Тропами Яношика

ДРУЖБА ПРОВЕРЯЕТСЯ В БЕДЕ

Диверсионная группа Николая Прибуры вернулась с задания не в колибу, а к «партизанской мамочке», как теперь называли жену горара Фримля Ружену. На носилках принесли сюда в бессознательном состоянии раненного в ногу Ежо. Осмотрев рану, «партизанская мамочка» сказала, что может начаться гангрена, а лекарства у нее нет. Десантники Егорова своего мешка с медикаментами так и не нашли в горах — видно утонул в речке. Доктор Климаков сам одалживался у соседних партизан. Оставалось только пойти к бабичке Анке Эстовой, у которой свое, домашнее средство лучше аптечного.

От горарни до села, где жили Эстовы, было вдвое ближе, чем до партизанской санчасти. Конечно, идти туда не безопасно, зато там наверняка добудешь лекарство. Так рассуждал Рудольф, считая себя обязанным позаботиться о раненом товарище. И, отказавшись от обеда, взяв лишь кусок хлеба, он пошел напрямик, по горам, за лекарством.

…Неделю назад пан Шимон Черный получил важное и срочное задание: следить за каждым шагом бачи Эстова. Со стороны могло бы показаться странным, что новому директору школы, присланному вместо прежнего, объявленного государственным преступником, тайная полиция дает такие поручения. Но в том-то и дело, что он прежде всего был верным служакой полиции, а педагогической деятельностью только маскировался.

Рассуждая сам с собой, Черный удивлялся: и чего нашли подозрительного в этом старике Эстове?!. Летом пасет овец всей деревни, зимой лежит на печке, трубкой попыхивает, ну там сходит когда за дровами. Ни в какую политику бача, по мнению Черного, никогда и не вмешивался. Уж очень рассудительным человеком был, чтобы связаться с коммунистами.

Однако сам начальник областной жандармерии, минуя коменданта местной жандармской станицы, строго-настрого наказал Черному: следить за всеми, кто ходит к Эстову. Он и еще кое-что по секрету добавил насчет того, как себя вести при этом.

Черный был, пожалуй, самым послушным среди работников тайной полиции и нравился начальству больше всего тем, что никогда не задавал лишних вопросов: зачем да почему. Выполнял задание, тайно получал свои деньги и все.

«Да-а… Все же интересно, что они узнали о нем», — думал Черный, сидя у окна и наблюдая за домом старика. Как всегда, он не стал долго ломать себе голову, а перешел к предположениям насчет того, что может получить за такое дело.

«Вот, если бы он был хоть как-то связан с партизанами… Да где ему! За всю неделю впервые спустился с гор, еле шел, согнувшись в три погибели. Лежит, небось, теперь в постели, кряхтит. Кроме доктора, никто к нему не ходит. Правда, у доктора личное дело не очень чистое… Но доктор есть доктор — он лечит всех — и ваших и наших… Стоп. А кто это к нему пошел? — и Черный прилип к окну, за которым уже стемнело. — А, это внуки. Однако все же лучше проверить!..»

В комнату вбежал двенадцатилетний Юрай в пушистых комнатных тапочках и новой рубашке с молнией. Это был сегодняшний подарок отца сыну за маленькую услугу. Да уж какая там услуга, мальчишке совсем не тяжело это было сделать. Просто Юрай весь вечер просидел вчера у соседей, слушал, что они говорят, а потом рассказал дома.

— Юрашек, ты любишь сказки, — начал Черный, подозвав сына поближе и не отрываясь от окна.

— Так ты ведь никогда не рассказываешь. Не знаешь ты их, — ответил Юрай.

— Я-то не знаю. Зато бача Эстов знает очень много!

— Так что ж, я так вот и пойду к нему? Скажу, рассказывайте мне сказки, — волчонком огрызнулся Юрай.

— Эх ты! Да я бы на твоем месте пошел, помог бабичке воды принести или там дров наколоть… Он и раздобрился бы…

— Я дома не работаю, а то еще там!

— А если я тебе еще подарок сделаю? — по-прежнему не отрываясь от окна, спросил отец.

— Смотря какой.

— Привезу из Братиславы аккордеон.

Юрай, как выстреленный из пушки, вылетел в прихожую и через минуту влетел обратно к отцу, на ходу застегивая пуговицы пиджачка. Лицо его блестело, словно свежеиспеченная масляная оладья.

