Тропами Яношика

ПО СЛЕДАМ ДАРДАНЕЛЛЫ

Больше всего на свете Илана Кишидаева любила бродить по горам. Но в этом году ей не до прогулок, потому что не стало матери.

Окоченевшую нашли ее под святым копечеком[1] в дождливую осеннюю ночь, где она молилась за старшего сына, угнанного на фронт. А через три дня мать скончалась от крупозного воспаления легких.

Иланка не находила покоя, корила себя, что не уберегла самого дорогого на свете человека. В таком отчаянном самобичевании на молитве и застал ее Иржи, парень из лесничества, с которым она встречалась с зимы. Войдя в дом и увидев девушку коленопреклоненной, Иржи громко, бесцеремонно сказал:

— Иланка, брось ты это пустое дело! Идем в горы. Такой день, а ты на коленях ползаешь!

Хотелось отругать его за кощунство. Но уж очень понравилось Иланке предложение о прогулке. Собралась она быстро. Взяла свою валашку, легонькую, наполовину меньше, чем у Иржи. У него не просто посошок, а настоящий боевой топорик. Ну да мужчине такая валашка под стать. Иржи был в легком спортивном костюме, со щупленьким рюкзаком за плечами. Иланка тоже оделась в спортивный костюм.

Именно о дальней, утомительной прогулке мечтала она в этот день. Хотелось все горечи, все переживания оставить далеко позади. Но ей даже не думалось, что Иржи уведет в такую непривычную даль.

Здесь, за высоким крутым перевалом, среди редких развесистых буков тихо. Совершенно тихо. И никаких признаков войны. Даже небо не тревожат тяжело ревущие самолеты. А может, ее уже и нет, этой проклятой войны?

Взмахом валашки Иржи показал место отдыха, черную скалу на зеленой вершине горы.

«Неужели это камень Яношика? — удивилась Иланка, рассматривая огромную скалу, из которой ветер, этот неугомонный ваятель, высек неповторимое подобие древнего сказочного замка.

С этой стороны Иланка никогда не видела камня Яношика, и скала, о которой с детства слышала множество легенд и поверий, показалась девушке особенно интересной. Выходит, они прошли километров двадцать, после того как обогнули перевал и поднялись на него с северной стороны.

В ста метрах от знаменитой скалы Иржи остановился в ожидании. Иланка ускорила шаг и наконец подошла к одинокой мрачной скале. Постояла, прислушиваясь, потом робко, словно боялась, что кто-то запретит ей говорить, сказала:

— Какая тишь. Дай я разбужу ее.

Иржи понял, чего она хочет. Достал пистолет. Указал цель — верхушку невысокого острого камня. Он думал, что девушка, как всегда, выстрелит один раз и успокоится. А Иланка раз за разом выпустила пять патронов и словно стесала макушку камня. Иржи понравилось, как она стреляла, но он поморщился оттого, что оставила в пистолете только один патрон.

— Давай поселимся здесь и переждем войну, — продолжала Иланка.

— И чего ты так боишься войны? — недоуменно развел руками Иржи.

— За тебя боюсь, Иржи. Только за тебя.

— Я ж не на фронте.

— Для тебя самое худшее будет потом… После войны таких, как ты, будут вешать.

— Чудачка ты, Ила! Разве можно перевешать всех, кто сейчас служит?

— Дело не в службе. Зачем пошел в гардисты? Все говорят, что гардисты и фашисты одно и тоже.

— Ну и сказала! Всю прогулку испортила! — сердито проворчал Иржи и, не зовя ее за собой, пошел вниз, к ручью.

Илана уж пожалела, что опять заговорила на эту щепетильную тему. Боялась даже, что Иржи теперь надуется и не станет разговаривать. Впрочем она знала, как это исправить: пойдет к его матери и скажет, что хочет сделать из него человека. Пусть он уйдет из глинковской гарды… Он, конечно, никого не послушает. Но важно создать видимость заботы о их будущем и выиграть время… Ведь все его ухаживания Иланка терпит только потому, что он оберегает ее от Германии. Вот уже два набора она пересидела под крылышком жениха-гардиста. От нее даже подруги отвернулись. Не легко было ей слушать проклятия девушек, увозимых в Германию. Но она должна все вытерпеть и дождаться возвращения своего Лацо, который, уходя неизвестно куда, только и сказал: «Иду бороться с фашистами. Вернусь, когда сметем этих извергов с лица земли. Если любишь, жди!»

