Трезуб-империал

Володимир, автотранспортное предприятие № 2, 08:25.

Сквира сидел, устало откинувшись на спинку сидения «бобика». Смертельно хотелось спать, но уснуть не получалось.

На коленях лежала лекция Ревы. Третья страница. Еще тридцать пять осталось…

Орест Петрович упорно не хотел переходить к сути. Раз за разом он возвращался к тому, что к маю 1323 года галицко-волынская правящая династия казалась крепкой, а государство — незыблемым. Правил державой со столицей в Володимире правнук Данила Галицкого Андрий. Был он крепким мужчиной немного за тридцать. И он сам, и его подданные, и соседи были совершенно уверены в том, что володарь Руси будет оставаться на троне еще не один десяток лет. И уж, конечно, не сомневались в том, что у него впереди достаточно времени, чтобы родить сына. А то и нескольких сыновей. У Андрия был вполне здоровый младший брат Лев. Естественно, законный наследник. Были наследники и у наследника — дочь Буша и ее муж Любарт-Дмитро, сын литовского князя Гедемина. Подрастал Болеслав, сын сестры Марии и сохачевского князя Тройдена. В общем, в королевстве были володарь, находившийся в расцвете сил, и множество наследников, уже давно вышедших из возраста, когда опасны детские болезни. Это прочное здание не могло рухнуть, и все же оно рухнуло…

Сквира уже собирался перевернуть страницу, но машина притормозила и начала заворачивать в ворота АТП.

— Что-то мы быстро, — пробормотал капитан.

— Так городок ведь маленький, — бодро ответил водитель. — Двадцать минут насквозь в любом направлении.

Шлагбаум поднялся, и машина мягко въехала во двор.

— Мне нужна Бронислава Ващенко, — сказал капитан выглянувшей женщине.

— Бронислава? Так она у нас в диспетчерской и работает.

Сквира потянулся, зевая, и вылез из «бобика».

Утро выдалось непривычно солнечным. Яркий золотистый свет заливал огромный двор с десятками автобусов. Какой-то человек поливал один из них из шланга, и лучи играли в струях воды, создавая радугу. Из-под другого автобуса, стоявшего на яме, раздавался мерный стук молотка.

Сквира прошел в открытую дверь и оказался в небольшом зальчике, с трудом вмещавшем человек пять.

Тут же к окну диспетчерской подплыл ярко-желтый автобус.

— На маршрут! — весело крикнул со своего места водитель.

— Второй городской, номер семнадцать, — неожиданно громко донеслось из громкоговорителей под потолком. Капитан вздрогнул и даже пригнулся.

— Вон Бронислава, — показала женщина. На нее шумы диспетчерской не действовали.

Ващенко сидела в углу, безвольно положив руки на стол, поверх графиков. Глаза у нее были красные, заплаканные.

— Я ей предлагал домой идти! — подошел какой-то мужчина. — Может, вы ее отвезете?

— Когда ей сообщили? — повернулся к нему Сквира.

— С полчаса назад. Маме позвонили из милиции, а та позвонила сюда.

Капитан кивнул и, пододвинув один из стульев, сел рядом с девушкой.

— Бронислава Семеновна, вы вчера разыскивали Геннадия. Почему?

— Он мне позвонил, — ответила девушка. Голос у нее был тихим, ровным, монотонным, будто у автомата. — Простился.

— Когда? Когда он вам звонил?

— Вчера. Часов в пять.

— Что сказал?

— «Корчагин, я совершил непоправимое. Не могу с этим жить. Очень перед тобой виноват. Прости».

— Корчагин? — удивился Северин Мирославович. — Что это значит?

— Он меня так называл в школе, — всхлипнула Бронислава. — Когда узнал, что мне понравилась книга «Как закалялась сталь».

— Необычное прозвище для девушки.

По щеке Ващенко скатилась слезинка.

— Так меня больше никто и не называл. Только он. Иногда. Когда-то…

— Значит, Геннадий позвонил вам и сообщил, что не может жить из-за чего-то, что он совершил. Правильно?

— «Корчагин, я совершил непоправимое. Не могу с этим жить. Очень перед тобой виноват. Прости».

Девушка продолжала смотреть прямо перед собой.

— Вы запомнили слово в слово?

Бронислава еле заметно кивнула. Сквира вздохнул. Да, такое не забудешь.

— И что вы ему сказали?

— Ничего, — тихо произнесла Бронислава. — Он повесил трубку.

— Вы ему перезвонили?

— Сразу же. Он не ответил. Тогда я стала звонить в милицию. Потом побежала к нему домой. Я стучала, звала его, но… — Ващенко закрыла руками лицо. Ее плечи беззвучно затряслись.

Сквира беспомощно оглянулся. Потом осторожно спросил:

— А как начался тот телефонный разговор? Трубку взяли вы?

Ващенко сидела так же, закрыв ладонями лицо.

— Нет, — отозвался из-за соседнего стола все тот же мужчина, даже не скрывавший, что слушает разговор. — Я.

— И кто звонил Брониславе Семеновне?

— Кому? — не понял мужчина. — А! Ну да. Слава потом объяснила, что это был Гена. Только я же его не знаю. А голос… Обычный, не высокий и не низкий.

— И что же сказал звонивший?

— В смысле?.. А, ясно. Попросил Ващенко. Так и сказал: «Позовите к телефону Ващенко». Ну я и отдал трубку ей.

— А вы голос узнали? — Сквира повернулся к Брониславе.

— Конечно, — слабо кивнула она. — Только услышала это «Корчагин»…

— Я не совсем об этом спрашиваю, — мягко остановил ее капитан. — Если бы звонивший не назвал вас «Корчагиным», вы поняли бы, кто это?

— Конечно, — повторила Бронислава.

— Он ведь не представился, правда?

Ващенко покачала головой.

— Так мог это быть кто-то другой? Мог кто-то из ваших друзей разыграть вас?

— Разыграть? — Ващенко всхлипнула. — Разыграть! Он же убил себя! — И зарыдала. Не сдерживаясь. Не скрываясь.

Северин Мирославович осторожно притронулся к ее плечу.

— Мне важно знать, — сказал он как можно мягче. — Поэтому я и спрашиваю.

Бронислава снова кивнула. Она вздрагивала и вытирала тыльной стороной ладони глаза.

Капитан растерянно смотрел на нее. Потом подошел к телефону и набрал номер райотдела. Трубку взял дежурный. Его голос, далекий и тихий, смешивался с треском и слегка дребезжал.

— Это Сквира. Козинец пришел?

Дежурный начал что-то говорить, но в этот момент из громкоговорителей оглушительно разнеслось:

— Второй маршрут, номер двадцать один.

— Что? Что вы сказали? — переспросил Сквира.

— Еще нет, — еле слышно повторила трубка.

Капитан дал отбой.

— Гена часто называл вас Корчагиным? — снова обратился он к девушке.

— В последний раз у призывного пункта… Три года назад, когда в армию уходил. — Она замолчала, погрузившись в свои мысли. — Он был такой надежный, — вдруг заговорила она. — Отзывчивый. Честный… Вы, наверное, о другой честности думаете. Не пацанской, а этой, формальной… Ну, не списывать друг у друга, признаваться, что разбил окно, добровольно сдаваться в милицию вместе с украденным яблоком… — Бронислава невесело улыбнулась. — Мы однажды гуляли под крепостным валом. Кто-то швырнул камешком в бегавшего рядом голубя. Птица наповал, конечно. Так Генка аж трясся весь вечер… — Она вздохнула. — А мама его рассказывала… Когда он шел в первый раз в первый класс, она дала ему букет цветов для учительницы. Он с этим букетом весь день проходил, так и не решился подарить. Вернулся с цветами домой…

— Он сильно изменился за последний год?

Бронислава опять еле заметно кивнула.

— Гена очень разочаровался во взрослой жизни. Знаете, в школе казалось, что стоит только начать работать, начать жить самостоятельно — и ты сможешь делать все, что угодно. То, что родители никогда не разрешали. То, на что у них вечно денег не было… А оказалось, что на зарплату ничего не купишь. Только еду. И кино раз в месяц…

— Он вам жаловался? — осторожно спросил Сквира.

— Он же нытик, — вдруг неожиданно зло проворчала девушка. — Все плохо, денег нет и никогда не будет, и виноваты в этом родители, я, друзья, наш треклятый город… — Бронислава часто заморгала, и из ее глаз вновь покатились слезы. — Мы много ссорились, а в мае расстались. Он опять изменился. Был обиженным и непризнанным, а стал заносчивым и самовлюбленным. Работать больше не желал. Не хотел говорить о нас и нашем будущем. Требовал только восхищения…

— Откуда он взял деньги?

— Не знаю, — ответила Ващенко устало. — Не знаю. Сказал, что нашел. На улице.