Черный улыбнулся.

— Ну, сынок, раз ты так тепло одет, посиди у бачи, пока не уйдут внучата, а потом немножко побудь возле дома, за сараем где-нибудь. Может, еще кто придет… Только если кто чужой, ты сразу же возвращайся домой, А то теперь ночью опасно попасть на глаза незнакомому человеку.

— Сам знаю. Партизаны неуловимого Владо везде шныряют.

— Не партизаны, а бандиты, запомни это!

Сын недоуменно посмотрел на отца и, как всегда, без стеснения бросил в ответ:

— Бандит это тот, кто грабит и убивает ради денег. А партизаны, как и коммунисты, за свободную Словакию, против Глинковой гарды и Гитлера.

— Эт-то еще что такое? — Больше Черный и слов найти не смог. — Кто тебе внушил?!

Но мальчишка уже убежал.

И Черный задумался о чем-то. Впрочем, был он вовсе не Черный, а наоборот Вайсс. Но за дела его, отнюдь не такие белые, как эта фамилия, прозвали этого немецкого Вайсса, словацким Черным.

Рудольф стоял под старой елью, окутанной ночным туманом, который поднимался откуда-то снизу, от шумящей речки. Сразу за речкой деревня, а там дом Эстова. Вот он, рукой подать, за две минуты туда попасть можно, и никто ночью не заметит.

Да вся беда в том, что кто-то в доме посторонний. Время от времени мелькают какие-то фигуры перед огнем на кухне. Конечно, это соседи, раз даже окна не занавешены.

Вот еще прошел мальчишка какой-то. Ну, да он навряд ли задержится.

Через некоторое время Рудольф посмотрел на светящиеся ручные часы — уже одиннадцать, а мальчишка не выходит.

Наконец, открылась дверь и появились сразу два мальчика. Рудольф улыбнулся. Это что ж, входил один, а выходят два? Впрочем, тот был поплотнее. Значит, он еще в доме, а вышли другие. А вдруг это родственник и останется ночевать? Что тогда делать?

Однако он все-таки дождался: плотный мальчишка, наконец, показался в желтовато-белой полосе света. Потом этот свет в двери исчез. А вскоре огонек на кухне совсем погас, все сравнялось в ночном тумане.

«Вот сейчас самое время. Никто больше не придет к ним», — решил Рудо и быстро спустился с горы через огород прямо к порогу.

Однажды он здесь уже был, так что бабичка Анка его знала. И все же сердце колотилось так, что, казалось, стук его слышен в соседнем доме, который словно повис на другой такой же скале с крутым спуском к реке.

Рудо прислушался. В хлеве, рядом с дверью в дом, позвякивала цепью корова. Где-то блеял ягненок.

Вдруг что-то треснуло за спиной. Он обернулся, схватившись за пистолет. Но то, что испугало его, уже катилось под гору клубком.

«Какой здоровенный пес!» — чуть не вслух подумал Рудо и уже смело постучал в дверь, как было когда-то условлено — три раза.

— Не зажигайте света! — сказал Рудо, когда ему открыли.

— Рудо? Что случилось? — встревожился старик. — Анка, оденься, постой во дворе. Послушай там.

Но Рудо сказал, что пришел он именно к бабичке Анке и рассказал о цели своего визита.

Бабичка заохала, заахала, потому что лекарство у нее кончилось. Она его сделает только утром, а чтоб не рисковать, Рудо должен уйти. Она сама принесет, кстати и рану полечит.

В темноте Рудо поужинал и немного отдохнул, пробыв здесь два часа, которые показались ему двумя минутами. При расставании, они на всякий случай уговорились: если ему кто встретится, он скажет, что пробирается к родне в Зволен и вот забрел в крайний дом попросить хлеба.

Не лишней оказалась эта стариковская предусмотрительность. Совсем не лишней…

Вышел Рудо из дома, огляделся, прислушался. Только река шумит, переливается по камням. Сколько она их за ночь перемоет да пересчитает?

И вдруг посвист вверху. Второй — справа. Или послышалось?

С двух сторон к Рудо бежали автоматчики. Он повернул вниз, на крутой, опасный спуск к реке. Туда же начали спускаться и автоматчики. Они перекликались между собой. К ним присоединялись другие.

Сорвавшись с кручи, Рудо упал в речку.