Вот она и ждет, и терпит все невзгоды.

Размышления Иланки прервались, когда Иржи вдруг резко остановился возле ручья и, наклонившись, стал что-то рассматривать. Сделал шаг, обходя то место, которое только что рассматривал, и снова присел. Не отрывая взгляда от того, что его так заинтересовало, он взмахнул валашкой — подзывал Иланку. По нетерпеливому жесту девушка поняла, что Иржи видит что-то необычайное. Но подошла к нему не спеша.

Низко склонившись, Иржи внимательно рассматривал глубокий след в светло-зеленой травке на рыхлом, вечно сыром бережку.

— Что, след? — равнодушно спросила девушка. — А ты думал, только мы одни могли забрести в такую даль?

— След следу рознь, — промолвил Иржи загадочно. — Ты посмотри, этот человек на одной ноге.

— Как это? — не поверила девушка. — Как можно в такую даль прискакать на одной ноге?!

— Он не скачет, — ответил Иржи, изучая след кованого левого сапога, — он ходит на одной ноге и на палке.

Иланка сердобольно всплеснула руками.

— На протезе?!

— Нету у него протеза, — уверенно заявил Иржи. — Просто выломал в лесу и привязал к правой ноге палку. Учти, не вырезал, а выломил. У него нету даже ножа.

— Подумаешь, всемирный следопыт! — хмыкнула девушка. — Откуда ты все это узнал?

— А ты присмотрись сама. — И он повел ее по бережку ручья. — Вот след сапога, а вот — палки.

— Ты прав, какой-то лохматый след, палка не отрезанная. — Иланка притихла и, глядя в глаза парня, испуганно спросила, что же это значит.

— Человек увидел нас и убежал.

— Но кто он? Почему с больной ногой или совсем без ноги оказался в такой дали от людей?

— Парашютист!

Иланка оцепенела, словно ее окунули в ледяную воду.

— Наверное неудачно спустился на парашюте прямо на скалу. Сломал ногу или сильно ушиб. Подвязал к ней палку и ушел.

— Иржи! Что же делать? Ведь он погибнет в горах! На палке не дойдет до деревни…

Иржи молчал.

— Ну что ты стоишь? Надо его разыскать и как-то помочь!

— Помо-очь? — Иржи метнул на девушку холодный враждебный взгляд. — А если это вражеский десантник?

— Человек в беде! — сердито воскликнула девушка. — Какой он тебе враг?

— Давай закусим, а потом пойдем по следу, — сказал Иржи спокойно.

— А он тем временем будет мучиться. Нет уж, пошли! На ходу пожуем!

Но Иржи уже развязывал рюкзак. Делал он это не оттого, что проголодался. Нет. Просто тянул время, чтобы обдумать план действий.

Дело в том, что Иржи, приглашая Иланку в горы, думал совсем не о прогулке. В спортивной форме, да еще с девушкой, удобнее было делать то, чем последнее время занимались и гардисты и жандармы всего Турца — поисками десанта советских партизан. Приземлились они 26 июля в Липтовской осаде и сразу ушли в лес. Больше их никто не видел. Но уже пущен под откос немецкий эшелон с танками, взорван воинский склад. Каждый, кто верно служил новому режиму, тешил себя надеждой напасть на след советских партизан. И больше всех в округе старался Иржи Шробар, потому что ему хотелось выслужиться и перебраться в Братиславу. Жизнь в столице стала его заветной мечтой.

