Тропами Яношика

ОПЕРАЦИЯ «БРЕЗНО»

— Товарищи коммунисты Словакии! Идя на ваше собрание, мы волновались как перед экзаменом. Нам казалось, что каким-то чудом возвращаемся в революционное прошлое наших отцов. Подпольное собрание, да еще с такой разветвленной по всему городу системой охраны и сигнализации! О таких собраниях мы, советские коммунисты, как и о самой революции, в основном знаем только из книг. И все это овеяно для нас романтикой. — Егоров, несмотря на то, что голос у него был сильный, говорил негромко. — На подпольном собрании коммунистов, да еще в другом государстве, — он посмотрел на Мыльникова и Ржецкого, словно просил подтверждения своим словам, — мы впервые. Но чувствуем себя так, словно вернулись в свои первичные партийные организации, где нас знают и мы знаем всех.

Товарищи, раз уж вы сумели создать эту обстановку братства и доверия, то позвольте говорить с вами откровенно, как говорил бы я у себя, в СССР. На вашей земле наш маленький отряд находится всего лишь несколько дней. Может, мы не во всем еще до конца разобрались… Но мне лично кажется, что в вашей стране сейчас не просто подъем антифашистского движения, а нечто большее, значительное! В Словакии сейчас та ситуация, которую Владимир Ильич Ленин называл революционной ситуацией…

Егоров никогда не говорил речей, рассчитанных на большой эффект, и поэтому бурная реакция словацких коммунистов на его слова смутила.

В большой гостиной профессора Зламала, у которого, как потом оказалось, это уже было далеко не первое собрание, расположились человек тридцать. Среди них — четыре женщины.

И вот одна из них, встав, громко повторила только что сказанные слова о революционной ситуации. За нею поднялись другие. После чего дружно запели на словацком языке «Интернационал».

Мыльников и Ржецкий стояли рядом со своим командиром. Они пели на своем языке.

Замерли последние звуки «Интернационала», Егоров заговорил снова:

— Замечательный поэт Некрасов писал о таком периоде в России так:

— Ано! Ано! — поддержало Егорова несколько коммунистов. А кто-то повторил сразу же запомнившиеся слова: «Чаша с краями полна!»

— Там, на киевском аэродроме, когда мы собирались в тыл врага, нам еще не было известно, что у вас тут происходит. Признаться, в первые дни мы немного растерялись — столько людей пошло к нам… Что делать?

— Помочь назревающему восстанию! — воскликнул один из старых коммунистов, щупленький и седой.

— Но какое мы имеем право вмешиваться во внутренние дела другого государства? — тут же отпарировал Егоров.

— А чего ж тогда поете? — Старичок пригладил свою благообразную седую бороду и речитативом процитировал слова песни:

Все зашумели. Егоров поднял руку, прося тишины.

— Товарищи, теперь у нас полная ясность с этим вопросом.

И он сообщил, что партизаны получили указание своего штаба действовать в тесном контакте с коммунистическим подпольем Словакии, в соответствии с планами Словацкого национального совета.

Это сообщение было воспринято со взрывом восторга. Коммунисты окружили русских партизан, крепко жали им руки, благодарили.

— Товарищи! Благодарить нас еще рано! — продолжил Егоров, когда все снова уселись. — Мы вам можем передать только свой опыт борьбы с фашистами. Ведь у нас нет ничего, что нужно для роста партизанских отрядов, в которые народ пошел целыми селами. Где взять оружие? Где взять продовольствие?

— Будет! — привстав, заверил надпоручик словацкой армии и кивнул при этом на двух офицеров, сидевших рядом с ним. — Мы с товарищами выработали план добычи оружия. Подпоручик Цирил Кухта служит в полку, где главное военное хранилище дивизии…

Выслушав надпоручика, Егоров стал рассказывать о росте своего отряда, о людях приходящих в горы, об их энтузиазме и стремлении скорее ринуться в бой…

Собрание закончилось пением «Интернационала».