Сгоряча он не почувствовал настоящей боли ни в ногах, ни в руках. Сидя по пояс в воде, выхватил пистолет. Но стрелять не смог: пальцы обеих рук его были разбиты о камень и совершенно не повиновались ему. А на берегу уже собирались те, кто загнал его в воду. Направив на него лучи карманных фонариков, стали требовать, чтобы вылезал из воды.

Что было делать?

В такие минуты в голове проносится множество мыслей. Да вот попробуй выбрать из них одну, самую верную, самую спасительную.

Может, притвориться бродягой? Но пистолет выдаст его! Эта — серьезная улика.

Рудо сунул руку в воду, толкнул пистолет под камень. Кое-как вытащив из кармана запасную обойму, тоже опустил ее на дно реки.

— Выходи или мы тебя сами вытащим! — закричали с берега.

Рудо поднялся и вышел не спеша, стараясь, запомнить место, где он получил неожиданное крещение.

— Пан Черный! Пан, Черный! Ходи сюда! — кричал горар Фримль. Он стоял возле большой свежеспиленной сосны между домом Шимона Черного и Эстова.

Черный видел, что горар очень зол: как паровоз попыхивает своей длинной трубкой — кривулей. Видел это, ко шел нарочито медленно, потому что знал заранее, о чем пойдет речь.

— Добрый день, пан горар, — сказал издали, приподняв серую шляпу и снова натянув ее на самые уши.

Этот низеньким, круглый и краснощекий Шимон всегда носил шляпу, надвинутую на уши. И от этого походил на гриб, прячущийся под листом.

— Добрый день, — повторил он.

Горар не ответил и на второе приветствие — по-прежнему сердито сосал окутанную дымом трубку. И лишь когда Черный подошел вплотную к огромной поверженной сосне, вокруг которой ветерок развеял свежие щепки, горар вытащил трубку изо рта, указал ею на дерево:

— Ваша работа?

— Что вы, пан горар! Да разве я позволю такое! Это противозаконно! Вы сами знаете…

— Я знать хочу только одно: кто разрешил вам рубить строевой лес?

Раз уж дело приняло такой серьезный оборот, Черный решил защищаться всеми средствами:

— Пан горар, вы меня оскорбляете незаслуженно. Я… я… — Тут ему хотелось бы сказать, кто он такой и какое большое дело ему доверено, а также то, что все они — местные жители, все до одного под его недремлющим оком, да нельзя ведь в этом «признаваться»… И он, повысив голос, начал доказывать свою невиновность.

— Вот следы, кто-то пробирался по склону от вашего дома к этому дереву. — Горар показывал вмятины в сыпучей почве.

— Ну так, может, и бегал мальчишка, ведь за ним не уследишь! — Тут Черный присмотрелся к следу и с радостью выпалил: — Пан горар, а ведь след вдет прямо к дому Эстовых! Вот, смотрите… А мальчишка мой, правда, ходил к старику вечером… Сказки послушать.

— Ну ладно, пан Черный, скажите, может видели, кто пилил, — уже примирительно сказал горар. — Ведь вы, по-моему, здесь так же, как и я, должны все видеть… — Он лукаво подмигнул ему. — Мое хозяйство — лес, ваше — люди.

— Правда, правда, пан горар. — Рыхлое как тесто лицо под огромной шляпой расплылось от улыбки.

— Неужели вы не слышали, когда пилили? Ведь живете рядом!

— Что вы, да если б я слышал, сам подстрелил бы того браконьера… — Черный оживился. — А знаете что? Не кажется ли вам, что это дело рук самого бачи?

— Эстова? — снова закуривая, спросил Фримль.

— Конечно! — Черный, втянув и без того короткую шею в черный ворот, перешел на быстрый заговорщический шепот. — Я думаю, неспроста сегодня поймали возле его дома бандита… Он с ними имеет связь…

— С кем с ними?

— Да с партизанами…

— Ну, не может быть! Куда ему!

— Вы ничего не знаете. — Черный быстро и часто, как напуганный воробей, озирался по сторонам и щебетал, щебетал.

Однако из всей его болтовни горар понял одно: настоящих улик против Эстова у Черного нет.

— Ну, вот что, пан Шимон, если вы не рубили сосну, идемте вместе к Эстову. Вдвоем легче будет уличить его. К тому же у вас опыт по этой части.