Зная, что Шробара не переспоришь, Иланка молча повиновалась, ждала его, но сама не ела. Как-то было стыдно перед тем, неизвестным. У них — и паприкаш и ощипок, а он, может, несколько дней крошки хлеба во рту не держал. Немного пожевав, девушка самое вкусное оставила «на потом», в душе сознавая, что приберегает это для неизвестного. Горячий кофе в своем термосе она не стала даже открывать. Обошлась водой из ручья.

Увлеченная заботой о неизвестном, попавшем в беду, Иланка уже не чувствовала усталости и готова была идти сколько угодно, только бы найти пострадавшего и помочь ему. Ей казалось, что участь этого человека сходна с судьбой ее брата, угнанного немцами на восточный фронт…

Иржи съел все, что мать положила в рюкзак, выпил весь свой кофе и первым отправился по следу.

Шли быстро. Глубокий след палки уже не рассматривали. Он уходил вниз, в долину, где километров за десять — никакого жилья. Ясно, что у человека нет карты и он идет наугад, только бы оторваться от пары, появившейся в лесу.

Иланка мысленно просматривала уголки своего дома и дом бабички Мирославы. Надо найти такой закуток, где человек мог бы прятаться до полного выздоровления, если он ранен или болен.

Да, лучше всего у бабички Мирославы. С ней даже гардисты считаются, ведь она знает немецкий язык и выдает себя за немку.

Никакая она не немка. Просто всю молодость прожила прислугой у немца в Судетах. Видно, крепко насолил ей хозяин, потому что бабичка Мирослава ненавидит теперь не только самих фашистов, но и всех, кто им прислуживает.

«Да, на бабичку Мирославу можно положиться, — думала Иланка. — Только бы найти того несчастного человека… А что если это тот русский пленный, который целый месяц лечился у цестаря? Нет, цестарь знает все вокруг, он не мог спрятать русского так ненадежно! Это, конечно, парашютист».

«Если это парашютист, да еще и советский, обо мне сразу же узнают в Братиславе, — думал в это время Иржи, быстро пробираясь по зарослям. — Обвенчаюсь с Иланкой и укатим отсюда навсегда. Она, пожалуй, права, что здесь мне не поздоровится в случае поражения Германии. А в большом городе всегда можно затеряться».

Солнце уже садилось на вершину горы, с которой спускались парень и девушка, а след одноногого все петлял по лесу, густевшему по мере спуска в ущелье. Как ни странно, его шаг становился все шире, все размашистей. Человек, видно, был в отчаянии, что не может оторваться от своих преследователей.

Иланка первая увидела его под елью. «Красноармеец! — догадалась она, увидев новенькую военную форму. — Только почему без головного убора?»

Красноармеец лежал ниц, не подавая никаких признаков жизни. Видно, выбившись из последних сил, он уткнулся лицом в прелую листву и потерял сознание. Девушка подбежала к елке, подняла ветку и, низко склонившись над лежащим, взяла его за руку. Уловив пульс, она попыталась перевернуть человека на спину. Но это оказалось ей не под силу — человек был богатырского сложения.

— Чего вам от меня надо? — глухим басом заговорил он по-русски, когда пришел в себя.

— Рус? — удивился Иржи и пристально посмотрел на карман, в котором незнакомец держал правую руку. Он догадался, что там пистолет.

— Чего вам от меня надо? — повторил свой вопрос незнакомец.

— Нам ничего не надо. — Иланка вынула из рюкзака термос и протянула ему. — Мы поняли, что вы попали в беду и решили помочь.

— Если человеку хотят помочь, за ним не гонятся, как за раненым зверем, — возразил тот, исподлобья рассматривая молодых словаков.

— Кофе, — кивнула на термос Иланка.

— Ко-офе? — недоверчиво переспросил он и горько улыбнулся. — А я думал, вы мне — петлю на шею и в жандармерию.

Цокая зубами о колпачок термоса, в который Иланка налила кофе, он жадно пил. А Иланка и Шробар тем временем рассматривали его.

К правой ноге, согнутой в колене, как и угадал Иржи, была ремнем привязана даже не выломанная, а выкрученная березовая палка с рогатулькой на тонком конце. На эту рогатульку тесемками от исподней притянута пилотка: подложил ее, чтоб самодельный костыль не натер под мышкой.

