Тропами Яношика

СУББОТНИК В ТЫЛУ ВРАГА

Костра в эту первую ночь партизаны Егорова не разводили, хотя всем хотелось поесть горячего, разогреть консервы, выпить чайку. Горячее было необходимо прежде всего самому командиру, который за годы партизанской жизни уже испортил свой желудок. Но он-то и не разрешал разводить огня, чтобы не привлекать внимания. Ведь слишком многие за день узнали об отряде советских десантников. И местные партизаны, и чабан, и добровольные сборщики мешков с грузом, сброшенных со второго самолета и разлетевшихся по всей округе.

Выставив караул и поужинав консервами с сухарями, партизаны стали укладываться спать на низенькой, но густой мягкой траве — лакомом корме овец. Мешки с грузом служили подушками.

Завтра эти «подушки» придется припрятать где-нибудь в расщелине скалы, а с частью взрывчатки отправить группу или две на подрыв железной дороги, по которой здесь день и ночь беспрепятственно идут на восточный фронт немецкие поезда. Завтра же необходимо установить связь с подпольщиками. Да многое надо успеть сделать за один только завтрашний день, а главное — выйти из района приземления, который может быть уже оцеплен.

Так думал Егоров, чувствуя, что сон от него далек, как эти звезды на чистом, бесконечно глубоком небе. Небо здесь словно подогрето, а звезды будто промыты и кажется, что они ближе к земле, чем на Украине. Видимо, от того, что воздух в горах разреженный.

Эти размышления командира прервал автоматчик Строганов. Он был сегодня разводящим. Уходил с караулом, вооруженный автоматом ППШ, а вернулся опоясанный крест-накрест лентами с патронами и со шкодовским ручным пулеметом на плече.

— Кого обезоружил, Павел? — шутливо спросил Зайцев, находившийся рядом с Егоровым.

Но Строганов ответил не ему, а, обращаясь к командиру, доложил:

— Вернулся тот мужик, что первым привез на бричке мешки с грузом, Шагат. Он с сыном и еще одним парнем. Принесли вот этот пулемет и несколько ящиков патронов к нему. Говорят, у них есть очень важное и срочное сообщение для вас, товарищ командир.

— До утра не могли подождать? — вспылил один из десантников.

— Я предлагал им отложить до утра. Говорят, нельзя откладывать, может случиться беда, — пояснил Строганов.

— Григорий Сергеевич, как быть? — обратился к комиссар Егоров.

— Да пусть ведет их сюда. Лагеря у нас еще нет, скрывать пока нечего, — ответил Мыльников.

— А численность отряда?

— Откуда им знать, что здесь мы все, кроме Мельниченко, — заметил начальник штаба.

— Ржецкий прав, — сказал Егоров и потребовал привести Шагата-старшего.

Тот утром показался человеком угрюмым и немногословным, но сейчас довольно подробно рассказал о том, что по приказу из Братиславы Прашиву окружают войска, чуть ли не целая дивизия. Он передал совет Владо уходить вниз и ни в коем случае не пытаться укрыться где-то в горах или занять оборону. Уходить Шагат советовал немедленно, потому что завтра, когда окружат горы, будет поздно.

Егоров попросил Подгору поговорить с Шагатом по-словацки, узнать все детали этого тревожного сообщения. А остальным приказал готовиться в поход. Лишний груз велел закопать в таком месте, где не подмочит никакой дождь.

— Почему же те, — Егоров имел в виду местных партизан, — нас не предупредили?

На этот вопрос Шагат ответил, что Владо послал своего связного Ежо, да Строганов, стоящий в дозоре, сюда не пустил.

— Ежо? — удивился Мыльников. — Ведите его!

Оказалось, что Ежо знает столько же, сколько и Шагат. Его Владо послал только для того, чтобы Егоров поверил Шагату. Владо рекомендовал Шагата как лучшего проводника, который сумеет вывести отряд из любой облавы.

Через несколько минут тяжело навьюченный отряд шел гуськом за Шагатом и его сыном, которые взяли на плечи самые тяжелые вещи партизан.

Владо наказал Шагату-старшему поделиться собственным опытом выхода из окружения в горах. Не искать неприступных скал или тайников в пещерах, наоборот, идти навстречу облаве, спускаться в ущелье. Немцы на гору, как правило, поднимаются хорошо протоптанными тропами. А уж на вершинах разворачиваются в цепь.