Оно потом еще долго вспоминалось Егорову и его товарищам, как какой-то необычайный, величественный праздник. Правда, он стоил крови двум товарищам, которым пришлось вступить в рукопашную схватку с тайными полицаями, разнюхавшими явочную квартиру…

Петраш остановился под елью у самого выхода из леса. Встали и Божена с Богушем, следовавшие за ним. Богуш опустил на землю свой тяжелый рюкзак и бесшумно подошел к командиру группы.

— Что там?

— Станция. Видишь состав?

— Вагоны-то вижу, а где же само здание станции?

— Наверное, разбомбили.

Когда послышался истошный гудок паровоза, Петраш рукой отстранил товарища:

— Спрячься за дерево, пока поезд пройдет. Иногда из вагонов стреляют по лесу.

Богуш молча укрылся за сосной.

С востока несся пассажирский поезд. Он, казалось, все набирал скорость, точно вот-вот ему предстояло грудью пробить какую-то невидимую стену.

Возле железной дороги появился путевой обходчик, остановился на насыпи и поднял флажок: путь свободен. Промчавшись мимо него, паровоз победно свистнул.

— Душителей повез… Эсэсовцев! — гневно прошептал Петраш.

— С востока-то пускай везет! — отмахнулся Богуш. — С фронта их пассажирские поезда возят чаще всего покалеченных. Им уже не воевать.

— Ты возвращайся к Божке, а я поговорю с железнодорожником, — предложил Петраш. — Это последняя станция перед Братиславой. Надо узнать, как там в городе.

Он хоть и считался за старшего в группе, но никогда не приказывал, скорее просил. И один не решал, предварительно советовался с товарищами.

Путевой обходчик оказался очень общительным человеком. Был он уже в возрасте, с усами серовато-черными, словно дым паровоза.

— Как тебе это нравится? — спросил он Петраша, указывая на вагоны, которых было здесь очень много.

Они стояли не на рельсах и не один за другим, а как попало, в беспорядке, прямо на земле. Паровоз, скатившись с насыпи, зарылся в землю по самые колеса. А вагоны сгрудились вокруг него. Один даже перевернулся через крышу и оказался впереди локомотива.

— Хорошо, не я дежурил, а то бы висеть мне на березе, — тяжело вздохнул обходчик, так и не дождавшись ответа Петраша.

Возиться с покореженными вагонами и вздыбившимися рельсами было, видимо, слишком трудно, поэтому фашисты построили обводной путь, по которому и прошел сейчас поезд.

Петраш сразу понял, чьих это рук дело. Однако, недоуменно глядя на место крушения, попросил обходчика объяснить, что тут произошло.

— Горные хлопцы сработали! — усмехнулся тот и лукаво прищурил хитрые глаза. — Даже само начальство называет это место «партизанской станцией».

Он сел на шпалах так, что весь путь в обе стороны просматривался до самого горизонта, закурил какую-то замысловатую загогулину, сделанную из черного корешка, и спросил:

— В Братиславу? Сейчас тут много идет молодежи! На учебу. И все лесом пробираются. Чудные…

— Как же иначе! — присаживаясь рядом, сказал Петраш. — Попадешься по дороге, заберут и — на работу.

— А, думаешь, будешь учиться, так не заберут?

— Как можно! — пожал плечами Петраш.

— Э-эх! — Железнодорожник покачал головой. — Тисовцы не останавливаются ни перед чем. Тут запропастился куда-то один немец. Тисовцы шасть по кинотеатрам Братиславы. Наловили молодых и за колючую проволоку. Теперь, говорят, столица Словакии чиста от коммунистов. Эх, дурачье. Даже если бы там были коммунисты, всех-то не пересажаешь! — О подошву старого, порыжелого сапога обходчик выбил пепел из своей загогулины. — Я, знаешь ли, еще молодым, вот в твоих годах, работал у «Бати». И довелось мне побывать возле моря, в Италии. Уж забыл, как тот город называется. Только помню, сразу за ним начиналось море. А дело у меня было проще простого. Ждать парохода для погрузки обуви. Каждое утро выходил я к морю и сидел на скале под старым, дряхлым деревом. С виду-то дерево огромное, даже тенистое. А в середине пустое. Но стоит, держится. Вот сижу, бывало, смотрю, как волны хлещут под самый что ни на есть фундамент скалы. Одна за другой разбиваются волны. Потом набегают новые, еще злее бьют в цель. И что ты думаешь? Прихожу как-то утром — вижу, отвалилась глыбина с дом величиной! Затонула в море…

— Волны добились своего! — сжал кулак Петраш.