Бегло осмотрев этот импровизированный костыль, Иржи особое внимание обратил на пилотку, совсем еще новую и чистую.

«Если на ней еще и звездочка окажется, то ясно, что не пленный, — размышлял он, — обмундировали, на самолет и — в тыл! Но в горах он уже несколько дней — вон как оброс черной щетиной и огрубел».

Иланка, сидя на корточках, кормила измученного человека и радовалась, что не все съела на остановке.

А Иржи независимо стоял в двух шагах и молча смотрел на эту сцену.

«Пусть ест, — думал он, — по крайней мере, наберется сил и не придется тащить его на себе».

Когда русский поел, Иржи холодно спросил его, кто он такой.

— Был человеком. А теперь вот… — Богатырь виновато указал на свою неподвижную ногу.

— Из немецкого концлагеря? — подсказала ему спасительный ответ Иланка.

— Нет, до лагеря меня не довезли. Выпрыгнул из окна товарного вагона. Да вот разбил колено…

— Идти сможешь? — не веря ответу, но стараясь быть дружелюбным, спросил Иржи.

— Да вот, кажется, лучше стало. — Русский благодарно посмотрел в глаза девушки, которая казалась ему добрее парня.

Ощупав сильно распухшую в колене ногу красноармейца, Иланка сказала, что ему нужно в больницу.

— В больницу, это все равно что в жандармерию, — проворчал он. — Нога и так заживет. Мне бы только еды достать.

— Вы боитесь нас? — вспыхнула Иланка и строго посмотрела на Иржи, будто требовала во всем ее поддерживать. — В больницу мы вас устроим тайно. Никто не узнает, кто вы и откуда.

Иржи решил не перечить Иланке. Пусть будет так, как хочет она. Может, удастся этого подозрительного человека доставить прямо в руки жандармов…

Пошли они рядом. Причем Иланка все время подхватывала незнакомца под руку, когда тот спотыкался.

После километра мучительного пути Иланка предложила сделать носилки и нести совсем обессилевшего человека.

Русский присел на пень, Иржи и Иланка пошли искать подходящие шесты. И когда вошли в березовый молодняк, Иржи сердито прошептал:

— В больницу его устраивать будешь сама. Я не хочу, чтобы меня видели с русским, даже если он всего лишь пленный, бежавший с поезда.

— Знаю, какой ты трус, и не прошу твоей помощи! — отрезала девушка.

К счастью, было уже так темно, что Иржи не видел ее глаз, полных презрения.

— Но знай, если ты этого человека предашь, я тебя… — Иланка даже не нашла меры наказания.

Вернулись они с длинными шестами. Иржи достал из рюкзака свою плащ-палатку и смастерил подобие носилок.

С трудом уговорили русского лечь на носилки и понесли… Иржи взялся впереди, за короткие концы шестов, а Иланка за длинные, так легче.

В Буковце, куда они пришли, было тихо, как бывает перед самым рассветом. Поэтому шаги патруля Иланка услышала издалека и вовремя указала Иржи на сарай возле крайнего дома, где жил главный врач больницы Бернат.

Доктор заметил их из окна и вышел. Завел в сарай, где, засветив фонарь, участливо склонился над человеком, неподвижно лежавшим на носилках. Осмотрев его, доктор сказал, что заботу о больном берет на себя.

Из сарая доктора Берната Иржи направился прямо в жандармерию. Он очень обрадовался тому, что, несмотря на ранний час, пан врхний — начальник жандармской станицы был у себя в кабинете.

Надпоручик Куня, всегда спокойный, уравновешенный и, видимо, оттого полнеющий человек, молча выслушал сообщение Иржи Шробара.

Услышав о русском раненом, в котором Шробар подозревал десантника, Куня сказал:

— На поимку советских десантников брошена Банско-Бистрицкая дивизия.

— Дивизия против кучки парашютистов? — не поверил Шробар.

