорил. В нем раздражение говорило. Недовольство жизнью. Он ведь не с Орестом ругался, а с миром, в котором нет простых путей, в котором нужно попотеть на рубль, чтобы заработать копейку… — Часнык помолчал, глядя вдаль. — Собственно, я это все Оресту и сказал, а он сорвался с места и убежал…

У Сквиры вдруг возникло чувство, что он находится в каком-то шаге от разгадки, что нужно лишь сделать усилие, и все встанет на свои места — и убийство, и монета, и прочие несуразности… Но секунда шла за секундой, а озарение не приходило.

Молчание затягивалось. Ощущение стало притупляться, уходить, и, когда совсем исчезло, Сквира вздохнул и бросил взгляд на трактор. Трое парней уже сидели в кабине.

— Скажите, а на каком языке Рева обычно говорил?

— Как — «на каком»? — от удивления брови Часныка поползли вверх. — На украинском. Это же Волынь! Здесь все разговаривают на украинском. И мы с вами.

— Да, конечно, — нетерпеливо согласился Сквира. — Но имелись ли у него в доме портрет Шевченко, рушники, писанки? Надевал ли он по праздникам вышиванку?

Алексей Тимофеевич ошарашенно уставился на капитана.

— Неужели это незаконно? — осторожно спросил он.

— Нет, нет, все абсолютно законно.

— Вы же были в его доме. Сами все видели.

— Да, но ваши впечатления важнее. Вы с ним общались несколько десятков лет…

— Портрета не видел. Вышиванки тоже. А рушники — да, были. Парочка. В ванной.

— Орест Петрович ведь с семьей появился в этом городке в пятьдесят втором — пятьдесят третьем, правильно?

— Наверное, — пожал плечами Алексей Тимофеевич.

— Вполне мог еще застать УПА.

— Да вы что! — возмущенно зашипел Часнык, резко оборачиваясь. — Вы его с бандеровцами не мешайте! Он всю войну прошел! Он в партию под пулями вступал!

— Ладно-ладно! — капитан, защищаясь, миролюбиво поднял перед собой ладони. Следовало, конечно, заканчивать с такими вопросами, но Чипейко… Монета с трезубом требовала решительных действий. — А друзья-знакомые… ну… за границей у Ревы были?

— Да прекратите вы! — Часнык явно разозлился. — Это просто возмутительно! Откуда у Ореста знакомые за границей!

— Вполне могли быть. Такие же, как он, нумизматы.

— А-а… — растерянно протянул Алексей Тимофеевич. Видно, эта мысль ему в голову не приходила. Он почесал лоб. — В чем вы Ореста все-таки подозреваете? Он был честным коммунистом…

— Я не сомневаюсь. Это обычный круг вопросов. К сожалению, когда погибают такие люди, как Орест Петрович, мы вынуждены их задавать.

Часнык подозрительно покосился на капитана, но промолчал.

— Ничего странного с Ревой в последнее время не происходило?

— Шевеление какое-то он стал в темноте видеть. И человека за собой на улицах. Думаю, заигрался Орест в раскопки свои. Самое бы время отдохнуть… Только вот покупатель у него на монеты галицко-волынские объявился. Платил хорошо. Так что не до отдыха было…