Сейчас Шагат-старший уводил отряд вниз по одному ему известным дебрям. Так уже дважды он уберег от эсэсовцев отряд Величко, так спас Белика, приземлившегося на день раньше Егорова.

Вскоре добрались до берега небольшой, но шумной, заваленной камнями речушки, обросшей мелколесьем.

Шагат, Сенько и Зайцев шли впереди, метрах в ста.

Речка круто повернула на восток. Берег стал узким, а слева поднялась высокая, почти отвесная гора, покрытая старыми покореженными соснами. И вдруг с этой горы быстро спустился, почти скатился человек. Партизаны невольно глянули вверх, каждый вскинул свой автомат. Но никого больше не было на крутизне. А человек выскочил из хвойничка, отряхнулся и встал перед партизанами по стойке «смирно». Проводник с Зайцевым и Сенько тем временем ушли вперед.

— Товарищи, я прошу прощения, — почему-то догадавшись, что перед ним русские, виновато заговорил незнакомец, совсем еще не старый, но очень усталый и, видать, много переживший человек. — Я баняр, вы меня не бойтесь.

«Баняр», — мысленно повторил Егоров, стараясь сообразить, что это значит. Его выручил Подгора, спросив незнакомца, в какой бане тот работает.

— В гандловской.

И тут Егоров вспомнил, что баня по-словацки шахта. Значит, перед ним шахтер. Если это действительно рабочий, то свой человек. Но поди ты, залезь ему в душу. Несколько успокаивал рискованный бег того с головокружительной высоты. Враг едва ли нашел бы разумным появиться в отряде партизан таким способом. По одежде он, можно сказать, только из шахты. За ушами — угольная пыль. Видно так въелась, что уже не отмывается.

— Ну, так в честь чего вы совершили этот беспарашютный прыжок? — спросил Егоров, глядя в простодушные глаза шахтера.

Подгора на всякий случай стал наблюдать за горой, держа автомат на изготовку. А Мыльников жестом послал вперед двух бойцов, чтоб предупредили проводника и разведчиков.

— Мы шли на работу в Гандлову. Ян Дворский, Ян Шибо, Ян Шешера и я — Ян Налепка, — начал рассказывать шахтер. — И тут узнали, что в горы идут солдаты ловить партизан. Тогда побежали назад, в деревню. Там у нас винтовки спрятаны и гранаты. Мы забрали оружие и вот повезло — увидели вас. Вернее, услышали. Шорох…

— Шорох — это плохо, — заметил Егоров. — Для нас плохо.

— Нет, вы шли совсем тихо, гардисты не услышали бы, — постарался успокоить его шахтер. — Но мы люди здешние, разбираемся в лесных шумах…

— А где оружие? — спросил Егоров.

— У моих товарищей. Они меня послали договориться с вами. Да вы не думайте, мы не будем спрашивать, куда идете и где ваша колиба. Просто хотим предупредить вас: если что случится, помните про нашу деревню и нас четверых. Нас так и зовут — четыре Яна. Найдите любого. Сделаем для вас все, а если в бой, хоть сейчас! — закончил шахтер.

— Ну раз вы такой решительный народ, давайте зовите всех, будем знакомиться, — предложил Егоров.

Налепка ударил палкой о ствол сосны, приютившейся под кручей, и через несколько минут сверху тем же способом, как он сам, прибыло еще трое. У всех были винтовки. А у одного под курткой висел еще и автомат, который он тотчас отдал Яну.

Перезнакомившись с шахтерами, командир отряда сказал Яну Налепке:

— Ну что ж, мы верим тебе, товарищ!

— Товарищ! — с восторгом подхватил шахтер, и в глазах его сверкнули слезинки неподдельной радости. — Ано, ано, товарищ!

Остальные радостно закивали.

Такая реакция на родное слово «товарищ» окончательно убедила егоровцев, что перед ними люди, которым можно довериться.

— Если не возражаете, — заговорил Ян, — мои товарищи пойдут в дозоре — один впереди, другой слева, третий сзади.

— Служили в армии? — догадался Егоров.

— Два года. До сержанта добрался.

— Ну это звание вам еще пригодится.

— Недавно уже пригодилось. — И шахтер рассказал, как они вчетвером уничтожили немецкий грузовик с десятью солдатами. Эсэсовцы даже следа не нашли от машины.

— За готовность помогать нам спасибо, — поблагодарил его командир отряда. — Но проводник у нас есть.

Он начал прощаться с шахтерами, так как заметил, что Шагат возвращается. Проводника, раз он местный, Егоров не хотел показывать посторонним людям.