— Кроме того, — Куня словно и не слышал этого замечания, — с минуты на минуту прибудут представители немецкой жандармерии. Понимаете, пан Шробар, какое значение придается этой, как вы выразились, «кучке парашютистов»? И вот одного из этой кучки вы тихо, безо всякого шума привели прямо в местечко. Только не зря ли оставили его у доктора? Впрочем, теперь он от нас не уйдет. — Куня подал Шробару чистый лист бумаги, ручку. — Пожалуйста, изложите все на бумаге. А я пошлю за тем русским.

И начальник жандармской станицы вышел, защелкнув дверь на замок. Войдя в кабинет своего помощника и друга детства Яна Шестака, он обратился к тому с лихорадочной быстротой.

— Яно, бери мою машину, окна в ней занавесь. Быстро к Бернату домой. Там у него раненый десантник. Тот самый Дарданелл, о котором предупредили нас партизаны. Если он в тяжелом состоянии, немедленно отвези его в Ружомберкскую больницу. Захвати бланки документов, заполни на своего родственника. Если же больница не нужна, отправь с цестарем в отряд Владо. Доктора привезли сюда. От моего имени попроси, пусть откажется, что видел в своем сарае кого-то постороннего.

Шестак кивнул в знак того, что все понял, и вышел.

Иланка возвратилась домой с одной мыслью: поскорее найти гражданскую одежду для красноармейца. Ее старший брат Мирослав был наборщиком в полиграфическом комбинате. В первый год войны он вернулся домой отдохнуть, покататься на лыжах по первому снегу. А его вдруг угнали на восточный фронт. Утром приехали гардисты и забрали. Не выпустили даже проститься с родными. Только вернули котомку с одеждой. Иланка котомку брата положила в чулан. Так она и пролежала в чулане больше двух лет. Теперь вот пригодится. Достав из котомки все самое лучшее, Иланка немного подумала и положила свой теплый шарф, последний подарок матери.

В короткой жизни Иланки не было еще столь важного, захватывающего дела, как сегодняшнее. Поэтому ничего не жалела.

Но она опоздала. Когда вышла с котомкой из дому, во дворе доктора Берната уже стояла жандармская машина…

— Где он?! — с таким вопросом ворвался Иржи Шробар в дом Кишидаевых, даже не постучавшись.

Иланка молча разбирала свои вещи на столе.

— Тебе лучше знать, — ответила она, не скрывая презрения.

— Илка, не тяни, хуже будет! — строго предупредил Иржи. — Ты знаешь, где он.

— Ты… Да как ты смеешь? — Она готова была запустить в него тяжелой вазой, которую как семейную реликвию укладывала в чемодан. — Предал человека! Больного! О-о, мне говорили, чего ты стоишь… Но такого я даже от тебя не ожидала.

— Иланка! — побледнев, закричал Иржи.

— Тихо, — Иланка захлопнула форточку. — Я скажу тебе правду, чтоб зря не строил никаких иллюзий. Да, я несла ему одежду, чтобы переодеть и увести в горы. Но ты обогнал. Радуйся, твоя взяла!

— Не понимаю!

— Ну чего ты притворяешься? Сама видела жандармскую машину во дворе Берната. Увезли его, конечно, увезли по твоему доносу.

— Русского в сарае Берната не оказалось! Доктор сказал, что вообще сегодня еще не заходил в сарай, а, значит, я все выдумал.

— Как?

Иланка вдруг расхохоталась.

— Так, значит, ты остался с носом? Ой, как хорошо! Как хорошо!

Иржи сел у порога на старый табурет. Склонив голову и опустив руки на колени, задумался.

— Значит, не перевелись в нашем местечке настоящие люди! Не все такие, как ты!

Иланка подошла к нему и, глядя прямо в глаза, хлестала словами, как бичом.

— Знай, что я никогда не уважала тебя, а теперь просто презираю! Прихвостень фашистский!