— Добились. И не только этого. Перед самым отъездом пошел я туда, а уж вся скала и с ней чахлое дерево — все рухнуло в море. Следов не осталось! Так вот и с гардистами… Тисо думает, что сидит на неприступной скале. А сам того не понимает, что народ сильнее моря… — Обходчик вдруг вскочил. — Скорее в лес, дрезина идет!

Через час Петраш, Божена и Богуш закопали в лесу под дубом рюкзаки с листовками и оружием и направились в Братиславу, После разговора с железнодорожником они еще яснее поняли, насколько опасно то, что им предстоит. Однако от этого партизанское задание казалось еще более значительным, а их место в борьбе народа почетным…

Майор Сикурис, командир полка, стоявшего близ города Брезно, был потомственным военным. От отца, даже еще от деда он унаследовал четкость, пунктуальность во всем. Он никогда не опаздывал. Минута для него была отрезком времени, за который можно многое сделать.

Люди, которыми он командовал, знали когда с каким делом можно обращаться к майору Сикурису, а когда нельзя. Еще не была случая, чтобы кто-то из офицеров части заявился к нему даже по самым важным делам в «святое время» — с девяти до десяти утра. Для Сикуриса это был торжественный час подписания документов, в полку же его втихомолку называли попросту бумажным часом. Майор в этот час подписывал накопившиеся за прошлый день бумаги, и боже избавь, чтобы посмели достучаться к нему или позвонить по телефону. Разве что кто-то из начальства.

Адъютант с девяти до десяти стоял за дверью. Неприступный вид его охлаждал всякого, кто пытался нарушить запрет. Приходившие по каким-нибудь неотложным делам офицеры сидели в приемной, не смея даже словом обменяться, будто за массивной дверью, наглухо обитой черной кожей, майор мог их услышать.

И вот в такой-то час ровно в девять ноль восемь, без доклада адъютанта, в кабинет грозного майора Сикуриса запросто, как в казарму, вошел незнакомый капитан. А за ним еще два человека. Все в форме словацких офицеров.

— Кто вы такие? — стукнув по столу левой рукой, сердито крикнул майор. — Я занят! Я не принимаю! — И он потянулся к кнопке звонка, чтобы вызвать адъютанта.

— Не поднимайте шума, господин Сикурис. — Капитан успокаивающе поднял руку. — Я командир партизанского отряда, капитан Советской Армии Егоров. — Это мои товарищи — командир диверсионной группы Йозеф Подгора, а это ваш офицер, подпоручик Цирил Кухта, полномочный представитель партизанского штаба в вашем полку. Предупреждаю вас заранее, что в этой роли он здесь останется до конца войны. За жизнь его отвечаете лично вы, господин Сикурис.

Майор Сикурис вскочил из-за стола.

— Это шантаж! Я не позволю! Адъютант!

Подгора предупредил, что адъютант майора сейчас войти не может, так как занят с советскими товарищами.

— Меняются сувенирами, — добавил он в шутку.

— Вы не имеет права! — продолжал буйствовать майор. — В чужой форме… Да вас немедленно надо арестовать! Кто вы на самом деле? Из службы безопасности?

— Ну уж если вы, господин майор, принимаете нас за переодетых гестаповцев, тогда разрешите представиться официально.

Егоров положил на стол свой документ — белую сверкающую шелковую ленту, шириной в ладонь. Быстро пробежав глазами по черным буквам, напечатанным на шелке, майор побелел.

— Герой Совьетского Союза? — то ли переспросил, то ли повторил он для себя, чтобы лучше понять смысл этих слов. — О-о, то е високо! — На его совершенно обескровленном лице изобразилось нечто вроде подобострастной улыбки. — То вельми високо звание!

— Да вы знаете русский язык! — заметил Егоров.

— Бил сом на русском фронте начала чтырцат трети рок. — При этом Сикурис жестом предложил Егорову сесть.

Партизанский командир воспользовался этим приглашением, сел на стул возле стола. Сам же майор продолжал стоять. А Подгора и Кухта застыли у двери, готовые вмиг выполнить любой приказ Егорова.

— Садитесь, господин майор, — теперь уже пригласил Егоров.

Майор ответил, что в присутствии генерала он не посмел бы сидеть, а Герой Советского Союза, по его мнению, выше генерала. И все же Егоров убедил его сесть для удобства беседы. Угостил русской папиросой, закурил сам.

— О-о, Казбек! Помню, помню, — несколько успокоившись, майор ухмыльнулся какому-то своему воспоминанию. — Черная бурка, кинжал. То е грузин! Самый витезний вояк!

— Да, грузины — воинственный народ, — охотно подхватил Егоров, но, видя нетерпение в глазах майора, перешел к делу. — Вы, вероятно, знаете господин майор, что вашему народу режим Гитлера и Тисо не по душе. Народ собирается изгонять фашистскую нечисть со Словацкой земли.

Майор тяжело вздохнул и передернул плечами, словно озяб.

— Мы, партизаны, у нас было свое задание. Как человек военный вы, наверное, догадываетесь, какое. Тут Егоров сокрушенно вздохнул. — А пришлось заниматься не тем, чем надо. С первого дня приземления на вашу землю к нам повалил народ. Все хотят стать партизанами! Ну, хорошо, если человек приходит хотя бы с дробовиком или с охотничьим ружьем. А то ведь лишь с рюкзаком за плечами, в котором кусок хлеба, да чистая рубашка!

— А я тут причем? — опустив глаза, угрюмо, задал вопрос майор.

— Дайте нам оружие.

— Как это можно! — вспылил майор. — Из воинской части выдать оружие людям, которые собираются в горах! О-о, нет! Это невозможно… Капитан, пощадите! Меня же повесят…

— Успокойтесь.

— Нет, нет! Я должен застрелиться!

— Глупости, — отмахнулся Егоров. — Вы, как патриот Словакии, должны помочь своему народу в такую трудную минуту. Вот и все. Народ этого вам не забудет. Потом, после победы.

— То, что победа будет за вами, ни у кого уже не вызывает сомнения, — вдруг по-деловому, очень озабоченно признал майор. — Но я должен действовать по уставу!

— Ну, тогда извините, господин майор, — вставая, словно решил уйти, сказал Егоров. Он прошелся по кабинету от угла до угла. Потом кивнул подпоручику Кухте и решительно приказал: — Комиссара ко мне!

Майор снова побелел. Достал пачку сигарет, дрожащими, не повинующимися пальцами стал закуривать. Одна сигарета выпала из рук. Он ее поднял и протянул пачку Егорову.

— Немецкие не курю! — сухо отрезал тот и положил перед майором «Казбек». — Нервничаете? — участливо спросил он. — Зря.

— Зачем комиссара?

Егоров не успел ответить. Вошел Мыльников тоже в форме словацкого офицера. Он был решительный, разгоряченный, словно только что с поля боя.

— Товарищ комиссар, действуйте! — сказал Егоров.

— Что вы хотите делать? — закричал Сикурис и опять хотел нажать кнопку звонка. Но Егоров властно отвел его руку.

— Действуйте решительно и быстро. Забирайте все под метлу!

Мыльников вышел.

— Что ви? Что ви?

Майор был похож на утопающего, который перед тем как скрыться под водой, хочет крикнуть, позвать на помощь, но уже не может.

— Господин майор, прошу сесть! — теперь уже приказал Егоров. — Мы с боя возьмем ваш оружейный склад.

Сикурис беспомощно замахал обеими руками, словно отталкивая партизанского командира.

— Что ви, что ви! — И обессиленный вконец, плюхнулся в кресло. — Капитан! Не надо шум! Не надо стрелять!

— Я за это! — согласился Егоров и кивнул Подгоре. — Скажи начальнику штаба и комиссару, пусть подождут четыре минуты.

Тревожно глянув на часы, Сикурис удивленно поднял брови и еще сильнее задымил сигаретой. Видимо, его совсем обезоруживало то, что в партизанском отряде, как в нормальной воинской части, есть и начальник штаба.

— Как мне вызвать адъютанта? — робко спросил он.

— Адъютанта господина майора! — подал команду Егоров.

И Кухта тотчас скрылся за дверью.

— Господин капитан! Когда ми зостались только два, скажите, неужели вашь одрьяд может одержать витезство над цели полк?

— А мы по-суворовски. Надеюсь, слышали о таком…

— О-о, Сувороф!

— Не числом, а умением.

Влетел адъютант.

Майор словно не замечал его. Он быстро что-то писал на форменном листе бумаги.

— Поедешь с господами офицерами на склад, — не глядя на адъютанта, наконец заговорил майор. — Получишь все, что здесь выписано, и отдашь господину капитану.

Егоров перехватил накладную, склонившись, начал читать ее: пулеметов 5, винтовок 40, автоматов 10, патронов 20 ящиков. Только после того, как он внес свои поправки: пулеметов 100, винтовок 200, автоматов 300, патронов — 500 ящиков, гранат 1000, вернул накладную майору. Причем молча, чтобы не компрометировать его перед адъютантом.

Майор хоть и обомлел при виде поправок, однако оценил то, что партизан щадит его, не выдает себя при адъютанте. Молча переписал накладную и подал адъютанту с наказом управиться за тридцать четыре минуты и доложить. Посмотрев на часы, он сказал, когда тот вышел, что такой короткий срок дал, так как ровно в десять должен принять своих офицеров, иначе возникнет подозрение, что здесь произошло нечто чрезвычайное…

— Чем скорее, тем лучше и для нас, — согласился Егоров.

Надеясь, видимо, на то, что партизаны теперь уберутся восвояси, майор встал. Но Егоров, спокойно закуривая, сказал вернувшемуся Подгоре:

— Передай комиссару и начштаба, чтобы отправлялись с адъютантом на склад. Когда машины выйдут за город, адъютант пусть позвонит господину майору, что приказ выполнен. Только тогда мы с вами покинем этот уютный кабинет.

Майор промолчал. Да и что можно было сказать? Пока Подгора ходил, выполняя приказ командира, он достал из небольшого инкрустированного черного шкафчика коньяк. Наполнил три рюмки. И когда Подгора вернулся, объявил, что ему нравится такая решительность партизан.

Наконец адъютант доложил майору Сикурису по телефону о том, что приказ выполнен. Подтвердил это и подпоручик Кухта, подозвавший к телефону Подгору.

Егоров тотчас же отдал честь майору и вышел в сопровождении Подгоры.

За воротами воинской части их ждала «татра», которую прислал за ними Мыльников. Машина быстро догнала автоколонну из пяти крытых грузовиков, увозивших в горы оружие, добытое так дерзко.

Только когда оружие было сгружено в ущелье, где начиналась горная тропинка, по которой предстояло его унести в партизанский лагерь, а грузовики ушли, партизаны позволили себе пошутить над случившимся.

— Знал бы Сикурис, что нас было только семеро! — сказал Егоров, вспоминая свой разговор с майором.

— Да! Братцы-вятцы семеро одного не боятся, — засмеялся Зайцев.

— Точно! — подхватил Егоров. — Такой операции не помню даже на Украине!

Все это время лишь сдержанно усмехавшийся, тоже очень довольный Мыльников предложил:

— Качать инициатора!

Шесть пар крепких мужских рук подхватили Цирила Кухту и начали подбрасывать. Такого чисто русского проявления радости подпоручик не знал, а потому растерялся. Он пытался ухватиться за чью-нибудь руку, но это ему не удавалось. И Кухта взлетал вверх, переворачивался, — все боялся разбиться.

Когда же его, наконец, бережно поставили на ноги, он облегченно вздохнул и сказал, что это была для него самая страшная минута во всей операции «Брезно».

Так с легкой руки подпоручика Кухты налет на воинскую часть стали потом называть операцией «Брезно».

— И все же хорошо смеется тот, кто смеется последним, — Мыльников строго смотрел на своих товарищей, улыбаясь лишь уголками плотно сжатых губ. — Здесь нет трех деревень, чтобы вынести все это богатство в горы.

Зайцев возразил ему:

— Зато у нас теперь триста человек в отряде! Они и понесут.

— Разрешите мне сходить к Смиде за людьми? — спросил Цирил Кухта.

Егоров согласился.

К вечеру с гор спустился отряд партизан, а из долины пришло от Смиды больше сотни рабочих. И за ночь оружие перекочевало в партизанский лагерь.

Партизаны побаивались, конечно, что майор Сикурис спохватится — пошлет погоню, поднимет тревогу, попытается отбить взятое хитростью оружие. Но он оказался человеком благоразумным, понимающим, что к чему. Уж кому-кому, а ему-то было известно, что фронт уже подошел к границам Чехословакии.

Удивительным казалось Егорову все, что произошло с ним за эти несколько дней на чужой земле, в глубоком тылу врага. Приземлялись небольшой группой в надежде точно так же, как на Украине, вредить фашистам на железных дорогах, уничтожать их в каждой стычке и стараться быть неуловимыми. А получилось вон что: в несколько дней сам он стал командиром бригады, а его вчерашние бойцы — командирами партизанских батальонов, перед которыми не устоит ни один немецкий гарнизон в Словакии.

«Повезло», — думал он, как обычно недооценивая свои воинские способности и большой боевой опыт. Он и раньше каждый новый успех приписывал везению, хотя на самом деле было не так. Главным было то, что Алексей Семенович умел весь, без остатка, отдаваться борьбе за достижение цели.

Началось это с самого, казалось, непреодолимого — с невозможности попасть на фронт. Война шла уже вторую неделю, а он все еще работал главным экономистом на фабрике в Алма-Ате, где к тому времени остались только женщины. В военкомате, куда ходил чуть не каждый день, ему неизменно отвечали, что мобилизации пока не подлежит, как интендант.

Егоров все писал и писал в Наркомат обороны. Пока не получил вызов в Москву. «Повезло, — думал он. — Видно, в добрые руки попали мои письма». А на самом деле в Наркомате сквозь строки, написанные твердой рукой, увидели человека умного, волевого и беззаветно преданного Родине.

И вот первое боевое задание. Необычайное, сложное и опасное. Егоров не на фронте. Он в тылу врага, в Геленджике.

Холодной осенней ночью с небольшой группой бойцов он пробирается к базе, где сосредоточены склады горючего и боеприпасов. Испанец Хозе Гарсия, хорошо знающий эти места, в темноте ведет отряд минеров. И чем сильнее хлещет дождь, чем громче завывает осенний ветер, тем уверенней чувствуют себя минеры — враг прячется от непогоды, значит, можно близко подойти незамеченным.

Гарсия — впереди командира. Вот он подает знак всем остановиться на месте, а сам исчезает в непроглядной ливневой тьме. Через несколько минут возвращается и уводит за собою отряд. Мимо часового, поверженного кинжалом испанца, проходят они в ворота и крадучись пробираются вдоль стены.

Опять часовой. К этому Егоров и Гарсия подбираются вдвоем с разных сторон — кому повезет, тот и снимет его. Везет Егорову: часовой, укрываясь от дождя, останавливается совсем рядом…

Они уже вступают в полосу, которую время от времени прощупывает прожектор. Несмотря на ливень, он освещает складской двор густым молочным светом. Оставив позади второго часового, Егоров и Гарсия упираются в густую сеть колючей проволоки. Подзывают бойца с ножницами, который перерезает проволоку.

Минуют вторую линию проволочного заграждения. Стремясь поскорее достичь цели, — заложить взрывчатку под стену склада, они и не помышляют о том, как трудно будет выбираться отсюда назад. Некогда думать о себе.

Резкий, как удар молнии, луч прожектора бросает минеров на землю, прямо в лужу, глубокую и студеную. Рассмотрев, что эта лужа тянется до самого угла здания склада боеприпасов, Егоров шепчет в самое ухо Хозе?

— Вот хорошо!

— Чего ж хорошего? — тоже шепотом удивляется тот.

— Повезло с лужей. Так по ней и доползем до самого места. Уж по луже-то часовой не станет прогуливаться…

«Везло» минерам и на обратном пути, когда, заложив мины, они стали уходить. Теперь никому не хотелось лезть в лужу и вообще остерегаться так же тщательно, как тогда, когда пробирались вперед. А тут вдруг ударил пулемет откуда-то сверху. Потом с двух сторон группу минеров схватили в клещи лучи прожекторов. Пришлось броситься врассыпную и поодиночке пробираться к выходу.

— Уводи отряд! — крикнул Хозе Егорову и крепко обнял его мокрыми от дождя руками. — Я прикрою.

— Идем вместе! — увлекая его за собой, потребовал Егоров.

— Беги! — толкнул его Хозе и бросился с ручным пулеметом к углу дома, из-за которого собирался вести огонь.

Хозе Гарсия ненавидел фашистов. Он мстил им за отца и за мать, погибших в Мадриде. За всех, кого фашисты мечтали поработить.

Немцы бежали по двору, освещенному прожекторами, в одиночку и группами. Но никто из них не добрался до колючей проволоки. Они падали один за другим, словно пораженные ярким светом собственных прожекторов. Это Хозе Гарсия косил их расчетливыми пулеметными очередями.

За воротами проходной Егоров еще раз посмотрел туда, откуда бил пулемет отчаянного испанца. Ведь приближалась минута взрыва.

Хозе находился как раз возле здания, которое должно взлететь на воздух…

Егоров снял фуражку, вздохнул и молча повел отряд к берегу моря, где их ждал катер.

Город содрогнулся от взрыва на военном складе. Вспыхнул пожар, осветивший все небо.

«Вот какой салют тебе, Хозе Гарсия!» — подумал Егоров, стоя на отчалившем катере.

Таких вылазок у Егорова было много. И наконец его забросили в глубокий тыл врага, к командиру соединения партизанских отрядов, генералу Федорову. Егоров стал заместителем прославленного партизанского полководца по диверсионной работе.

Здесь ему опять «повезло». Открытые им курсы минеров стали «лесной академией», в которую приходили учиться даже партизаны соседних отрядов. «Лесная академия» помогала опытным подрывникам совершенствовать свое мастерство.

У федоровцев появились электромагнитные мины, они ставились через два-три километра на большом отрезке пути. Партизаны, заложив мины, уходили, а поезда время от времени подрывались.

Немцы бесились. Убеждаясь, что поезд пошел под откос именно там, где их патруль не отлучался со своего поста ни на секунду, начинали подозревать друг друга, расстреливать своих.

В течение месяца федоровцам удавалось взорвать более полусотни гитлеровских эшелонов с техникой и живой силой. За успешную организацию подрывной работы в тылу врага Егоров и был удостоен звания Героя Советского Союза.

К сожалению, здесь, в Словакии, электромагнитные мины свободного действия применить нельзя, потому что по железной дороге ездит много мирных жителей страны. К тому же и мосты и железные дороги вскоре, видимо, пригодятся самим партизанам. Все идет к тому.

Но «лесная академия» тут нужна не меньше, чем на Украине, — с каждым днем увеличивается приток мирных жителей в партизанские отряды.