Тропами Яношика

«КАТЮША» — ПАРТИЗАНСКИЙ ПАРОЛЬ

Оружие было спрятано надежно. Теперь только бы не попасться самим. И партизаны Егорова решили снова спуститься с гор в свое ущелье. Там их искать не будут, А они увидят противника, узнают его маршрут. Легче будет увернуться от стычки.

Но этому плану не суждено было осуществиться. Через час после сигнала егоровские разведчики увидели на тропе жандарма. Он робко шел в гору за партизанским связным. И, как ни странно, связной Петраш, сын Шагата, беззаботно насвистывал чардаш, что означало полный порядок. Но какой же тут порядок, если его конвоирует жандарм?

— Опять чертовщина какая-то! — негодовал Зайцев, подав знак двум своим бойцам не шевелиться, чтобы не привлечь внимания.

И тут он услышал голос жандарма:

— Надо мне было одеться в гражданское…

— Пан врхний, а вы не бойтесь, — успокоил его Петраш. — Партизаны стреляют только в фашистов.

— Откуда им знать, что я не фашист?

«Только жандармов и не хватало в нашем отряде», — усмехнулся Зайцев и махнул Ващику и Сенько, давая понять, что опасности нет. Он вышел на тропинку и чуть ли не лицом к лицу встретился с жандармом.

Зайцев был в обычном темно-сером костюме. О том, что он партизан, свидетельствовала только широкая алая лента на узкополой словацкой шляпе защитного цвета. На тропке Зайцев все же взял автомат на изготовку.

Жандарм, показавшись из-за густолистого бука, вокруг которого тропинка изогнулась подковой, увидел партизана неожиданно. Он поспешно козырнул, одновременно сообщая, что идет для мирных переговоров с командованием советских партизан.

— А мы всегда за мирные переговоры, — широко улыбаясь, сказал Зайцев и подозвал Сенько с Ващиком. — Вот поговорите с товарищем.

Он считал неудобным называть господином или паном человека, который идет к партизанам с добрыми намерениями, и назвал его своим, самым родным словом: товарищ. Жандарм снова отдал ему честь в знак благодарности за то, что Зайцев понял его, поверил ему. Потом предложил сигареты. А пока все закуривали, Петраш Шагат рассказал, почему он ведет начальника жандармской станицы к партизанам.

— Пан Куня спас раненого десантника, которого предали. Предатель на этом хотел себе построить карьеру.

— Какой десантник? — чуть не в голос спросили егоровцы.

И когда начальник жандармской станицы описал внешность раненого, все догадались: это Мельниченко.

— Он в немоцнице, — закончил свое сообщение Куня.

Зайцев испуганно посмотрел на Сенько, ожидая перевода.

— Немоцница, то есть больница, — перевел Вацлав Сенько.

— Фашисты его там не схватят? — тревожно спросил Зайцев. — Где, в какой больнице? В сельской?..

— В Ружомберке.

— Да вы с ума сошли! В логове фашистов! — закричал не очень сдержанный Зайцев.

— В Ружомберок эсэсмани меньше сто, — спокойно ответил Куня. — Больше тысяч наши словенские вояци, ктори нехцу боевать русов.

Дальше он сообщил, что в этом городе, как и в близлежащих селах, из тысячи найдется, может, только один, что выдаст русского партизана. Да и то это такие выродки, как Иржи, которым ума не хватает честным путем выбиться в люди. В заключение Куня выразил желание все же встретиться когда-нибудь с командованием отряда для установления контакта. А пока попросил разрешения, именно попросил разрешения, а не сообщил свои планы — в течение двух дней провести в горах операцию по ловле партизан.

При этом он показал шифровку, содержание которой коротко пересказал. В телеграмме из Братиславы всем начальникам жандармских станиц Турца приказывалось срочно организовать облавы, не гнушаясь никакими средствами в борьбе с советскими партизанами.

Последнюю фразу начальник жандармской станицы попросил Ващика перевести поточнее и пояснил, что это значит.

К партизанам уже посланы убийцы. В отряде Величко двоих переодетых немцев разоблачили. В отряде Белика поймана красавица с ядом.

— Откуда вы знаете Величко и Белика? — удивился Зайцев.

Куня сказал, что знает и Сычанского и еще нескольких. По долгу службы он обязан их всех знать. Зайцев немного подумал.

— Ну тогда идемте, я устрою вам встречу с нашим командованием.