— Если ты знаешь, кто его выкрал, скажи и я уйду, — взмолился Иржи. — Сейчас там допрашивают доктора. Меня чуть не застрелили, послали искать… Хотят, чтобы я сознался, что оклеветал уважаемого доктора… Теперь спасти меня можешь только ты! Учти, нас обоих расстреляют, если не найдут того русского…

— Так уж и расстреляют! — возразила Иланка, явно дразня потерявшего голову гардиста.

— Меня пошлют на восточный фронт, а оттуда живыми не возвращаются… А тебя — в Германию! — и он окинул ее пристальным взглядом с ног до головы.

Она только усмехнулась.

— Дура! Вот дура! — обхватив руками голову, Иржи застонал. — Ну что с тобой поделаешь? Ладно, Илка, пошумели и довольно, — вдруг сменил он тон. — Теперь давай подумаем серьезно, дело-то не шуточное.

— Я все давно обдумала! — с готовностью ответила девушка. — Каждый раздает свои долги. Ты — Шане Маху, министру внутренних дел. Я — людям, которых Шане Мах берет за горло.

— Подумай, что ты говоришь! — замахал на нее руками Иржи. — Не дай бог кто услышит!

— Самые страшные уши вот они! — Она кивнула на него. — Да только всем рты не заткнешь, теперь все так думают и так говорят.

— Если б я тебя не любил!.. — тяжело вздохнув, с угрозой сказал Иржи и, не прощаясь, хлопнул дверью.

— Заявил бы в гестапо, — добавила Иланка вслед, — не только в жандармерию.

Когда Иржи Шробар подошел к жандармской станице, он столкнулся лицом к лицу с доктором Бернатом.

Учтиво приподняв шляпу, тот сказал тихо, так, чтоб слышал только Иржи:

— Вы таким способом, пан Шробар, хотели отблагодарить меня за спасение вашей мамочки? Да вы так и говорили: доктор, я вас отблагодарю очень щедро. Спасибо! — Спустившись с последней ступеньки крыльца, он добавил: — Теперь знаю, какова благодарность таких, как вы.

И ушел. Быстро. Независимо.

А Шробар вошел в кабинет Куни с дрожью в коленях. Что же теперь будет?..

Только бы не концлагерь. Лучше уж — восточный фронт. В России леса большие, можно где-то спрятаться, переждать, пока война надоест и тем и другим.

Куня устало смотрел на лежавшую перед ним бумажку — донос Шробара и никакого внимания не обратил на вошедшего. Лучше бы он метался по кабинету, кричал, звонил, отчитывал. Тогда сразу можно было бы понять, чем все кончится. А тут догадайся, как себя покажет этот замолкший вулкан!

В самый напряженный момент, когда Иржи готов был полезть в карман и достать старинный родовой кулон, которым он решил умилостивить начальника — подарить эту бесценную вещь, а потом упасть на колени, все рассказать, просить пощады себе и… если можно, ей, Иланке, Куня вдруг встал. Высоко задрав свой угластый подбородок, прошелся по ковровой дорожке от одного окна к другому, за которыми уже ярко светило полуденное солнце. И опять сел за стол, сказав многозначительно:

— Ну, Иржи, счастье твое, что мы не доложили начальству о поимке важного государственного преступника. А то получили бы в награду намыленные галстуки на шею.

— Да, — свесив голову, чуть слышно ответил Иржи, в душе чувствуя, что все кончится не так уж плохо.

— Да! — передразнил его начальник. — А что да, и сам не знаешь!

— Чего уж тут не знать — поймал и выпустил…

— Поймал! — презрительно скривив тонкие губы, протянул Куня. — Кого поймал! Вот, посмотри сам. Сличи фото. — И начальник поднял листок бумаги Иржи, под которым лежало с десяток фотокарточек.

Иржи сделал робкий шаг к столу, все еще не веря, что роковая минута миновала. Посмотрел на фотографии, разложенные веером.

— Присмотрись, твой раненый похож на одного из тех, кого разыскивает велительство?

— Тут действительно нет его. — Иржи виновато пожал плечами. — У него лоб сократовский.

— А кто его видел близко, кроме тебя и твоей Иланки? — задумчиво спросил начальник.

Иржи тут же сообразил что к чему, и с готовностью Швейка ответил: лицо раненого рассмотрел не очень хорошо, можно сказать, совсем плохо…

— Ты соображаешь, Иржи! — добродушно улыбнулся Куня и, сощурив хитрые каштановые глаза, почти шепотом разъяснил, что важнее всего теперь стоять на одном: никакого русского вообще не было. По ошибке за него приняли малознакомого человека из далекой деревни. Жил он тихо-мирно. Пахал свое поле, да сапоги чинил по вечерам. Начальству глаза не мозолил, вот и приняли за чужого, когда увидели впервые, да еще с перебитой ногой.

— Пан врхний, вы гений! — воскликнул Иржи неожиданно для себя.

— Мы оба будем гениями, когда его снова поймаем! — совсем уже другим тоном возразил начальник. — А ты вот что… Мы тут у себя посоветовались и решили, что после такого таинственного исчезновения твоего пленного тебе лучше на время из местечка уехать. Как бы тут друзья этого хромого не пристукнули тебя.

— Вы правы, пан врхний. Спасибо за добрый совет. Я сегодня же переберусь в Мартин.

— Да, там тебя гардисты пристроят.

Иржи решился и попросил вернуть ему его «нелепую», как сам назвал, докладную.

— Устраивайся в Мартине, а через время приедешь, заходи ко мне, сожжем ее вместе за бутылкой сливовички. А пока пусть полежит в моем личном сейфе. Мало ли что…

Настаивать Иржи не стал. Он знал, что Куня своих решений не меняет.

Из жандармской станицы Иржи забежал к Иланке и объявил, что они уезжают с матерью в Мартин и что она, Иланка, должна следовать за ним, если не хочет попасть в Германию.

— Устрою тебя там на работу. Сниму комнату, если не захочешь сразу обвенчаться, — бросил он уже с порога.

Иланка даже сама не знала, почему она всем своим существом на стороне тех, кто борется с фашистами. И подруги ее настроены так же. Даже советскую песню поют про Катюшу.

Первой «Катюшу» запела Соня, бывшая секретарша жандармской станицы. За это ее и выгнали с работы. Самая боевая девчонка в местечке, она всегда первой узнавала всякие новости.

Конечно, Соня была бы сейчас добрым советчиком в беде Иланки. Такая отчаянная пойдет на все. Но слишком она языкастая…

Самый надежный советчик в этом деле, конечно же, бача Лонгавер. Он как раз дома — когда началась облава на парашютистов, пасти овец в горах запретили.

Иланка вспомнила случай. Случай навсегда прославил Франтишека Лонгавера, как человека, который не остановится ни перед чем ради спасения попавшего в беду.

Было это давно, лет десять тому назад. Иланка еще не ходила в школу. Но она уже все понимала.

Как-то летним вечером, когда бача спускался с гор со своей отарой, в поселке поднялся переполох — жандармы на мотоциклах гнались за кем-то. Беглец, который тоже был на мотоцикле, успел проскочить мостик через горный поток, а жандармам, спустившимся с горы, овцы загородили дорогу. Те сигналят во всю, а овцы с моста не могут ни в сторону податься, ни вернуться обратно, так как задние их подпирают.

Бача узнал беглеца. Это был коммунист, осужденный на долгое заключение и каким-то чудом вырвавшийся из тюрьмы. Лонгавер шепнул ему, чтобы бросил мотоцикл в кустах и убегал в горы. Тот послушался. И вовремя — жандармы уже прорвались сквозь отару овец. Но пока они заводили свои мотоциклы, пока те набирали скорость, бача успел столкнуть мотоцикл беглеца в пропасть, на дне которой шумела речушка. Выйдя навстречу жандармам, он закричал:

— Изверги! Что ж вы делаете? Человека убили!

Жандармы опешили. Кого и как они могли убить на расстоянии, если даже не стреляли?

Лонгавер пояснил:

— Мальчишка, за которым вы гнались, как псы за кроликом, сорвался в пропасть вместе с мотоциклом.

— Хорош кролик! — огрызнулся один из жандармов. — Коммунист, а не мальчишка!

Тут же бросили они свои мотоциклы и подбежали к пропасти, где увидели переднее колесо затонувшего мотоцикла. Колесо быстро крутилось, вращаемое течением.

Жандармы до позднего вечера искали труп беглеца. Наконец заподозрили, что тот не разбился и ушел, а старик их просто одурачил. Три дня держали его в жандармской станице. Выпустили чуть живым. После этого бачу Франтишека в селе стали считать чуть ли не святым, пострадавшим за доброе дело.

Теперь Иланка направлялась к домику, который стоял на самом краю местечка, у ручья, и считался пограничным жильем между соседней деревней и местечком. И фундаментом и задней деревянной стенкой он врос в гору, покрытую непролазным ельником.

Бабички Мирославы не было дома. А за столом, несмотря на раннее утро, рядом со стариком Лонгавером сидел лесник. Недолюбливала Иланка этого человека: для каждой власти он старается одинаково.

При Масарике за одно срубленное деревце мог затаскать человека. И теперь, когда уж и слепому видно, что немцы могут рано или поздно весь лес из Словакии вывезти, на расплод не оставят, еще больше усердствует.

Вот и сейчас, что его привело в такую рань к старику? Наверняка придрался за какую-нибудь березку…

Хозяин гостеприимно предложил Иланке чашку кофе, мол, угощайся, пока я отвяжусь от этого лесного жандарма. А сам вернулся к горару, перед которым лежал большой лист бумаги, исписанный мелким, царапистым почерком. Иланка с сочувствием посмотрела на бачу, который робко присел на краешек стула, словно пришел в чужой негостеприимный дом, и виновато теребил свою щуплую серенькую бородку.

До чего несимпатичный этот горар. Лицо сухое, постное, щеки втянуты внутрь, как у голодающего. Видно, от злости высох.

Закончив писать, он протянул свою авторучку баче и глухо, как в бочку, пробубнил:

— Право же, пан Лонгавер, только уважение к вашей старости удерживает меня от взимания штрафа за такое браконьерство.

— Побойся бога, Яро, какое же тут браконьерство! — беспомощно развел руками Лонгавер. — Это же хворост. Хворост! Никогда на моем веку за хворост не штрафовали. — И раздумчиво добавил: — Разве что Гитлер придумал из хвороста делать порох?

Иланка обрадовалась, что старик так уел неумолимого лесного жандарма.

А горар, молча проглотив пилюлю, собрал свои бумаги и ушел, чуть слышно буркнув на прощание:

— Не советую употреблять имя фюрера всуе…

— Противнейший человек! — вслед горару бросила Иланка.

— Служака! — сердито добавил бача и пригласил гостью к столу.

Стол, как и вся мебель в этом доме, был почти черный. Не выкрашенный черной краской, а просто потемневший от времени. Да и сам бача почернел, видно, от того, что по целому лету жил на вершинах гор, под самым солнцем, где его обжигало и обветривало, как одинокое дерево. Лишь брови да жиденькие волосы, слипшиеся на затылке, были сизыми, а бородка серенькая. Старик он милый, тихий, взгляд теплых глаз — добрый, располагающий. Такому можно доверить любую тайну. Рассказала ему Иланка все, что случилось, и вздохнула.

— Знала бы, где партизаны, ушла бы к ним! — с отчаянием и слезами призналась она.

Выслушал ее бача молча и, казалось, безучастно. А когда закончила, встал, походил по комнате, закурил свою трубку — большую черную загогулину из корневища.

— Опасный для народа человек этот Иржи Шробар, — огорченно заговорил старик. — Таких сейчас на тысячу словаков один, не больше. Но есть. Не перевелись еще.

И опять замолчал надолго. Наконец, сочувственно посмотрел девушке в глаза, спросил, не может ли она еще хоть немного поводить Шробара за нос.

— По утрам в горах уже слышно советские пушки, — заметил он. — Потерпела бы! Ну еще хоть немного, чтобы не накликать на себя беду.