— Так-то оно так… Но не пойду я к нему! — отказался Черный.

— Почему?

— Мы с ним соседи. Живем мирно. Зачем это я пойду? Подумает человек, что я на него чью-то вину перекладываю… А я совсем ничего не утверждаю. Может, это и не он…

— Так ведь здесь дело ясное: если не вы, так он, — отрубил горар. — Тогда я попрошу вас, если уж не хотите идти со мной к нему, постойте здесь. Я приведу его сюда и разберемся.

— Подожду, подожду, зовите его, — охотно согласился Черный.

Еще раз окинув хозяйственным взглядом поверженную сосну, по-богатырски разметавшую на земле свои огромные зеленые ветки, горар направился к дому Эстова.

Пан Черный не знал, что всю эту сцену Фримль разыграл специально для того, чтоб найти предлог для разговора с Эстовым, не вызывая при этом подозрения Шимона. Сосна была большая, ее спилили по заданию горара сразу же, как закончилась ловля ночного гостя и гардисты, взяв с больного старика Эстова подписку о невыезде, ушли. О гнусной деятельности Черного горар догадывался уже давно. И вот теперь убедился в этом окончательно.

— Кого взяли? — сразу же спросил он у бачи, когда вошел в дом.

— Рудо! — ответил тот совершенно убитым голосом и кое-как встал с постели.

— Я так и думал! Надо было мне самому прийти за лекарством.

— Ты хоть теперь забери его, — сказала бабичка.

— Это все из-за горячности Рудольфа! Поторопился он. Русский доктор сделал укол, и парню уже лучше. Они ведь, этот Ежо да Рудо сначала все не могли притереться друг к другу. Потом подружились. Рудо готов был ради Ежо на все, вот и побежал… А вам худо? — спросил горар бачу.

— Да как будто лучше, — ответил тот. — Если бы не эти бешеные волки, которые ночью ворвались, я бы уже, наверное, выздоровел.

— А вы ложитесь!

— Как же я могу лежать, когда схватили Рудо?

— За тем я и пришел. Это дело мы так не оставим! Сразу они его не расстреляют, будут допрашивать, а в течение трех-четырех дней мы что-нибудь придумаем. Теперь, когда партизанское движение ширится, не должен погибнуть от рук гардистов ни один партизан! Остерегайся Шимона Черного. Рудольфа предал он.

— Так я и знал.

Вышел горар из дома вместе с хозяйкой, громко обвиняя Эстовых в бесхозяйственной рубке леса. Грозил штрафом, судом, и так, с громкой бранью, направился к срубленной сосне, где ожидал его Черный…

В том, что товарищ попал в беду, Ежо считал виновным только одного себя. Лишь теперь он осознал, как бывал несправедлив к нему. Стал вспоминать по порядку все дни, проведенные с Рудольфом, и открывал для себя такие прекрасные черты его характера, которых не замечал в нем даже Пишта, лучше всех знавший Рудольфа.

Николай Прибура считал, что надо немедленно напасть на жандармерию и освободить Рудо — сил теперь на это хватит. Но Владо не решался на такую вылазку без согласования с командованием бригады, а оно третий день было где-то занято своими делами. Замещавший в это время командира бригады Березин тоже не решился нарушить уговор не трогать жандармов, многие из которых относились к партизанам доброжелательно.

В отряде Владо нашелся партизан Ян Грчка, чья сестра работала телефонисткой и дружила с одним жандармом. Втайне от командира Ян Грчка и Николай Прибура решили встретиться с ней. Поздно вечером они отправились в село.

Вечером выпал небольшой мелкий дождик. Идти по освеженному лесу было легко и приятно. Однако они не шли, а почти бежали. Сначала Ян еще строил всякие планы, советовался с Николаем, но потом, разгоряченный, забыл обо всем на свете и с разгону чуть не влетел прямо на улицу деревни.

Николай остановил его в густом березнячке, почти перед самым домом, который Ян назвал своим.

— Остынь маленько, а то наделаешь глупостей, — сказал он. — Ты пойдешь сначала вон к тому сарайчику в огороде, а потом потихоньку подкрадешься к дому. А я все время буду с автоматом начеку. Если свистну три раза, беги вдоль речки за село.

На счастье ночь была темной. Ветер гнал по небу густое месиво туч, а по земле — волны тумана.

Когда Ян подошел к окну, то увидел в комнате за старым рассохшимся столом сестру Юсту. Она штопала что-то настолько изорванное, что нельзя было точно определить: рубашка это, брюки или просто какой-то балахон. Посреди комнаты стоял раскрытый чемодан.

«Неужели собирается куда-то уезжать?» — с тревогой подумал Ян.

Встреча с сестрой была трогательной. Она долго плакала, прижимаясь к брату, не в силах сказать ни слова.

— Возьми меня с собой, не останусь я тут больше ни минуты! — взмолилась она, наконец, всхлипывая и вытирая руками слезы. Потом рассказала, что матери с отцом пришлось уехать в Детву после того, как в Брезно остановился военный завод, где работал отец.

Ян кое-как успокоил сестру и объяснил ей, что его сюда привело. Услышав о партизане, который попал к жандармам, девушка тут же погасила свет.

— Если б я могла чем-нибудь: помочь этому парню! — всплеснула она руками. — Я слышала о нем от Ондро Крамаржа. Он не знает еще, кто такой этот Рудо.

— Передай как-нибудь Рудольфу, чтобы шел на всякие хитрости, затягивал время, пока мы что-нибудь придумаем.

— Ну что вы можете придумать? У них теперь два пулемета!

— Попросим помощи у десантников, — не признаваясь в том, что уже сами в силах справиться с кучкой гардистов, заявил Ян.

— Если бы у них только и было дела, что освобождать заключенных, так они вырвали бы из лап гардистов тех, которые уже по нескольку месяцев сидят в Банска-Бистрице!

— А кто там сидит?

— Ну, хотя бы кузнец Янек. Теперь уже все знают, что он партизанам оружие ремонтировал. За этим делом его и поймали. Еще один старик, его недавно привели, шахтер.

— Какой шахтер?

— Совсем старый шахтер. Шел, говорят, к самому Сталину с письмом от всех рабочих нашего окреста. А его поймали.

— Откуда он, не знаешь?

— Не знаю. — Девушка вдруг встревожилась. — Яно, ты сам-то уходи поскорее! Вот я тебе дам марменцы, в дороге съешь. Уходи, а то еще и тебя поймают… Ты один пришел?

— Нет.

— А с кем?

— С тем русским.

— Николя? О-о, матка боска! Скорей же уходите! — схватив брата за рукав и увлекая его за собой, заторопилась Юста. — Они ищут его днем и ночью! О-о, если он еще с вами, я к вам тоже приду. Сделаю все, что смогу для Рудо, и приду. Уходи, Яно, уходи.

Прибуру Ян нашел неожиданно близко от дома. Тот стоял под деревом и дал о себе знать стуком палочки. Потом объяснил, почему оказался тут. Дело в том, что когда Ян пошел домой, следом за ним какой-то человек с пистолетом в руке стал подкрадываться к дверям. Пришлось стукнуть его прикладом автомата.

Только теперь Ян заметил убитого, в котором узнал нового директора школы пана Черного.

— Наверное, он не только директор, раз с пистолетом охотился за гостями твоей сестры, — сказал Николай.

Вдвоем они отнесли труп к речке и бросили в бурлящую воду.

— Давай заберем с собой твою сестру, — предложил Николай. — Все равно ей после этого здесь не поздоровится.

Предложению брата Юста обрадовалась, но тут же спросила, что же будет с Рудольфом.

— Нет, я не уйду, пока не узнаю что-нибудь об этом парне, — твердо заявила она. — Иди, Яно. Будь осторожным.

Рудольфа три дня продержали в тесной камере, переполненной арестованными. Других вызывали, допрашивали, били. А им никто не интересовался. Наконец железная дверь открылась, и часовой молча отвел его по коридору в большую комнату, где, кроме столика и двух стульев да больших пятен крови на стенах и полу, ничего не было.

Распахнулась дверь, готовая сорваться с петель, и влетел жандарм невысокого роста с короткой бычьей шеей. Помахивая резиновой дубинкой, он несколько минут молча метался по комнате. Вдруг со всего размаха треснул дубинкой по столу так, что лопнула фанерная крышка. И лишь после этого опустился на стул.

Рудольф, на мгновение забыв, где он, невольно подумал: «Как устал этот человек жить на свете!»

— Ну скажите на милость, вас-то за что схватили мои болваны? — с возмущением спросил жандарм. — На два-три дня отлучусь из станицы и сразу наполнят камеры беженцами, больными, калеками!

Рудольф недоуменно посмотрел на него. Решив, что это особый метод допроса, промолчал.

Тогда жандарм отрекомендовался:

— Я — начальник жандармской станицы надпоручик Горанский, — Что у вас произошло с моими… — он не договорил и поморщился. — Вы чех?

Рудо кивнул утвердительно..

— Неужели им непонятно, что чех не может воевать в словацком партизанском отряде? Чех всегда считает себя выше словака!

Рудольф не поверил в искренность слов жандарма, однако решил держаться версии, навязанной им. Раз ему хочется думать, что чех считает зазорным сражаться в словацком партизанском отряде, пусть будет так. Надо до конца держаться этой линии.

— Фамилия? — тихо и уже совершенно спокойно спросил врхний, глядя в узенькое, венецианское окно, откуда проникал луч солнца.

Рудольф назвал фамилию друга, который при побеге из концлагеря утонул в реке.

— Скажите, пожалуйста, что вы умеете делать?

— Я работал токарем на заводе Шкода. Кроме того, умею фотографировать.

— Фо-то-гра-фи-ровать? — врхний даже встал.

— Да. А почему это вас удивляет?

Начальник жандармской станицы стукнул дубинкой по столу и тотчас вошел дежурный.

— Гольян! Дать человеку умыться! Принеси мягкое кресло!

Рудо подумал: неужели у них здесь древние обычаи? Если в старину приговоренному к смерти давали выспаться на хорошей постели, то он хоть посидит в мягком кресле.

— Скажите, пожалуйста, как велико ваше семейство? — продолжил допрос врхний.

— Мать, отец и две сестренки.

— Где они?

— Бродят по белу свету, как и я.

— Почему?

— Наш дом сгорел.

Принесли кресло. Потом таз, наполненный теплой водой.

Рудо начал обмывать лицо. Кровь на нем запеклась, прилипла и сдирать ее с побитых щек было мучительно больно.

— Вы уж извините, — сказал врхний, — что мои болваны тут без меня проявили столько усердия. Я здесь человек новый, они еще не привыкли к моим гуманным методам обращения с людьми.

— Да, они старались от чистого сердца, — усмехнулся Рудо. — Молотобойцы из них вышли бы неплохие.

— Что с них взять? — улыбнулся сквозь зевоту врхний. — Для них чех и мадьяр хуже партизана. Ну а вы не задумывались, как сделать, чтобы вам увидеть своих родных, пока сидели тут, у нас?

— Чего ж тут думать? Своих, словаков, убиваете, а уж чеха и подавно не выпустите живым. Ведь у Тисо главный лозунг: чехи, вон из Словакии! А я, как видите, забрел.

Начальник жандармерии встал и, меланхолично расхаживая по комнате, ответил, кривя губы:

— Видите ли, это не значит, что каждого чеха, попавшего к нам, мы убиваем. Вы, наверное, знаете, что словаки народ гостеприимный.

Рудольф нахмурился: что этому человеку надо от него?

— Вот вас, например, мне совсем не хочется убивать, тем более, что вы фотограф. Я бы даже предложил вам работу по специальности.

Так и обдало морозом Рудольфа: вербуют в шпионы. Но жандарм сказал другое.

— Мы начинаем тотальный поход против партизан-коммунистов. И здесь нужна большая агитационная работа. Мы будем брать в плен партизан, а вы их фотографировать.

Широко раскрытыми глазами Рудольф посмотрел на врхнего и неожиданно для себя спросил:

— Разве партизаны сдаются в плен?

Начальник жандармской станицы прошелся по комнате, потом вынул из кармана пистолет и подал его Рудольфу:

— Вы же вот сдались, хотя и оружие у вас было неплохое.

Рудольф обеими руками держал пистолет, свой собственный пистолет, тот самый, который когда-то принес ему свободу и не раз выручал в беде, а теперь…

«Они лазили в воду и нашли» — понял он, и пол под ним закачался. Врхний взял его за плечо, посадил в плюшевое кресло.

— Отдохните, успокойтесь. Пистолет я вам возвращаю. Правда, патроны отсырели, их пришлось выбросить. Но мы вам достанем патронов сколько угодно.

Половину сказанного Рудольф не понял, так как у него звенело в ушах, а в глазах кружились желтые огоньки. Версия о том, что он простой беженец, лопнула: все испортил пистолет.

— Давайте поговорим всерьез, — подставив свой стул к креслу Рудольфа и усевшись поудобнее, сказал врхний.

Сейчас, когда в уголках его губ пряталась добродушная улыбка, трудно было бы поверить, что он может бить кого-то резиновой дубинкой.

— Давайте, — не глядя в глаза врхнему, согласился Рудольф.

— У вас был пистолет. Но это еще не значит, что вы партизан. О, нет! Сейчас оружие имеет каждый, кто хочет. Особенно молодежь. Романтика нашего времени! Да к тому же я прав: не могли вы быть партизаном у словаков. О, я знаю свой народ! Недолюбливает он чехов. В общем, подозрений, что вы партизан, у меня нет. Но я предполагаю, что за время ваших странствий вам приходилось сталкиваться хотя бы с одним партизанским отрядом, ночевать там. Или же просто разговаривать с теми, кто о них знает. Так вот, чтобы оправдать себя, вы укажите нам такое место. Ведь не станете же вы, истый чех, рисковать жизнью ради словака!

Рудольф слушал, не отрывая взгляда от угла, где над забрызганным черной кровью полом, в ярком пучке лучей солнца, кружилась пыль. Чудилось, что там вырисовывается какой-то старик, похожий на деда-мороза. Да это же Иван Сусанин! О нем рассказывал Рудольфу Николай Прибура. Даже стихи читал об этом легендарном старике и пел отрывок из оперы…

Что-то решив про себя, Рудольф заявил:

— Я знаю одно место. Поведу вас. Но дайте слово, что отпустите меня сразу же, там, на месте.

— Вот вам моя рука! — начальник жандармской станицы вскочил и с готовностью протянул свою вялую руку. — Я вас отпущу сразу же, если уж вы так желаете… Но вы могли бы остаться работать у нас. Впрочем, решайте сами. Сейчас я велю вас накормить и больше не буду беспокоить.

Самого главного он не сказал, да и не мог сказать этого. Ведь поведет он не жандармов. Где им справиться с партизанами? Начальник жандармской станицы сам возглавит гардистов. Важно найти лагерь хоть одного партизанского отряда, а там ниточка поведет дальше…

Одним неосторожным словом можно испортить свою репутацию, какой бы хорошей она ни была, и навсегда потерять друзей. Рудольф, возвратившись в камеру, не проронил ни слова, однако сразу же потерял расположение всех арестованных. И все лишь из-за того, что с допроса возвратился он умытый и причесанный.

— Продался! — тихо, но убежденно сказал учитель, до этого участливо относившийся к чеху.

А Рудольф, по-прежнему ничего не говоря, растянулся на нарах и тут же крепко заснул. Не встал он даже тогда, когда в камеру прибыл новичок, лесник из-под Ружомберка.

Лесник заявил, что попал сюда только лишь потому, что поехал в Бистрицу, забыл дома документы. Человек он был шустрый, веселый. Охотно рассказал о том, какие творятся дела в их местности. Причем все время поминал «дураков», которые пробрались в жандармерию, считал, что если б там были умные люди, то с ним такого не случилось бы.

А ночью, когда жандармы в коридоре занялись своим обычным делом — пьянкой, лесник вспомнил вслух, как в их местечке какие-то безмозглые жандармы пытали полмесяца двенадцатилетнего мальчишку за то, что тот маршировал по улице с игрушечным самодельным автоматом.

— Да не может быть! — не поверил учитель, сидевший в самом углу на нарах.

На него зацыкали.

— Так я ж и говорю, если б там были люди с умом, такого не могло бы быть, — сказал лесник. — Поймали и говорят мальчонке: «Этакой штукой Жингор обезоружил десять жандармов».

— Неужто и правда, какой-то Жингор деревянным ружьем обезоружил жандармов? — усомнился учитель.

— Сущая истина! — подтвердил лесник и начал излагать такие невероятные истории, что стало ясно — все выдумка. По крайней мере, Рудольф сразу понял это. Не знал только, зачем тот накручивает небылицу на небылицу. Может подослан?

Рудольф подошел к окну и тихо, сквозь зубы, стал напевать, немного изменив слова песни о Сусанине:

В заиндевелом стекле он протер полоску и стал смотреть на небо, по которому плыли белесые тучи.