— А это не разведка гардистов? — с сомнением спросил Березин, когда шахтеры ушли.

— Если в шпионы, да в предатели пойдут люди с такими мозолями на руках, тогда наше дело труба! — ответил ему комиссар.

Проводнику рассказали о странной четверке. Оказывается, он сразу увидел их и прошел неузнанным вперед. Предупреждать егоровцев не стал, эти шахтеры — люди действительно свои. А, главное, он и мысли не допускал, что они остановят отряд, да еще таким необычным способом.

Через час миновали опасное село, которое из-за кустарника угадывалось только по дымкам. Хотя тропинка круто поворачивала в село, Шагат повел отряд напрямик, в лес. Идти стало труднее. Но проводник шел все так же быстро и уверенно, как и по редколесью. Он нисколько не сбавил скорость даже в густом ельнике, лишь сильней пригнулся.

Солнце было уже высоко, когда отряд по густому смешанному лесу перевалил через высокую гору и остановился в глубоком ущелье возле шумного ручья. Здесь почти все время молчавший и не оглядывавшийся проводник наконец остановился.

Его тотчас окружили тяжело дышащие люди. Они смотрели на своего проводника, этого пожилого человека, не знавшего усталости, как на чудо.

— Неужели сами-то вы не устали? — изумился Егоров.

Проводник, улыбаясь, ответил, что он утомляется только в городе. А в лесу ему любая нагрузка нипочем. Корзинку с навозом он носит на высокую гору бегом. Кстати, тут, недалеко в горах, его огород.

Говоря об этом, он вытащил из-за пазухи непонятно когда собранные им мелкие березовые сучья. С большого камня на самом берегу ручья смахнул зеленый мох и, сложив хворост пирамидкой, зажег костер.

Зайцев, считавший себя мастером быстро разводить огонь, удивленно следил за работой проводника, Все у этого человека было рассчитано. В пути он не терял времени — хватал сухие ветки березы и, поломав их, прятал. Костер развел у ручья, где дым, смешавшись с испарениями от воды, не поднимался высоко вверх и не привлекал внимания.

Партизаны быстро насобирали хвороста и в единственном на весь отряд солдатском котелке стали греть воду. Тогда Шагат-старший достал из рюкзака хлеб и паприкаш. По его примеру каждый выстрогал себе палочку, затем, наколов кусочек паприкаша — красного проперченного сала, стал поджаривать его на огне. Паприкаш сочно шкворчал, брызгал жиром, отчего дрова вспыхивали синими искрами.

Ели все торопливо, обжигались, почти не жевали, потому что были очень голодны. Не спешил только сам Шагат. Он деловито держал паприкаш на березовом шампуре над огнем, прижимая сало к куску хлеба, чтобы жир не падал в костер. Выжимал таким образом все, что мог отдать хлебу кусочек сала и снова подносил свой «шампур» к костру.

Это проделывал он до тех пор, пока его паприкаш не превратился в сухую румяную шкварку, а хлеб в своеобразную гренку. В заключение Шагат нанизал на палочку и хлеб. Подержал его в костре жирной стороной вверх, чтоб не стек жир, и стал есть, вкусно причмокивая.

Все это партизанам понравилось, как-то еще больше расположило к проводнику.

Когда поели и выпили кипяток, Шагат-старший поднялся первый.

— Ну а теперь пойдем вниз по ущелью прямо к мельнику.

— Он богатый? — настороженно спросил Егоров.

— Очень! За войну я привел к нему с полсотни русских парией, бежавших из плена. И всех их он не только кормил, но и лечил, одевал, на дорогу давал…

— Где же столько набрать еды и одежды? — удивился Березин.

— А ему помогает профессор Братиславского университета. Сам живет в городе, там нельзя принимать партизан, так он деньги дает мельнику.

Егоров сказал, что слышал уже кое-что об этом профессоре.

— Я одного боюсь, вдруг на мельнице к нашему приходу окажутся гардисты, — заметил Ржецкий.

Проводник успокоил его:

— Но мы же сразу не пойдем к дому без разведки.

Все планы, которые Шагат строил в пути, рухнули сразу, как только они увидели в конце ущелья трубу дома мельника и густо валивший из нее дым.

— Гардисты! — обернувшись к партизанам, сказал проводник.

Партизаны схватились за оружие, а Шагат пояснил, что не видит гардистов где-то рядом, но знает, что они сейчас в доме мельника.

— Почему вы решили, что именно в эту минуту в доме мельника гардисты? — недоверчиво спросил Егоров.

Не отводя глаз от столба дыма, проводник сказал, что мельник обычно топит углем, который дыма почти не дает. А тут из трубы валит мутно-желтый дым. Значит, хозяин на уголь поставил банку с горючей серой. Это условный сигнал — к дому подходить нельзя.

— Я сам принес ему ведро серы и научил, что делать, когда в доме враги. Серный дым заметен даже ночью. Теперь, если мельник угощает гардистов или жандармов сливовичкой, его жена в печке шурует, чтоб сильнее дымило, а сама жарит гостям шпикачки. Это она умеет. А какие делает галушки!

— Ты нам аппетит не разжигай, — дружелюбно оборвал его Березин, — а скажи, что дальше делать.

— Что ж делать! — развел длинными руками проводник. — Ждать. Не будут же тисовские белоручки ночевать у простого мельника!

— А вдруг они нас обнаружат здесь?

— Чего же они пойдут сюда? — удивился Шагат. — Разве им хочется подставлять свои головы под партизанские пули? Они на авто промчатся от села к селу. Схватят где-то глупого парня с ржавым автоматом и выдадут его начальству как главаря партизанского. И заслуга им, и головы на плечах!

Только он это сказал, раздался гул мотора, а за ним протяжный автомобильный сигнал. Потом гул стал быстро удаляться за гору.

Подошли один за другим дозорные. Они тоже прислушивались к удаляющемуся гулу машины.

— Путь свободен, — весело проговорил Шагат и кивнул в сторону трубы.

Дыма над трубой совсем не было.

— Как же так быстро погасили? — недоуменно спросил Березин. — Сера горит очень долго.

— Ее ставили в горшочке, а теперь вытащили из печки, — ответил Шагат. — Пошли.

— А, может, немножко постоим, присмотримся, — сказал Егоров. — Меня смущает, что Владо дал нам этот адрес, а тут вот такие гости. Хорошо хоть вы по дыму все знаете. А сами-то мы так и пришли бы на дымок или совсем не зашли бы в дом. Проводник возразил:

— Не зайти нельзя, мельник все знает о гардистах, где они сейчас и что собираются делать потом. У него большие связи.

— Ну, хорошо, сходите сначала вдвоем с Зайцевым, узнайте, как там, а уж потом видно будет, что делать, — решил Егоров.

— Лучше мы вызовем хозяина и все узнаем, — сказал Шагат.

— Как вы его вызовете?

Проводник молча кивнул: идемте, мол, вперед. Прошли метров сто и остановились в густом ельнике. И тогда Шагат, вынув из-за пояса топорик, стукнул по стволу елочки.

Вскоре хлопнула дверь в доме мельника. Послышалось беззаботное девичье пение.

Сенько знал эту песенку и улыбнулся неожиданному концу, придуманному, видимо, самой певуньей. У девушки война отняла любимый танец — чардаш, о чем она и пела. Этими мыслями он поделился с русскими товарищами.

Шагат вместе с Наташей Сохань пошел навстречу певунье.

Скоро партизаны увидели девушку лет восемнадцати в синем спортивном костюме. Маленькая, как подросток. Из-под небесно-голубого вязаного берета выбиваются желтые, как свежая сосновая стружка, густые кудряшки.

— Маричка! — окликнул ее Шагат.

— Яно? — тихо спросила девушка и синими глазами сверкнула на медсестру. — О-о!

Наташа приветливо кивнула ей. А та заторопилась, когда подошли остальные партизаны:

— Идите, гардисты ушли. Они сделали обыск — боялись, что где-то прячутся партизаны… Заказали большой обед, потом примчался весь запаренный мотоциклист и доложил: по соседству партизаны перебили всех жандармов. Так они уехали, даже не выпив по рюмке сливовички. Хорошо, вы подоспели! Обед не пропадет. Спускайтесь, а я буду смотреть на дорогу.

— Чтобы вам не было скучно, мы оставим с вами самого красивого парня! — весело сказал девушке Зайцев и направил к ней Вацлава Сенько.

Лишь после этого партизаны пошли за Шагатом к дому мельника.

Только спустились во двор, как вышел хозяин, маленький, смуглый, с густыми пепельными бровями. Он сильно хромал — вместо правой ноги у него была деревяшка, в колене обмотанная тряпьем, — но ходил очень быстро.

— Ондро Крчмаж, друг юности бачи Лонгавера, — представил мельника Шагат-старший.

Постукивая деревяшкой, хозяин быстро повел гостей в дом. А Шагат поднялся на пригорок. Он так и не вернулся потом в дом, даже ужинал под деревом. Видимо, охрану отряда полностью доверял только самому себе.

— Солнце заходит. Гардисты уже не приедут, особенно после того, что произошло в Модре Гори, — сказал мельник, открывая дверь и приглашая партизан следовать за ним. — Можно пообедать и отдохнуть.

— Ну, а если другие явятся? — настороженно спросил Ржецкий.

— За час раньше будем знать. У нас березка — сосенке, сосенка — елочке передают новости. И сразу знает весь лес.

Егоров пропустил своих товарищей вперед, а сам шепнул Шагату-младшему:

— Очень уж все у него предусмотрено…

— Не бойся, командир, — ответил сын проводника и гордо добавил: — У нас весь народ предусмотрителен.

В доме еще пахло серой. Хозяйка, худая и тонкая, как девочка, женщина в синем платье и черном из искусственного шелка передничке уже разливала в тарелки вкусно пахнущий суп. Она приветливо поздоровалась, предложила снимать рюкзаки, а сама все хлопотала, бегала от печки к столу. Остановилась, лишь когда гости принялись за еду. И то, постояв минутку, вдруг спохватилась, о чем-то тихо спросила мужа и скрылась в другой комнате. Вышла оттуда со свертком старой одежды.

А хозяин тем временем спросил, у кого носки порвались, кому надо сменить портянки.

— Труднее узнать, у кого целые, — усмехнулся Березин. — Видно, хозяин был солдатом, раз вспомнил о портянках.

Тот пощелкал пальцем по своей деревяшке:

— Габсбургам Россию «завоевывал»… — посмотрел на Егорова и коротко рассказал о своих мытарствах в составе чехословацкого корпуса, о расправе деникинцев над теми, кто отказался воевать против советской России. — Саблей деникинец отхватил мне ногу… — Он глянул на жену и закончил со вздохом: — Если бы не Наташа, лежал бы сейчас в сибирской земле. Она спасла меня, а потом с родиной ради меня рассталась.

— Так вы… русская? — вырвалось у Егорова.

Хозяйка подошла и, молча положив руки на его плечи, заплакала.

— Вот так второй год обнимает только русских, а меня совсем забыла, — пошутил хозяин. — Когда в прошлом году зашел первый русский пленный, думал, что с ним убежит назад в советскую Россию…

— Он все шутит, — вытирая слезы и уже улыбаясь, промолвила хозяйка. — А мне бы хоть раз пройтись по тропинке вдоль Иртыша, где на высокой голе… Нет, нет, — поправилась она тут же, — на высокой круче стоял наш дом.

После обеда партизаны сразу же начали собираться. Но хозяин остановил их.

— Думаю, что теперь самое время предложить вам свою помощь, — обратился он к Егорову.

— Да нам больше ничего не надо, мы благодарны вам бесконечно! — возразил тот.

— Товарищи, я знаю, что идти вам некуда, — убежденно проговорил мельник.

— Почему? — удивился Ржецкий. — Нам сказали, что вы проведете нас в старую горарню.

— Так вы же целую ночь не спали. Придете в горарню к полуночи, еще больше устанете и сразу повалитесь спать. А вдруг тревога? Спросонья-то и стрелять не сможете! Ложитесь-ка, поспите, а мы будем охранять дом. Ну выставьте нам в помощь посменный караул… — И он открыл дверь в большую комнату, которая напоминала образцовую палату в больнице. На двух, составленных вместе кроватях, на диване, на раскладушках белели приготовленные постели.

— Да что вы! — отмахнулся Егоров. — Так-то мы с самого начала войны не спали! Вот если постелите на полу что-нибудь старенькое.

Но хозяев уговорить на это было невозможно.

— Сколько минут вам надо, чтобы одеться, если ляжете в постель по-человечески? — спросил хозяин.

— Три-четыре! — ответил Егоров.

— Ну так ложитесь! При любом наскоке гардистов я продержу их в лесу двадцать минут. Ложитесь!

И, быстро постукивая деревяшкой об пол, мельник ушел.

Уснули партизаны сразу же. Не спал только Березин, назначенный сегодня разводящим. Он лежал на раскладушке одетый и думал о необычных событиях второй половины дня. Только сегодня он почувствовал, что вокруг их отряда растет, вооружается и крепнет большая дружная армия людей, готовящихся к смертельной схватке с фашизмом. Больше всего удивляли его женщины, с таким усердием помогавшие невесть откуда взявшимся людям.

Жена и дочь мельника вот уже второй час стирали, сушили, гладили, чинили одежду лесных хлопцев. Из темной комнаты он смотрел в щель неплотно прикрытой двери на кухню, где все делалось дружно и бесшумно.

Однако сон все же брал свое. Едва Березин стал погружаться в забытье, как тихо приоткрылась дверь и в комнату проскользнула Маричка.

Легко, бесшумно, как тень, она метнулась к дивану, на котором лежал Егоров. Повесила на спинку стула пахнущее теплом утюга белье. Потом приблизилась к раскладушке, где дремал он, Березин. Остановилась у изголовья. Застыла. Затаила дыхание. И осторожно погладила ремень его портупеи.

Березин окончательно проснулся. Но он не пошевелился. Сердце забилось тревожно в сладкой истоме.

А девушка наклонилась. Горячо, одним дыханием прошептала: «Витязний си!»

Она обожгла его сухие, обветренные губы поцелуем. И убежала.

«Витязный! — мысленно повторил Березин. — Это что ж значит? Храбрый? Отважный? За что она меня так? Ведь ничего обо мне не знает».

Посмотрев на часы со светящимся циферблатом, он поспешно встал. Было двенадцать. А легли в восемь. Пора уходить.

В кухне, стоя с двух сторон возле печки, мать и дочь бросали в кипящую воду галушки. Каждая держала в руках дощечку с тестом, тупым кончиком ножа быстро отрубала маленькие кусочки и сталкивала в кастрюлю.

Маричка, покосившись на Березина, зарделась, склонила голову набок и еще быстрее зачастила ножом. Очистив от теста свою дощечку, она робко сказала, что приходил отец и велел разбудить партизан, накормить и вывести в сосновый лес.

— А чего ж вы не будите? — встревожился Березин.

— Едну минутку еще нех поспят, — ответила хозяйка, мешая русские и словацкие слова. — Когда еще придется в тепле отпочевать?

Умывшись, Иван вернулся в спальню, скомандовал подъем.

За четыре минуты отряд был в полной готовности.

— Я хотела сначала приготовить поесть, а потом будить, — поднимая дымящуюся кастрюлю, сказала хозяйка. — Уж знаю, как солдаты одеваются: раз-раз и готов!

Маричка быстро, словно играючи, расставила тарелки и стала накладывать в них маленькие, аппетитно пахнущие галушки.

— Можно было и не будить нас! — воскликнул Сенько. — Достаточно было поставить на стол эти галушки, и мы сразу проснулись бы!

Мать и дочь счастливо улыбались.

Только сели есть, появился хозяин. Видя, что все тревожно обернулись к нему, он сказал: все пока спокойно. Однако утром могут нагрянуть гардисты. В местечко приехало несколько машин. Прибыли даже эсэсовцы с собаками.

— След! — бросил ложку Егоров. — К вам придут по нашему следу с гор, от последней стоянки.

Мельник лукаво улыбнулся.

— В мою сторону следа вашего нет. Собаки на полпути начнут чихать от махорки. Те четверо, что вас встретили в лесу, дело свое знают…

— Спасибо, товарищ! — Егоров крепко пожал руку мельника. — Я вижу, вы между собою — как солдаты в одном окопе.

— Скоро мы будем с вами вместе, — заверил мельник. — Недолго ждать осталось… Ну, собирайтесь в колибу.

— А в колибу нас поведет Маричка? — заинтересованно спросил Березин.

— Она выведет только в лес. А там вас уже ждут старые знакомые. — И не ожидая новых вопросов, хозяин ушел на свой пост.

Голодными партизаны себя не чувствовали, но все же ели. Когда еще придется вот так в семейном уюте посидеть за столом? Поужинав и простившись с хозяйкой, они вышли во двор, где Маричка уже стояла на горке.

Березин тут же подошел к ней. И понял, что девушка этого ждала, потому что она прошептала:

— Когда будет можьно, зайди, жьду.

Видно у матери узнала эти русские слова.

Он молча сжал обеими руками горячий кулачок девушки.

Уже за домом хозяйка догнала командира. Она сунула ему в рюкзак термос и, смахнув слезу, сошла с тропинки, давая пройти партизанам.

Через полчаса пути шедшие впереди Маричка и Шагат остановились в сосновом лесу, который просматривался на целый километр вокруг. Девушка трижды ударила палкой по молодому, толщиной в руку стволу сосны. И хотя вокруг, казалось, не было ничего живого, ей тотчас ответили таким же троекратным стуком.

Все это время Егоров мучительно пытался угадать, кто встретит их в лесу и поведет в горарню. Предполагал что угодно, только не то, что произошло на самом деле. Из овражка, скрытого за ельничком, вышел бача Лонгавер.

Узнав старого знакомого, командир отряда молча обнял его.

— Вы знакомы? — удивилась Маричка, остановившись рядом.

— Чего ж вы сразу не сказали, кто нас ждет в лесу? — вместо ответа безобидно упрекнул ее Егоров.

— Во-первих, не ведала, что вы знакомы. А во-вторих, в таком деле надо уметь молчать.

— Маричка у нас насчет молчания молодец, — ласково сказал Лонгавер и отечески похлопал ее по плечу. — Возвращайся, дальше мы пойдем сами.

Одним зубиком Маричка прикусила нижнюю губу и открыто посмотрела в глаза Березина. Она ничего не сказала. Только кивнула. Но в этом было все — и пожелание доброго пути, и боль души по поводу столь мимолетной встречи, и робкая надежда на новую встречу.

Березину хотелось ей сказать что-нибудь ласковое. Но не посмел он при старике. Да и товарищи тут. Пусть никто пока не знает, что эта девушка стала для него самым дорогим на свете человеком.

В полдень остановились в глубоком лесистом ущелье. Лонгавер предложил здесь отдохнуть, пока с гор не уйдут солдаты. Он предупредил, что наверху будут здорово стрелять. Немцы пострелять любят, а руководят операцией три немецких офицера.

На этом бача Лонгавер крепко пожал руку каждому десантнику, дал наказ Шагату никуда пока не двигаться и ушел.

Выставив караул, Егоров послал разведку к тропе, по которой, как предполагал Шагат, могут пойти каратели. В разведку отправились Сенько с Ващиком.

— Смотри, без фокусов! — предупредил Вацлава Егоров.

Уж кто-кто, а он знал пристрастие Сенько к «фокусам». То красное знамя повесит в советский праздник на доме самого коменданта полиции, да еще и напишет: «заминировано». То прямо из постели выкрадет бургомистра.

Вацлав дал слово, но случилось непредвиденное.

Поднявшись по лесистому склону на гору, двое разведчиков остановились на полянке, с которой было видно самое основание ущелья, словно ульями уставленное домами старого селения. В верхнем конце села, у крайнего дома стояло три крытых грузовика. Шоферы сидели у ручья, курили. А солдат не было видно.

«Значит, пошли в горы, — решили разведчики. — Что ж, будем ждать».

И тут они услышали довольно громкий, непринужденный говор.

Сенько пальцем изобразил в воздухе зигзаг, указывая Вацлаву на то место склона, где, по его мнению, извивалась тропа, а по ней поднимались в гору каратели. Тихо, от бука к буку, которые здесь были особенно развесистыми, разведчики перешли вправо. Разговор идущих в гору солдат стал явственней, четче. Сенько и Ващик словно в шатре стояли под навесом густой кроны бука, склонившегося в сторону ущелья.

— Идете, как на прогулку! — послышался сердитый голос, видимо командира.

— Хороша прогулка, — ответил ему другой дерзко и угрюмо. — Перестреляют нас партизаны, как куропаток.

— Да, за каждым деревом тут может оказаться пулеметное дуло. Не успеем залечь…

— Поляжем, если залечь не успеем, — невесело пошутил кто-то. — Тут хоть на родной земле.

— Слыхал?! — одними губами, выразительно спросил Сенько Ващика.

Тот кивнул молча.

И тут оба увидели метрах в тридцати словацкого офицера, шедшего по невидимой отсюда тропе. За ним гуськом тянулись тяжело навьюченные солдаты — целый взвод. Шли они устало, неохотно.

Тропинка, извиваясь по склону, увела этот взвод вправо. А за ним последовал второй взвод.

«Ну и каратели!» — подумал Вацлав.

Солдаты удалялись. Топот ног стихал. Разведчикам оставалось только вернуться к своим и доложить, что они видели. Но внизу вдруг снова послышался говор, а потом даже смех.

Разведчики прислушались. И вскоре поняли, что идет еще взвод.

«Ну да, три машины. На каждой по взводу», — догадались они.

Когда на тропе показался командир взвода, невысокий молодой подпоручик, Сенько сдвинул набок пилотку и, жестом приказав Ващику оставаться на месте, быстро вышел из-под дерева навстречу взводу карателей.

— Сумасшедший! — сцепив зубы и потрясая кулаками, прошептал вслед ему Ващик. Он ругал себя за то, что растерялся и не придержал товарища.

А Вацлав вышел на открытое место и, вскинув руки так, словно одним этим широким жестом надеялся остановить целый взвод, закричал по-русски:

— Стой! Куда идете?!

Подпоручик изумленно на него посмотрел. Даже не пытаясь схватиться за оружие, он ответил, что идут они искать партизан.

— Мы и есть партизаны! — все так же чисто по-русски заявил Вацлав и кивнул в сторону Ващика, который вышел из своего укрытия с автоматом на изготовку. — Чего вам от нас надо?

— Мне ниц не треба, — ответил подпоручик, улыбнувшись. Указывая на подошедших и на почтительном расстоянии остановившихся солдат, добавил, что им тоже от партизан ничего не нужно. Но получен приказ, и вот они идут. — Ви идите вниз, ми пойдем в гору, — подлаживаясь под русскую речь, предложил он. — Проведем боевую операцию, вернемся в авто. Ну, а ви опять пойдете в гору. — И он улыбнулся добрейшей улыбкой. — Файчишь? — Подпоручик протянул пачку сигарет.

Вацлав был некурящим, но в знак установления дипломатических отношений взял две сигаретки для себя и Ващика, поблагодарил и кивнул: мол, идите своей дорогой.

— Меткой вам стрельбы по камням! — пожелал он.

— Ано, ано, по каменям! Стрелять по каменям, — поддержал его подпоручик и пояснил, что нужно же солдатам расстрелять патроны, чтобы не нести назад такую тяжесть…

Так и разошлись. «Каратели» пошли вверх искать партизан. А разведчики, вернувшись к отряду, повели его вниз, на другую сторону ущелья.

В густом березняке, близ ручья, остановились на отдых. И вскоре услышали шальную стрельбу из пулеметов, винтовок и автоматов.

С другой стороны хребта началась артиллерийская канонада. Черная скала за Прашивой загрохотала разрывами снарядов, задымилась как вулкан, хотя там гореть было абсолютно нечему.

— Достается нам! — сокрушенно качнул головой Сенько.

— Тебе еще достанется за самовольство, — строго предупредил его Егоров, напоминая выходку с остановкой взвода. — Счастье, что напал на такого, которому война осточертела! А то скомандовал бы он взводу, и тебя разнесли бы из тридцати стволов…

— Товарищ командир! — взмолился Вацлав. — Но ведь он — человек военный, понимает, что нельзя вступать в бой, не разведав сил противника! Он же не знал, какие силы стоят за мной… Может, у меня батальон!

— Ты всегда из воды сухим выходишь! Ладно, потом поговорим.

— Смелого пуля боится! — на всякий случай напомнил Сенько, все еще надеясь на прощение.

К вечеру «каратели» угомонились, сели в грузовики и уехали.

— Укатили с победой! — пошутил Шагат-младший.

— Да, не зря Владо говорил, что словацкая армия не хочет воевать за Гитлера, — заметил Мыльников.

А утром на тропинке, которую партизаны Егорова теперь называли своей, появилась группа парней с тяжелыми рюкзаками за плечами.

В деревне у егоровцев теперь был свой человек. Он через связного сообщил, что это — рабочие-шахтеры. Хотят стать партизанами. Оружия у них — один пистолет на семерых, зато продуктов много — полные рюкзаки.

— Величко мне говорил, что от добровольцев нет отбоя, — вспомнил вслух командир отряда. — Тогда я подумал, что Петр Алексеевич немножко прихвастнул, а теперь вижу: прав. Что будем делать? — обратился он к комиссару и начальнику штаба.

— Запросим Строкача[2], — ответил Ржецкий. — Организация партизанских отрядов на территории Словакии в наши обязанности не входит.

— А куда ты денешься, если люди пойдут, — возразил ему Мыльников. — Сообщить в УШПД об этом, конечно, надо. Но так или иначе принимать людей в отряды придется. И чувствую, тут единицами да десятками не обойдешься, раз весь народ поднимается.

— И все же давайте эту группу условно примем в отряд, — предложил Егоров. — Отправим их к Владо. А там видно будет. Пусть Ежо и молодой Шагат ведут новобранцев к Владо. А мы попытаемся все же пробраться к железной дороге. — Он посмотрел на часы. — В двенадцать выступаем. