Тропами Яношика

ИСКРЫ ПОД ПАРАШЮТАМИ

Августовская ночь над Прашивой, плоской вершиной Низких Татр, была теплая, тихая. Звезды на темно-синем небе мигали наперегонки. И ярче всех горела та звезда, по которой чабан Лонгавер определял время. Вот она зашла за березки, окаймляющие лысую макушку горы, запуталась в их зеленых косах. Значит, два часа. Бача вынул из кармана свои большие старинные часы. Точно. Скоро придет связной от Владо.

Где-то далеко, со стороны Ружомберка, послышался гул самолета. Сначала он то утихал, то усиливался. Потом стал явно нарастать.

«С востока. В полночь. Наверное, советский», — подумал старик.

Вибрирующий гул все усиливался. И вот самолет уже здесь, над Прашивой, как будто даже снижается.

«Может, хочет сесть? — потешил себя мечтой старик. — Наша голя ровная и большая, как аэродром».

Лонгавер уже слышал о десантниках, которых выбрасывают Советы на востоке Словакии. Там и партизанское движение сильней — есть вокруг кого объединяться. А сюда не долетают. Возле Попрада советский самолет сбросил парашютистов, а потом и сам сел на костры, которые зажгли приземлившиеся десантники. Целый день его охраняли партизаны. А ночью он забрал раненых и улетел.

Где только приземляться возле Попрада? Тут на любую голю опускайся, как на аэродром.

Голи — характерные для Низких Татр горы с округлыми лысыми вершинами, поросшими мелкой травой — лакомым кормом овец. На Прашиве же, где бача Лонгавер половину своей жизни провел с отарой, — не просто голя, а целое плато, поднятое природой на полуторакилометровую высоту. Обычно крутые склоны таких плешивых вершин сплошь покрыты лесом. Вокруг Прашивой — лес особенно густой, труднопроходимый.

«Знали бы об этом советские партизаны, обязательно спустились бы…»

Самолет пронесся над лесом, окружающим Прашиву, так низко, что листья на березах затрепетали, закрыли звезду Лонгавера. И тут же самолет взмыл, стал быстро набирать высоту.

Старик подбросил хворосту в костер, в котором чуть тлело несколько головешек.

«Скорее поднять огонь, осветить голю. Летчик увидит, какой тут аэродром создала сама природа, и сядет», — думал чабан, раздувая костер.

С веселым треском сухой хворост быстро разгорался и все большую площадку отвоевывал у ночной тьмы на гладкой плешине горы.

И самолет, словно угадав намерение чабана, не улетал далеко от Прашивой, хотя и поднимался все выше и выше, как орел, выискивающий добычу.

«Или не видит огня? — забеспокоился старик. — Или место неудачное выбрал я для костра?»

Он схватил было охапку хвороста, чтобы отнести на другое место и там разжечь огонь, как самолет вдруг умолк. Но это молчание мотора длилось только мгновение. Вдруг он снова взревел как-то весело и победно, словно был чем-то очень доволен, и быстро улетел туда, откуда появился. Вскоре гул мотора совсем растаял, и над Прашивой установилась прежняя безмятежная тишина.

Лонгавер огорченно сел на траву и не стал больше подкладывать ветки в костер. Пусть догорает. Ежко дорогу найдет и в темноте.

«Надо же! Побоялся или не заметил моего сигнала», — сокрушенно решил старый чабан.

Ход мыслей старика прервало блеяние внезапно встревоженных овец. Обернулся — с неба наискось падало что-то похожее на огромное белое покрывало, готовое накрыть собою всю отару.

— Парашют! — воскликнул чабан и с юношеской проворностью вскочил.

Приближаясь к земле, парашют вдруг повернул в ущелье, словно его магнитом туда потянуло. И мгновенно исчез в гуще старых буков и берез.

— Ай, ай, не на дерево ли?! — встревожился Лонгавер и побежал изо всех своих стариковских сил.

Парашютист действительно опустился на макушку березы, запутался в ветвях, а человек на стропах повис в пяти-шести метрах от земли. Под парашютистом были пни — следы порубки. Если упадет на них, убьется или покалечится.

— Держись, чловьече! — закричал, подбегая, Лонгавер. — Держись!

Но тот вдруг сорвался, видно перерезал стропы, и угодил бы на пень, если б Лонгавер вовремя не поддержал его.

Парашютист подался вперед и уставился на незнакомца. Руки он держал на автомате, висевшем на груди. Автомат грозно поблескивал, освещаемый колеблющимся пламенем костра.

— Я бача, — представился Лонгавер, а чтоб было ясней, уточнил: — Овчарек.

— Чабан? — обрадовался парашютист и сердечно протянул руку.

Лонгавер крепко пожал ее и поднес к своему лицу:

— Крв?

— Чепуха! — ответил парашютист и вытер лоб, по которому все сильней текла кровь.

— Главичку разбил? — встревожился бача.

— Моей главичке ничего теперь не страшно. Отливали ее на Урале, а закаляли в Сталинграде.

— Сталинград! — Старик обрадовался слову, которое знал уже весь мир. — Рус? Товарищ? — Он снова ухватил руку парашютиста и теперь уже не выпустил, пока не вывел его на полянку.

Русский шел почему-то неохотно. А когда остановились, сказал:

— Надо парашют снять и сжечь, пока горит костер.

— То не можьно! — категорически заявил бача. — Парашют есть добри годвап, — и подумав, добавил по-русски: — шелк. Бабичка платье сделает.

— По нему меня могут найти фашисты.

— Э-э, чловьече! Ту есть партизанский край.

— Ну если это так, парашютом займетесь потом, а сейчас помогите мне найти моих товарищей. Они спрыгнули раньше меня.

— Значит, там, — указал старик на другую сторону голи. — Скоро идем. Зови их, не боись. Ту фашисты нет. Як са волаш?

Парашютист не понял вопроса.

— Я бача Франтишек Лонгавер. А ты?

— А-а, вас зовут Франтишек Лонгавер? Очень приятно. А я Иван, по фамилии… — русский немного замялся, — ну да зовите Березиным. Нашли-то меня под березой. Вот значит, я и есть Иван Березин.

— Ано, ано, Иван Березин, — с удовлетворением закивал старик. — Ян Березин. Янош…

Так они нашли общий язык, средний между русским и словацким, довольно понятный обоим.

Немного прошли по опушке леса, окаймляющего лысую макушку горы, и Лонгавер спросил, почему Иван сначала летел хорошо, прямо к костру, а потом вдруг его понесло к лесу.

— Не понесло, я сам направил парашют подальше от костра. Кто знал, чей он, тот костер, кто его зажег в горах…

На это старик ответил, что теперь в их стране у костров живут лучшие люди, а всякое отребье, прислуживающее фашистам, заняло удобные жилища в больших городах.

— В горах теперь только свои, — убежденно подчеркнул он.

Десантник всей душой чувствовал, что старик — свой человек, и все же не решался говорить, что попал он на этот костер случайно, что ждут его у других костров, зажженных конвертом.

Чтобы не растеряться в воздухе, партизаны выбрасывались в два захода. Второй заход был настолько неудачным, что половина отряда приземлилась километрах в семи от намеченной точки. Иван прыгал в последней четверке, вслед за врачом, которого должен был охранять. Когда парашют раскрылся, десантник осмотрел местность и сразу понял, что сигнальные костры, выложенные в виде конверта партизанами старшего лейтенанта Величко, приземлившегося на неделю раньше, остаются далеко в стороне, а он с тремя товарищами падает на какой-то одинокий костер.

На Украине, где всю войну Иван провоевал в партизанском соединении Федорова, были бендеровцы, которые жгли костры, когда слышали гул советских самолетов.

Случалось, летчики, везшие партизанам ценный груз, сбрасывали его на эти костры. Вот Иван и манипулировал стропами, чтобы унесло его подальше от этого неведомого, одинокого костра. И все-таки встретился с тем, кто его зажег. К худу или к добру?

Раздумывая о том, что ему делать, Иван спросил старика, нет ли на этой горе высокой скалы, откуда можно осмотреть местность.

— Ту ест Камен Яношика, очень древня скала, — сказал старик и предложил свои услуги проводника.

— А овцы? — напомнил Иван.

Лонгавер сказал, что овец стережет пес, более надежный страж, чем самый опытный чабан.

В этот момент в лесу послышался троекратный посвист.

Иван так и встрепенулся. Тут же ответил тихим посвистом и вполголоса позвал:

— Сюда! Все живы?

— Микола знает дело, — послышался басовитый голос, — сбросил на такую горную плешь, что можно устроить целый аэродром!

— Где доктор? — встревожился Иван.

— Сейчас выйдет из леса, — отвечал другой голос, — он опустился в полста метрах от меня.

На поляну вышли двое. Оба в гражданском, как и сам Иван, с автоматами, гранатами, пистолетами. Десантники сошлись, обнялись втроем и минуту помолчали. Потом Иван представил товарищей своему новому знакомому. Те назвались только по именам: Николай и Василий. Иван объяснил товарищам, что у него появился псевдоним: Березин.

— Ну и мы тебя будет звать Березиным, — согласился Василий Зайцев, заместитель командира отряда по разведке.

Бача назвался, поздоровался с каждым за руку и предложил свой кисет.

— Файчи!

Слово не поняли, но догадались, что оно значило, и наперебой стали угощать словака русскими папиросами, а себе в «козьи ножки» взяли по щепотке его табаку.

Здесь собралась не вся группа. Командир летел в другом самолете и прежде всего надо было искать его и груз, сброшенный в отдельных мешках.

— Можно сжечь на вашем костре парашюты? — почтительно спросил старика Николай.

— Товарищ Лонгавер просит их на платья. Пусть заберет, — ответил к удовольствию бачи Иван.

Старик всех пригласил в свой шалаш.

— Мы не замерзли, — сказал Иван, а чтоб не обидеть старика, пояснил: — Нам надо в лес, в темноту.

— Да, на освещенном месте нам лучше не показываться, — поддержал его Николай.

— Можьно не показываться, — согласился бача и повел десантников вдоль опушки леса.

Остановились в темном овражке среди густых елок, и тут старик объявил, что может отвести десантников к партизанам. Те встретили эту весть с явным интересом, но ответили, что сейчас не пойдут, что у них есть еще свои дела, а завтра днем пусть представитель партизанского отряда явится сюда, и они сами его найдут.

Тут в кустах раздался треск сушняка, заставивший десантников схватиться за автоматы. Но бача успокоил, сказав, что это его пес.

Действительно, к нему подбежала и стала тереться о колени большая, поджарая овчарка.

— Ну вот, партизанский связной пришел, — произнес бача.

— Это такой связной, что может привести и к нашим и к чужим, — кивнул на пса Иван.

— Связной там, возле костра, — возразил бача. — Пес только сказал мне об этом.

Пошептавшись между собой, десантники решили сейчас же встретиться со связным и объявили об этом старику. Тогда он приказал псу:

— Бетяр, веди Ежко. Сюда веди Ежко!

Пес умчался. И вскоре вернулся. За ним прибежал парень.

Видя, как запыхался паренек, бача объяснил ему, что ничего плохого не случилось, а наоборот хорошее. И показал на небесных гостей.

— То е товарищи!

— Вы русские? Советские? — почти без акцента спросил Ежо по-русски. — Вот обрадуется Николай!

— Кто такой Николай? — насторожился Березин.

— Наш партизан, Николай Прибура.

— Откуда он родом?

— Из Русска, — уже по-словацки ответил Ежо. — Был в немецкой неволе, бежал и теперь с нами…

— А командир у вас кто? — задал вопрос Василий. — Назовите его.

— Владо, офицер словенской армады.

— Подожди нас здесь, — попросил его Иван — У нас есть еще дело. — Он посмотрел на свои часы. — Часа через два мы вернемся.

Когда десантники ушли, Ежо рассказал баче, что самолет сбросил около двадцати человек, и весь отряд Владо сейчас ищет этих людей, чтобы помочь им.

Десантники пошли на восток, куда ветром могло унести доктора Климакова.

— Здесь даже лес не такой, как у нас, — заметил Березин, оглядывая лесную опушку.

— Чем же он не такой? — усмехнулся Николай.

— Не такой, и все. Валежника мало.

— Население у них большое, вот все и подбирают на топливо. Да, здесь чисто, как в парке.

— Тихо! — Березин настороженно поднял руку.

Все остановились.

Где-то внизу, в ущелье, слышалось не то хрипение, не то ворчание. Словно кого-то душили.

Иван кивнул товарищам, чтоб следовали его примеру, и быстро побежал вниз по крутому склону горы.

На большом вековом буке, в самых верхних его ветвях, кто-то барахтался. Тут же белел парашют.

— Наш! — воскликнул Иван, поспешая к ветвистому дереву.

Василий обогнал его, встал возле толстого ствола и подставил свою спину товарищу, чтобы тот мог добраться до нижней ветки.

А Николай вдруг закричал, забыв о необходимости сохранять в незнакомом лесу тишину:

— Петр Константинович, держитесь за ветку! Не двигайтесь! Сейчас поможем!

Окутанный парашютом человек перестал шевелиться. Это был доктор Климаков — узнали его по сумке, свесившейся с ветки.

Подобравшись по ветвям совсем близко к доктору, Иван увидел его посиневшее лицо…

Когда попавший в беду товарищ оказался на земле, все поняли, какая опасность ему грозила.

— Главное, чем больше я старался выпутаться, тем сильнее стропы затягивались на моей шее и подмышкой, — тихо говорил доктор, потирая шею. — И до ножа добраться не могу, сумка где-то в ветках застряла. С медицинской точки зрения я должен был уже задохнуться. Но с партизанской это было невозможно — как бы вы остались без врача?

Пошутив над своим несчастьем, он потребовал вести его к остальным, туда, где, может быть, вот так же кому-то нужна помощь. А когда выяснил, что эти трое пока что не знают о судьбе остальных, стал еще больше поторапливать их и даже предложил дать сигнал ракетой.

Ракета помогла.

Выстрелили они на северо-восток, где, как предполагали, находится отряд, а ответная ракета взмыла в противоположной стороне и, описав дугу над их головой, упала недалеко в лесу.

— Значит, наши километрах в двух, не больше, — определил по траектории полета ракеты Николай.

Они почти бегом пустились в обратную сторону. И вскоре встретили двух своих товарищей. Это были десантники Строганов и Ващик — русский и словак, которые сообщили, что теперь нет только Василия Мельниченко, прозванного Дарданеллой за привычку ругаться этим словом.

— Найдется! — бодро сказал Ващик. — Я свой лес знаю…

Родина Ващика была восточнее километров на пятьдесят. И все равно он, словак Владислав Ващик, имел право сказать, что это его лес, родной, знакомый с детства.

— Дарданелл не соринка, не затеряется, — согласился Николай. — Но искать надо.

Мельниченко был самым рослым и тяжеловесным в отряде. На аэродроме даже смеялись, что современные парашюты его не удержат.

Пришли в отряд, расположившийся под большой копной свежего, душистого сена. Обнимались, похлопывали друг друга так, будто бы не виделись целый год.

А ведь и на самом деле секунды свободного, полета под куполом парашюта здесь, над этими горами, стоили бы долгих лет разлуки. Ветер мог разбросать людей так, что и вообще не встретиться им больше. Нет же до сих пор Василия Мельниченко.

— Вам хорошо, — осматривая поляну, уставленную копнами сена, заметил Климаков, — вам сенца подстелили, а вот как там Василий? Вдруг и он в такую же беду попал, как я…

— На поиски Мельниченко отправятся две группы по три человека, — распорядился командир десанта Егоров. Обращаясь к своему заместителю по разведке, он уточнил: — Зайцев, одну группу сам поведешь. В помощь себе возьми Ващика, ему тут легче ориентироваться в родных горах.

Когда разведчики ушли, Егоров выслушал сообщение Николая о встрече с партизанским связным и послал своего комиссара с тремя бойцами и самим Березиным к местным партизанам.

Остальная часть отряда, состоявшего из двадцати двух человек, отправилась на поиски мешков со взрывчаткой и боеприпасами, сброшенных летчиком немного северней.

— Нам, говорите, хорошо: на сено приземлялись, — шагая рядом с доктором, только теперь отвечал Егоров на его замечание об удачном приземлении основной группы. — Это Величко постарался.

— Да, а где же он сам? — встрепенулся Климаков. — У меня к нему письмо от матери.

— Он очень спешил. Только приняли нас и сразу ушли. Тут от добровольцев нет отбоя, а вооружать нечем, так они хотят остановить поезд с боеприпасами и разгрузить.

— Отчаянные!

— Слышал бы ты, как они приземлялись, — улыбнулся Егоров. — Им-то никто соломинки не подстелил. Летели первыми.

— Все живы-здоровы?

— Да живы, но ветром их вынесло на село и приземлялись они на три точки, как сказал Величко.

— Как это?

— На крышу курятника, в речку и на купол церкви. — Егоров внезапно остановился и поднял руку. — Все в лес!

Отряд мгновенно укрылся в лесу. А на дороге, что вилась вдоль опушки леса, по которой партизаны только что шли, появилась пароконная подвода с двумя мужиками, сидящими на сене.

— Подгора, ко мне! — тихо позвал командир словака-десантника. — Йозеф, когда бричка приблизится, слушай, о чем эти люди говорят.

Подгора молча кивнул. Он вообще был не очень-то разговорчивым, а тут обстановка того и требовала.

Лошади тянули воз с большим трудом, хотя сена на нем было с полкопенки. А мужики, одетые в белые шаровары и черные жилетки-коротельки, видать не спешили, все очень уж тревожно посматривали то на лес, то на пройденный путь. Когда они поравнялись с партизанами, притаившимися в кустах, Подгора шепнул Егорову, что по разговору эти мужики ищут партизан. Егоров приказал ему выйти и побеседовать с ними.

Подгора был в красноармейской форме. Он оправил гимнастерку, чуть набекрень сдвинул пилотку с красной звездочкой и, положив руку на автомат, висевший на груди, отправился на переговоры.

Лошади остановились. Сначала до Егорова долетели приглушенное испугом бормотанье мужиков, потом их радостные восклицания и наконец веселый голос Подгоры:

— Товарищ командир, здесь один мой знакомый. Они везут наши мешки!

— Пусть заведут лошадей в лес, — бросил Егоров. — Чтоб с поляны кто не увидел, когда будем разгружать…

Подвода въехала под сень старых развесистых буков и остановилась, тут же окруженная партизанами.

Подгора объяснил партизанам, что мужики — это отец и сын, по фамилии Шагат. Отец работает в лесничестве. А с сыном Подгора служил в армии до начала войны. Сам-то Подгора поехал на восточный фронт, где в удобный момент перешел к русским. А Шагат еще тут убежал из армии, поэтому пришлось ему переселиться в другой район. Отец его — первоклассный слесарь, а чтобы пережить лихолетье, стал рабочим лесничества.

На предложение поскорее разгрузить подводу, пока кто-нибудь не заметил ее, старший Шагат, человек степенный, неторопливый, ответил, что спешить им некуда, что они еще могут несколько километров подвезти, ведь груз тяжелый, а партизаны, наверное, не станут располагаться поблизости от места приземления.

Егоров внимательно посмотрел на этого человека и, благодарно кивнув, спросил, как они вдвоем сумели найти сразу четыре мешка.

Оказывается, они только везли. А собирали другие. Вся окрестная молодежь сейчас бродит по лесу.

— Но среди них могут быть всякие! — встревоженно заметил Подгора.

— Этих всяких в нашей деревне только два, — ответил старший Шагат. — А если надо будет, в тот же день не станет ни одного. Они это знают!

— Мне кажется, вся Словакия только и ждет сигнала, чтобы броситься на фашистов, — сказала медсестра Наташа Сохань.

— Ано, ано! То истая правда! — понял ее Шагат-младший по имени Петраш.

Комиссар отряда, старший лейтенант Мыльников был молодой, но опытный партизан, умевший распознавать людей. Поговорив с чабаном и его связным, он почувствовал к этим словакам доверие и решил тут же отправиться с группой своих бойцов к местным партизанам.

— То не так быстро, — заметил Ежо, — километров десять.

— Ничего, мы пролетели тысячу, а уж десять одолеем.

По горам и лесам, без дорог и тропинок десять километров оказались не таким уж пустячным расстоянием. Десантники только на рассвете прибыли в ущелье, заросшее кустарником, где Ежо трижды стукнул палкой по сосне. Совсем недалеко ему ответили тем же. Он стукнул еще раз и тогда из-за старого бука, окруженного орешником, вышел партизан со шкодовским автоматом на груди и красной тесемкой на пилотке.

Ежо, кивнув часовому, который рассматривал десантников, стоявших под буком, потребовал позвать командира. При этом он предупредил, что привел партизан.

Когда часовой удалился, Мыльников перемигнулся с друзьями — мол, дело здесь поставлено по-военному.

Впервые за долгие годы работы в подполье Марек Смида спокойно проводил партийное собрание. Не боялся, что кто-то подслушает или увидит. Он сидел со своими товарищами в партизанской землянке, охраняемой надежными людьми.

На партийном собрании присутствовал и один беспартийный, Николай Прибура. Но никто не посчитал это нарушением устава. Почетный гость! А он, смущенный, сосредоточенный, укрылся в уголке, за спиной руководителя подпольной партийной организации. И чувствовал себя так, словно вошел в запретную зону.

По его мнению, не было никакой разницы между своими, советскими коммунистами, и этими, собравшимися здесь членами коммунистической партии Чехословакии. Хотелось самому сейчас принадлежать международной армии коммунистов.

Докладчик, который недавно присутствовал на заседании Словацкого национального совета, рассказывал о выступлении Густава Гусака, одного из основателей антифашистского подполья Словакии.

Николай понимал, что коммунист повторяет речь Гусака слово в слово, и завидовал его памяти. Докладчик закончил свое выступление сообщением о том, что десять дней назад в Москву вылетела делегация от Словацкого национального совета с намерением обратиться к Советскому правительству за помощью уже назревшему восстанию. Делегацию возглавляет Карел Шмидке.

Это сообщение было встречено взрывом аплодисментов. Все дружно встали и запели «Интернационал». Николай пел на русском языке. Мадьяр Пишта — на своем. Но это не мешало победному гимну коммунистов греметь в тесном жилье партизан так, что, казалось, раздвигались стены и окружавшие их горы.

Никто не сел, когда закончилось пение.

В торжественной тишине заговорил Смида.

— Может, в результате обращения нашей делегации, а может, в силу приближения фронта, за последние три дня на территории Средней Словакии приземлилось несколько групп советских парашютистов. Все они — опытные партизаны. Наша задача, товарищи, организовать должную встречу тем, кто спешит к нам на помощь. В самых глухих горных районах надо провести разъяснительную работу, и прежде всего среди чабанов и лесников.

На этом партийное собрание закончилось. Смида ушел. А через несколько минут после его ухода часовой сообщил о группе партизан.

Встречать десантников вышли командир, комиссар и Николай Прибура.

Мыльников сразу догадался, кто из троих командир. Высокий, стройный, с военной выправкой, которую не мог скрыть простенький серый костюм, он заметно выделялся уверенностью движений и цепкостью взгляда. Сразу видно было, что этот молодой человек успел кое-что в жизни повидать. Привычно козырнув, представился:

— Надпоручик Владо, командир партизанского отряда.

— Комиссар отряда Лацо Газдичка, — назвал себя второй.

Третий — совсем еще юный паренек с пушком на вздернутой верхней губе был в черном пиджаке с плеча солидного мужчины. На словацкой пилотке, словно капелька крови, алела совсем крохотная тесемка.

— Командир диверсионной группы Николай Прибура, — не приложив руку, а лишь на мгновение тронув место, где мог бы быть козырек, представился он и дрогнувшим голосом тихо добавил: — Меня фашисты вывезли в Германию…

От волнения он больше не мог говорить. Мыльников выручил его, сообщил, что они — украинские партизаны, сброшенные сюда в Словакию, в тыл врага для подрыва коммуникаций.

При этом он заметил, с каким восторгом смотрит Николай на его медаль.

— Можно? — робко протягивая к медали обе руки, спросил Прибура.

Мыльников понимающе кивнул. С каким же благоговением этот заброшенный в чужие края русский человек коснулся боевой награды!

Николай Прибура наконец перевел взгляд с медали на лицо Мыльникова, заметил сдержанную, добрую улыбку. И, неожиданно обхватив его за плечи, заплакал.

Для Мыльникова и его товарищей это было самым верным свидетельством, что встретили они своего, истинно советского человека.

Жили тут партизаны в землянках, замаскированных так искусно, что десантники обнаруживали их только по голосам, раздававшимся в кустарниках, или в нагромождениях бурелома.

Командир привел гостей в большой буковый сруб, наполовину вкопанный в землю.

В этом довольно уютном жилье буквой П стояли три низких топчана. На них — ветки и сено. А посередине пень, заменявший стол. Справа, у самого входа — шкодовский станковый пулемет. Возле него — юноша в форме словацкого летчика — дежурный.

Перед командиром он вытянулся в струнку, щелкнул каблуками, но не проронил ни слова.

— Можешь на час уйти, Яно, — распорядился Владо.

Часовой четко повернулся и вышел.

— Что он такой молчаливый? — удивился Мыльников.

— Гестаповцы отрезали ему язык, — глухо ответил командир. — Он решил бежать в СССР. Пробрался на аэродром и угнал самолет. Но в воздухе его подбили. Мы видели, как он выпрыгнул с парашютом, и нашли еле живого. Много крови потерял… Когда пришел в себя, большого труда стоило удержать его от новой попытки снова угнать самолет.

— Как же вы его убедили остаться? — заинтересовался Мыльников.

— Дали прочитать обращение словацких коммунистов к народу.

— А что это за обращение? Нельзя ли нам с ним познакомиться?

— Можно. Только сначала поедим, — сказал Владо, приглашая садиться.

— Да-а, вот какие дела тут творятся, — задумчиво сказал Мыльников. — Мы летели в тыл врага, а попали к своим.

— Тут, знаете, уже сколько партизанских отрядов! — воскликнул Николай Прибура. — Люди готовятся, ждут. Все мы ждем! — Он повел рукой вокруг себя. — Если б не опасение, что немцы в любой час могут оккупировать страну, давно уж восстание вспыхнуло бы.

Мыльников подивился зрелости суждений этого парнишки, которому еще бы в бабки играть, если бы не война.

Вошел Пишта с котелками, из которых валил пар и вкусно пахло. Он поставил их. Не прикасаясь к еде, попросил сначала дать ему воззвание.

Владо достал из планшетки большую серую бумагу, развернул ее и положил на столе.

— Переведешь? — спросил Березин Прибуру.

Тот, глядя на словацкий текст, быстро перевел его вслух по-русски. В воззвании говорилось, что Красная Армия уже у ворот Словакии, что словакам пора подумать о том, как они встретят своих освободителей, чем им помогут. Коммунисты обращались с призывом ко всем, кто ненавидит фашизм, всемерно помогать партизанам.

Заканчивалось воззвание кличем, который Николай перевел как «Смерть фашистам!»

Десантники были ошеломлены. Мыльников после недолгого размышления спросил Владо, нет ли у них связи с коммунистами.

Владо рассказал о только что состоявшемся здесь партийном собрании. Он очень жалел, что представители коммунистического подполья и армии ушли и теперь не скоро смогут встретиться с десантниками.

Поведал о том, что делается в гарнизоне Турчанского Мартина, где есть свой человек.

Правительство перестало посылать на восточный фронт рядовых солдат, потому что они идут в партизаны.

«Словакия сейчас — это гора сухого хвороста. Нужна только искорка, — убежденно говорил он. — Мне кажется, этой искрой будете вы, десантники. Вот посмотрите, как вас будут искать наши парни, которые тянутся к оружию».

— Ну если так, тогда наскоро перекусим, товарищи, и — к нашему командиру! — решительно заявил Мыльников. — Обед у вас пахнет прямо как в лучшем ресторане!

— Это все Пишта, — благодарно посмотрел Владо на мадьяра. — Он у нас на все руки мастер. Такие подарки немцам готовит!

Десантники заинтересованно посмотрели на словацкого командира.

— Как пойдет на задание, так приправит фашистам что-нибудь своим перчиком, — объяснил тот. — Один раз мину в именинном пироге доставил на стол немецкого представителя в Гандлове. Другой раз мост подорвал в тот самый момент, когда по нему ехала немецкая машина. Мостик так себе, не важный, через ручеек. Зато пассажир в машине оказался важным гусем, из Берлина.

После того как поели, Мыльников достал из кармана шелковый лоскуток и протянул его командиру партизанского отряда.

— Прочтите это и пошлите за руководителем партийного подполья.

Владо бережно развернул необычайный документ на шелке и вслух прочитал его. А также то, что было написано на печати: «Украинский штаб партизанского движения».

Подняв глаза на Мыльникова, он покраснел и сказал:

— Теперь другое дело. Смиду вы сможете увидеть в первый же его приход к нам.

— Вот это по-деловому! — сдержанно улыбнулся комиссар. — С ним встретится наш командир. У нас есть важное поручение от словацкого ЦК партии. Если можно, ускорьте нашу встречу.

— Я сделал бы это сегодня же, но мы дороги к ним не знаем. Они приходят к нам сами. Я-то ведь сам пока беспартийный… Как придут, сразу сообщим вам.

— Договорились, — кивнул Мыльников. — А теперь расскажите, как у вас идет подрывная работа. Какими способами пускаете под откос немецкие поезда.

— Под откос? — переспросил Николай Прибура, впервые услышавший этот партизанский термин.

Однако он понял, о чем речь, и рассказал обо всем, что им удалось сделать.

Однажды они сняли рельсы на целом километре и сбросили их в пропасть, над которой проходила дорога. На двое суток было остановлено движение воинских поездов.

— Неплохо! — похвалил Мыльников.

Ободренный похвалой опытного партизана, Николай рассказал и о главной диверсии отряда — подрыве виадука.

— Чем подорвали виадук?

— Динамитом. Шахтеры дали.

— Значит, мин у вас нет.

— Я слышал, что партизаны делают их сами, но у нас никто не умеет, — виновато заявил Николай и робко спросил, не сможет ли комиссар научить их этому делу.

Опытному украинскому партизану, пустившему под откос десятки вражеских эшелонов, уровень диверсионной работы партизан отряда Владо показался первобытным, но Мыльников своего мнения не высказал, а наоборот похвалил их и со свойственной ему деловитостью скупо сказал:

— Пойдете со мной на диверсию. Кое-чему научу. Дам новые мины.

Партизаны этому необычайно обрадовались и сказали, что они собираются провести диверсионную группу в такое место, где без особого риска можно заминировать путь.

На том и порешили.