— Спасибо, — сердечно сказал начальник жандармской станицы, крепко пожал руку партизану и опять предложил сигареты.

Закурили и отправились в отряд втроем. Над тропинкой Зайцев на всякий случай оставил Ващика и Сенько.

Беседа жандарма с командиром и комиссаром партизанского отряда проходила на траве под старым буком и длилась несколько часов. Куня знал очень много такого, что нужно было знать и партизанам. Например, точные сведения о количественном составе гарнизонов ближайших городов, о расположении эсэсовских частей при гарнизонах, о военных складах.

В беседу внезапно ворвалась песня «Катюша». Пели ее где-то в долине. Видимо, солдаты на марше. Сколько их, по голосам определить было трудно. Однако не меньше тридцати человек.

— Что там за пение? — выходя из-под бука, спросил Ржецкий начальника разведки, возвращавшегося с проверки караулов, — не облава ли под видом добровольцев? Только говори тихо, видишь, люди разговаривают.

Зайцев запыхался, видно, только что бежал. Но на лице никакой тревоги, наоборот, он был радостно возбужден. Потому доложил как-то уж очень патетически:

— Так точно, товарищ начштаб, облава! Ведет ее партизан Березин! — и, чтоб не мешать беседе командира и комиссара с жандармом, они отошли в сторонку, где Зайцев вполголоса доложил о том, что узнал от своего разведчика.

В село пришел взвод солдат вместе с подпоручиком. Это те самые солдаты, которых позавчера Вацлав Сенько остановил в лесу. Они ушли из казармы к партизанам. В селе их снова встретил Березин — он после выноса оружия остался там с несколькими бойцами держать заставу.

И вот теперь словацкие солдаты нацепили алые леи-точки на форменные фуражки и маршируют по селу, разучивают «Катюшу». А Березин ждет указаний командования. Что делать с этими добровольцами?

— Придется доложить немедленно, — сказал Ржецкий.

Выслушав сообщение начальника штаба, командир решил:

— Пусть пока попоют. Закончим беседу и решим, что с ними делать.

Куня понял важность момента. Он уже вкратце рассказал о подступах к зданию в местечке Врутки, где размещается немецкая военно-полевая жандармерия, взявшая контроль над всеми жандармскими станицами округа, и стал прощаться. Договорились о связном, через которого Куня будет сообщать партизанам все новости.

— В село я приехал на мотоцикле. А теперь там поют «Катюшу», — пробормотал он смущенно.

— Да, «Катюша» стала партизанским паролем, — заметил Ржецкий. — Вам придется ее обходить. Мы вам дадим своего проводника.

— Замечательно! — засмеялся Куня. — Жандармского велителя сопровождает партизан!

Эта веселая минутка еще больше сблизила людей, только что заключивших союз борьбы и взаимопомощи.

— Зайцев, пошли кого-нибудь, кто разбирается в мотоцикле. Пусть доставят машину начальника станицы за село и там ждут. Подгора проведет гостя по горам, мимо наших застав.

Ржецкий так говорил прежде всего в расчете на самого Куню. Чтобы у того на всякий случай создалось впечатление грандиозности отряда, основательно оседлавшего окрестности.

Когда Куня ушел, Егоров пожал руку своему начштаба, замысел которого сразу понял.

— Я этому жандарму верю, и все же ты поступил правильно! Ну а теперь о солдатах…

— Солдаты пусть пока поют, мы же еще со студентами не решили, — напомнил ему Ржецкий.

— Со студентами я почти что договорился, — вмешался Мыльников. — Позови Шагата-младшего, — кивнул он дежурному бойцу.

И когда дневальный ушел в глубь леса, где под таким же деревом располагалась остальная часть отряда, комиссар рассказал о своем плане.

Прошлым вечером, после того как все оружие было перенесено в горы и весь народ с веселыми песнями стал расходиться по своим селам, явился высокий светловолосый юноша и, неумело приняв стойку «смирно», доложил, что он — представитель группы студентов, которые хотят записаться в партизанский отряд.

Студентов было восемь человек. Среди них две девушки.

— Стрелять умеете все? — задал им вопрос Сенько, только что вернувшийся с дозора и назначенный переводчиком-парламентером.

Оказывается, даже девушки сумели где-то обучиться стрельбе из пистолета. А у парней есть немецкий автомат, из которого, по их словам, они расстреляли уже ящик патронов.

— Тогда не понимаю, зачем вам наш отряд. У вас же своя боевая дружина! — сказал Егоров. И тут же спросил, почему они не пошли к своим, словацким партизанам. Может, не знают об их существовании?

— Наши партизаны пока только организовываются, а мы хотим действовать.

— Так вот, и мы еще ничего общественно-полезного не сделали, а вы проситесь к нам.

Когда Сенько перевел фразу об общественно-полезном деле, студенты оживленно задвигались, засмеялись.

— Вы пробыли на нашей земле только несколько дней, вам еще некогда было развернуться, мы это понимаем, — ответил старший из студентов, назвавшийся Богушем Зламалом.

— Откуда вы знаете, с каких пор мы на вашей земле? — удивился Егоров.

— Мы собирали ваши мешки со взрывчаткой, а Шагат отвез. И Величко кое в чем помогли. Но он нас не принял… Мы ведь давно слышали о том, что в Восточной Словакии стали появляться советские парашютисты. Ждали и у нас. Отец мне говорил, что скорей всего это будет на Прашиве.

— Кто ваш отец, если он умеет так предугадывать? — спросил Ржецкий. — Военный?

— Профессор. Филолог.

— Профессор, да еще и филолог, а так понимает в стратегии?

— Он еще кое в чем разбирается, — ухмыльнулся Богуш, видимо, гордившийся отцом. — Когда Гитлер напал на Россию, он сказал, что с этого дня фашисты, как слепые бараны спускаются в пропасть. Только во времени ошибся. Считал, что Гитлер погибнет через два года. А теперь отшучивается, дескать, имел в виду два в квадрате.

— Интересный у вас отец, — улыбнулся Егоров. — И может быть, именно из-за того, чтобы не навлечь гнев властей на этого человека, мы бы советовали вам посидеть дома, потерпеть еще немножко.

— Вы не должны удерживать нас от борьбы, когда фашисты берут наш народ за горло! — высоким напористым голосом вдруг заговорила одна из девушек, маленькая, вертлявая, внешне будто бы совсем несерьезная. — Я целый месяц одному гардисту голову морочила, позволяла за собой ухаживать, только чтобы обучил стрелять из пистолета. — И вытащив из-за пазухи крохотный, словно игрушечный пистолетик, она выстрелила в тонкую ветку бука. Ветка надломилась и повисла. — Кроме того, нас прямо с лекции могут угнать в Германию… Мы хотим к вам!

— Да, отряд боевой, — теперь уже безо всякой иронии признал Егоров. — Ладно, идите отдыхайте. А утром поговорим. — И он попросил Сенько как можно точнее перевести русскую пословицу: «Утро вечера мудренее».

И вот сейчас Мыльников предложил свой план использования этой группы студентов. Надо разослать их по большим городам, чтобы вели там агитационную работу. Попробовать поговорить об этом и с профессором.

— Отряда еще нет, а мы в такую даль зашлем свою агентуру… — заметил всегда осторожный, неторопливый Ржецкий и сам же поправился, сказав, что нельзя упускать удобного момента, когда студенты возвращаются в свои учебные заведения.

…К командирскому биваку студенты подошли нерешительной молчаливой кучкой. Но когда комиссар предложил им сесть и закурить, они оживились.

— Товарищи, время у нас теперь на вес золота, поэтому сразу перейдем к делу, — предложил Егоров. — Позвольте сначала задать вам вопрос: если бы нашего отряда не было, что бы вы делали?

— Поехали бы в Братиславу, — ответил за всех Богуш Зламал.

— Но ведь вы сами говорили, что в большом городе еще опаснее, — заметил Мыльников, — что прямо с лекции могут угнать в Германию.

— Конечно, опаснее, там в случае облавы некуда бежать, — вмешалась та девушка, которая рассказывала про гардиста, научившего ее стрелять. — Но не терять же учебный год из-за фашистов!

— Значит, все же пошли бы, — задумчиво, словно самому себе, сказал Егоров, потом пытливо посмотрел каждому в глаза и спросил: что если к этой опасности увоза на каторгу в Германию добавить еще и партизанский риск.

Богуш так и вспыхнул, его умные, темно-серые глаза сверкнули решительно.

— Если это для освобождения Родины, тогда нас ничто не остановит!

— Я слышал, у вас радиоприемники не забрали, значит вы знаете, что делается в мире. О Зое Космодемьянской что-нибудь слыхали? — спросил Мыльников.

— О-о, Зоя! — воскликнуло сразу несколько человек.

Богуш заявил, что они слыхали не только о Зое Космодемьянской, но и о Гастелло и Лизе Чайкиной. А в заключение кивнул в сторону девушки, которая за время прихода в отряд не проронила ни слова и казалась очень замкнутой.

— Это наша Зоя!

— Вот как? — с любопытством посмотрел на нее Ржецкий. — Чем же она себя проявила?

— Она выгнала из костела двух гардистов, сказала, что предатели своего народа не могут молиться рядом с честными людьми, — пояснил Богуш. — А когда те пригрозили ей арестом, ответила, что не боится их.

— Как же они ее не забрали?

— Народ защитил, сам фарар, священник вышел из церкви и вступился за нее. С тех пор ее и прозвали Зоей.

— Вот вы оказывается какая, — тихо сказал Мыльников девушке, которая опустила глаза, красная от смущения. — Ну что ж, тогда слушайте. Вот такое будет задание, вернее сказать просьба… — И он изложил план агитационной работы в Братиславе, в шутку предупредив, что там нельзя будет выгонять из церкви даже самого Шане Маха.

План, предложенный командованием отряда, студентам так понравился, что они, отказавшись даже от обеда, тут же отправились в путь.

Повел их Петраш Шагат, считавшийся уже опытным партизаном. До войны он окончил первый курс учительской семинарии. И вот теперь пошел «продолжить учебу».

Свое оружие студенты оставили в отряде, а вместо него уложили в рюкзаки пачки принесенных подпольщиками листовок с воззванием Словацкого национального совета.

Только Петраш, пользуясь тем, что про его пистолет не знал даже отец, трогательно благословлявший сына в далекий путь, на опасное дело, не сдал его.

Шагат-старший не скрывал своей печали при расставании с сыном.

— Тут один русский рассказал мне: когда попал к фашистам, то думал лишь о том, чтобы случайно не выдать своих. Ведь тогда отцу и матери будет всю жизнь за него стыдно. Подойди, пусть командир пожмет твою руку. — Он кивком головы указал на Егорова и ушел к своему биваку, не оглядываясь, видимо, скрывая слезы.

Тем временем в долине «Катюшу» сменила другая песня. Там теперь разучивали партизанскую боевую: «В чистом поле». А командование отряда все еще не двигалось с места, занятое только что происшедшим. Слишком важным было это событие. Особенно последние его минуты — прощание отца с единственным сыном и его наказ, такой неожиданный для хмурого, молчаливого Шагата.

— Эта сцена мне окончательно раскрыла дух словацкого народа, — задумчиво произнес Мыльников. — Таких, конечно, в ярмо не загонишь. Гитлер с Геббельсом явно просчитались, что не оккупировали Словакию.

— Да, словак на каторге, что орел в клетке, — согласился с ним Ржецкий. — Однако, идемте к нашим певцам, а то охрипнут.

Едва они поднялись, навстречу им вышел из лесу Зайцев. Он вел пожилого словака в старой рабочей блузе и черном берете — связного Козачека, командира партизанского отряда, состоящего из сорока рабочих Гяделя и Медзиброда. Связной передал Егорову записку от Козачека, в которой тот просил направлять к нему необученных военному делу людей, тех, что для десантников могут быть только обузой. Он сам их обучит, есть у него бывший педагог военного училища.

На первую вылазку местных партизан, оснащенных минами новейшего образца, Мыльников решил пойти сам, хотя Владо отговаривал его. Дескать, обучил, обеспечил минами на целый месяц и на том спасибо. Но очень уж комиссару хотелось узнать людей и условия, в которых они борются. Пришлось повести на железную дорогу весь отряд. Вел его Ежо, уроженец этих мест. По горам, по лесам, даже по обрывистым скалам, где трудно было бы пробираться и горному козлу, не только человеку, он шел легко и быстро, так что Мыльников на одном из привалов заметил:

— Ну, Ежо, ты ведешь нас так, будто видишь тропу, скрытую от нас, простых смертных.

— Ано, — ответил Ежо, довольный похвалой.

Только во второй половине дня они достигли вершины горного хребта, с которого все остальные горы казались опустившимися в долину.

Тут Ежо объявил, что дальше пойдет крутой спуск прямо к железной дороге. Теперь надо шагать совсем тихо, чтобы не услышал патруль.

Спускаться с крутой осыпающейся горы было еще труднее, чем подниматься. Непривычный к таким условиям Мыльников часто оступался. Но возле него все время были Владо или Ежо.

— Здесь босиком хорошо ходить, — заметил Ежо, когда на одном из уступов горы остановились передохнуть и осмотреться.

Отсюда была видна только бровка карниза, вырубленного в скале, по которому проходила железная дорога.

— Эту дорогу можно вообще запечатать до самого конца войны, — сказал Мыльников.

— Да, если заложить побольше взрывчатки, то обрушится вся скала, — согласился Владо. — Восстановить этот путь будет вообще невозможно. Придется строителям высекать такой карниз в другом месте.

Ежо, нахмурив брови, молча смотрел вниз. Он был бледен.

— Ежо, что с тобой? — спросил Владо.

— Жалко! — вздохнул тот. — Этот серпантин вырубала в скале бригада моего отца. Два года тут возились. Жили в вагончике… Я каждый день носил обед отцу… — Он вдруг схватил комиссара за руку.

Все посмотрели туда, куда указал Ежо.

На противоположной стороне глубокого ущелья, как ящерица по уступам скалы, пробирался чуть видный отсюда товарный эшелон.

— Через какое время он будет здесь? — спросил Мыльников.

— Часа через два, — не задумываясь, ответил Ежо.

— Так долго?

— Там два серпантина. А, главное, тут все время на подъем.

Мыльников посмотрел на часы.

— Сколько нам надо еще на спуск к дороге?

— Минут десять, — ответил Ежо.

— Думаю, успеем разделаться с патрулями и заминировать дорогу.

Комиссар взял у Владо бинокль, чтобы лучше рассмотреть поезд.

Передние пульмановские вагоны были запломбированы. В середине состава шло два рефрижератора. В конце — платформы, на которых, прикрытые брезентом, стояли по всей вероятности орудия, так как в тамбурах сидели немецкие солдаты — орудийный расчет.

— Владо, как вы думаете, что в рефрижераторах? — задал вопрос Мыльников командиру отряда.

— Известно, что. На фронт — продукты, а с фронта — гробы с высшим комсоставом.

— Пускать в пропасть два вагона с продуктами это не по-хозяйски, — возвращая бинокль Владо, сказал комиссар.

— Да, они нам сейчас очень пригодились бы, — вздохнул тот. — Но как их взять?

— Устроим немцам «мышеловку»: обвал впереди поезда и сзади.

— А как быть с патрулем?

— Его можно даже не трогать. Пошлем одну группу вперед, другую — вон к той скале. Тут и взрывчатки много не потребуется, чтобы обрушить такую скалу на железную дорогу.

Первую группу минеров повел Николай Прибура, с другой пошли Мыльников и Владо. Основная же часть отряда была оставлена здесь, на месте, и расположилась под буками.

Мыльников и Владо с двумя минерами и пятью бойцами охраны стали спускаться вниз по горе, где все меньше попадалось деревьев, за которые можно было держаться. Наконец Ежо подал знак остановиться, а сам стал пробираться от камня к камню, останавливаясь и замирая каждый раз, когда из-под ног осыпались галька и песок.

Вот за выступом скалы послышался говор. По ритму речи партизаны поняли, что сошлись два солдата, патрулирующие дорогу, и болтают о том, о сем.

Голоса их постепенно удалялись.

— Райское житье у ваших минеров, — вполголоса поделился Мыльников с Владо. — Вот сейчас, даже если нас заметит патруль, что он может сделать? Скроемся за скалой и уйдем или, наоборот, забросаем его гранатами. А украинским минерам приходилось туго. Особенно в степи, где патруль видит до самого горизонта…

— Разве в степи удавалось подрывать поезда? — удивился Владо.

— Не меньше, чем в лесу. Да хорошо еще, если в одну ночь управишься. А то, бывало, дневали, зарывшись в снегу метрах в ста от железной дороги. Самому приходилось так дважды в овражке сидеть. Спасал снегопад…

Ежо поднял руку, предупреждая о близости дороги.

Мыльников и Владо остановились за выступом скалы. А Ежо повел минеров к другой скале, которую предстояло заминировать и обрушить перед идущим поездом.

Для Мыльникова эта вылазка ничем не отличалась от учебной — никакой опасности. Местные же партизаны нервничали, потому что впервые имели дело со сложной миной. Переживал за них и сам Владо. Он попросил разрешения комиссара пойти к минерам.

Взрыв раздался тогда, когда паровоз, казалось, уже миновал скалу, за которой следили десятки партизанских глаз. Сначала минеры думали, что не только дорога, но и паровоз завален. Но вот все ущелье огласил тревожный гудок, и паровоз стал надсадно пыхтеть, видимо, катил назад: значит, уцелел. Тогда по знаку Мыльникова один из бойцов дал зеленую ракету в ту сторону, куда ушел со своей группой Николай Прибура.

В ту же минуту раздался второй взрыв. Видно, минеры не пожалели взрывчатки…

Теперь поезд не мог уйти ни вперед, ни назад.

— Вот это у украинских партизан и называлось «мышеловкой», — пояснил Мыльников Владо. — Только там долго возиться было невозможно. Сразу пришлют помощь.

— Да и тут небезопасно. — Владо огляделся. — А днем, так и авиация подоспела бы.

— Пошлите по группе минеров еще на километр-два вниз и вверх. Пусть устроят такие же завалы. Вдруг им придет помощь на ночь глядя? А остальные пускай займутся эшелоном. Пока светло, разделаемся с охраной поезда. Провести эту операцию надо так чисто, чтобы сохранить своих бойцов всех до одного.

Попавшие в «мышеловку» немцы, ехавшие на поезде и патрулировавшие дорогу, поняли безвыходность своего положения. После короткого боя, в котором не видели своего противника, они стали сдаваться. Их парламентер с куском белой марли на палке поднялся на скалу к партизанам и сообщил, что в живых осталось сорок человек, и они готовы на все условия, только бы им сохранили жизнь.

Догадка партизан подтвердилась — в рефрижераторах было продовольствие. На платформах зенитки. А в крытых вагонах боеприпасы.

— Вот видишь, — сказал Мыльников Владо, — какая польза была бы нам оттого, что все это добро полетело бы на дно ущелья?

— Возле Ружомберка партизаны-то подорвали поезд с продуктами, — вмешался один из бойцов, — так крестьяне до сих пор находят на дне ущелья банки с консервами.

Пленные немцы всю ночь помогали носить в горы тяжелые рюкзаки. И все-таки к рассвету был разгружен только один вагон. Утром пришлось привлечь на помощь жителей близлежащих деревень, а также партизан соседних отрядов. Жители выносили продукты, а партизаны — боеприпасы.

Утром появился небольшой состав с карательным отрядом и аварийной бригадой. Его уничтожили пленные немцы-зенитчики. Причем они стреляли с такой яростью, что в прах разнесли даже вагоны, а паровоз взорвался.

На обратном пути комиссар положил руку на плечо Ежи.

— А ты знаешь, Ежик, — с чуть приметной улыбкой сказал он. — Даже если бы не было рефрижераторов, мы все равно не стали бы пускать под откос эшелон. Мы сделали бы только завал.

— Почему? — удивился юноша.

— Жалко мне стало работу твоего отца…

Взвод солдат, ушедших из тисовской казармы, привел к партизанам пожилой, усатый сержант, уверенный в том, что егоровцы обрадуются.

А их это только растревожило. Командование отряда русских партизан не уполномочено было создавать партизанские отряды из словацких солдат.

Но что же с ними делать? Вернуть их в казарму уже невозможно. Да и как туда снова загонять таких людей?

Чтобы не заставлять торжественно настроенных добровольцев томиться и ждать, им предложили пока что расквартироваться в селе.

А вечером все решилось лучшим образом. Потому что пришел связной от Белика с пакетом.

С Эрнестом Францевичем Беликом Егоров познакомился еще в школе десантников под Киевом. Тот был на три года моложе самого Егорова, но пережил уже столько, что хватило бы на двоих. Родом из Топольчан, что на берегу Влтавы, небольшого притока Дуная. Отец его — кузнец, и Эрнест с ранних лет вынужден был ему помогать. Он мечтал выучиться на горного инженера, но его планы рухнули. В самом начале войны фашистской Германии с СССР Эрнеста одели в солдатскую форму, наскоро обучили и послали воевать.

Попал он на Кавказский фронт, в страну, которую знал только по чудесным песням, не раз слышанным по радио. Никакой злобы к советским людям, естественно, не питал, поэтому как однажды вечером ушел из немецкой части в гости к русской старушке, очень напоминавшей родную бабичку, так и переждал у нее, пока Красная Армия выбьет немцев из села.

Вскоре Эрнест был в Чехословацкой бригаде. А потом снова на Кавказе, где его взвод опять, на этот раз уже окончательно, освободил село, в котором жила его вторая бабичка, Мария Емельяновна. Это было уже в 1943 году…

Фронт приближался к родине Белика, когда его стали готовить к службе в десантных войсках. Довелось побывать ему в предгорьях Урала, в местах боевой славы легендарного Чапая. Там он стал десантником, инструктором батальона по парашютному делу.

После освобождения Киева Эрнест во главе группы из семи человек вылетел в тыл врага, на свою родину. Приземлился он на той же базе Петра Величко, что и Егоров, с первого дня стал собирать сведения о топольчанах, о своем родном Злате Моравце.

И вот теперь, когда его отряд за несколько дней вырос до полусотни, он прислал к Егорову связного с просьбой дать ему несколько пулеметов, а также направить к нему словацких солдат.

Тогда-то и было решено передать Белику весь взвод только что прибывших добровольцев. Когда тем объявили, что их приглашают в партизанскую бригаду, которая носит имя легендарного словацкого героя Яношика, радости их не было границ. С пением «Катюши» добровольцы отправились на соединение со своими соотечественниками.

Под вечер, все с той же «Катюшей», ставшей как бы партизанским паролем, сигналом о том, что идут свои, по горной партизанской тропе поднялся отряд рабочих с военного завода города Брезно. Вчера туда прибыл специальный взвод эсэсовцев, чтобы последить за выпуском мин. Откуда-то стало известно, что эти сверхплановые мины нужны для борьбы с партизанами. Рабочие устроили было забастовку против такого немыслимого увеличения норм, а эсэсовцы для острастки двоих повесили. Тогда другие вместо того, чтобы смириться, разбежались.

Обо всем этом Егорову и Мыльникову рассказал небольшого роста мужчина средних лет с шершавыми грубыми руками. По крепкому, мужицкому рукопожатию его сразу чувствовалось, что он настоящий рабочий человек, а не какой-нибудь переодетый полицай или гардист. Егоров представился ему, назвав свое звание и фамилию. А рабочий только и сказал:

— Сталевар Шестак.

— Профессия замечательная, — заметил Егоров. — Правда, у нас пока вам дела по специальности нет, но хорошо уже то, что на немецком заводе будет недостаток в сталеварах.

— У меня есть еще одна профессия, — не смутившись, сказал Шестак и вынул из внутреннего кармана пиджака огромный разводной ключ. Заметив недоумение Егорова, он пояснил, что еще на заводе сговорился с товарищами пустить немецкий эшелон под откос. Отвести рельсу. Но потом решили согласовать это дело с партизанами. — У нас есть и взрывчатка. — Он указал на своих товарищей, за плечами которых были, видимо, очень тяжелые рюкзаки. — Много взрывчатки.

— Да вы богаче нас! — воскликнул Егоров и обратился к своему комиссару с вопросом, как быть.

— С таким приданым, конечно же, нельзя отказать товарищам, — улыбнулся Мыльников. — На подрыв дороги их сразу пускать нельзя, надо сначала обучиться хотя бы азбуке военного дела. Железные дороги теперь зорко охраняются, нужно идти туда вооруженными. Так что сначала пусть научатся стрелять, а там видно будет. Направим их в отряд Козаченка, он весь состоит из рабочих.

— Да, это будет настоящая гвардейская дружина! — одобрил такое предложение Егоров и подозвал Сенько. — Вацлав, отведи товарищей в отряд Козачека.

Едва рабочие распрощались и ушли, как появился Березин в сопровождении интеллигентного человека, одетого в поношенный костюм и светло-серую шляпу.

— Товарищ капитан, этого человека послал сюда Владо, — доложил Березин и сразу ушел на свою заставу.

— Товарищ Егоров? — обращаясь к тому, кого Березин назвал капитаном, уточнил незнакомец. — Я Смида.

— Марек Смида? — с радостным удивлением переспросил Егоров.

— Имя мое вам назвал Владо?

— Нет, мне о вас еще в Киеве рассказал товарищ Сланский. — Егоров достал свой шелковый документ и представился руководителю коммунистов окреста. — А это комиссар Мыльников.

Уже темнело. Беседа с руководителем подполья предстояла долгая, поэтому партизаны повели его в свой лагерь, где были поставлены палатки и шалаши.

Поднимаясь по тропинке, говорили об удачно выбранной для десанта местности, о благоприятной погоде. И все время невольно прислушивались к непонятному шуму, не утихавшему к ночи, а все более нараставшему. В этот шум время от времени врывалась «Катюша», и это свидетельствовало о том, что в селе свои, там все в порядке.

Когда в шалаш, где расположился начальник штаба, вошли командир и комиссар с гостем, туда прибежал начальник разведки. Оказывается, прибыло четыре группы добровольцев с охотничьими ружьями, а то и просто с валашками. Они шли с полной уверенностью, что партизаны их вооружат — слух о складе оружия в горах шел по всей Словакии. Все они остановились за селом, разожгли костры и готовы ждать до утра.

Егоров приказал утром приводить по одной группе в горы. И назначил место.

— Вам придется здесь открыть специальную приемную комиссию, — усмехнулся Смида, когда Зайцев ушел. — С каждым днем добровольцев будет все больше. Хорошо бы создать эту комиссию из представителей разных окрестов, чтобы знали людей.

Он обещал помочь в организации такой комиссии по приему в партизанский отряд.

— Но куда нам столько людей? — смущенно сказал Егоров. — Некогда этим заниматься!

Смида постарался успокоить его.

— Я уверен, что скоро вы получите соответствующее указание от Украинского штаба партизанского движения. Расширение сферы влияния, рост партизанских отрядов станут вашей первостепенной задачей. Не может быть иначе! Наши представители ведь обращались к Советскому правительству за помощью готовящемуся в Словакии всенародному восстанию. Товарищ Величко уже принял более ста человек. Отряд Белика увеличился втрое.

— А часам к десяти еще удвоится, — заметил Егоров и рассказал о взводе словацких солдат, переданных Белику, о группе рабочих, вооруженных и отосланных к Козачеку.

— Какие вы щедрые, — с доброй улыбкой промолвил Смида. — Но это хороший признак, говорят, рука дающего не оскудеет.

Для беседы с руководителем подполья Егоров пригласил всех свободных от караульной службы десантников. На случай тяжелого боя, в котором могли многие погибнуть. Ведь тогда каждый оставшийся в живых должен будет создать новый отряд и восстановить связи с партийным подпольем.

Договорились, что командир и комиссар отряда встретятся с руководителями заводских партийных организаций на одном из ближайших партсобраний.

И потекли к советским партизанам толпы словаков, жаждавших бороться с фашистами.

Бача Лонгавер как-то сказал егоровцам, что теперь в горах два потока: вода, как и тысячи лет, течет вниз, к морю, а добровольцы поднимаются вверх, в горы.

Такие потоки были не только вокруг Прашивой. Вся Словакия зашевелилась, как в весеннее половодье, забурлила, зашумела. И шум этот дошел до ушей президента — первого фарара страны.

Тисо упал на колени. Но не перед богом, а перед Гитлером. И просил не милости, а кары, жестокой расправы со своим непокорным народом, за которого совсем еще недавно он денно и нощно молился Иисусу Христу.

До сих пор президент Тисо кичился — ведь сумел так угодить фюреру, что Словакия не была оккупирована, как прочие страны Европы, по которым прошел немецкий сапог. А тут он сам взмолился об оккупации, о разоружении словацкой армии, о карающем мече на головы непокорных. И фюрер услышал вопль своего верноподданного.

Несмотря на то, что лишних воинских частей теперь у немецкого командования не было, оно срочно подготовило две дивизии для «Острова покоя и порядка».

Генерал Чатлош «за развал армии» был снят с поста главнокомандующего. Главнокомандующий генерал Туранец сразу же начал свирепствовать.

В Братиславе и некоторых других городах он с помощью немецких офицеров попытался разоружить «ненадежные» воинские подразделения, что лишь подбавило хвороста в партизанские костры.

К Величке обратились офицеры гарнизона Турчанского Мартина с предложением совместной борьбы против фашизма.

К Егорову пришел представитель штаба второй словацкой дивизии. Работники штаба дивизии встретились с руководителями русского партизанского отряда и предложили свою радиостанцию для установления постоянной связи. Заодно они попросили не принимать солдат, убегавших к партизанам целыми отделениями и взводами, так как намечался организованный переход туда всей армии.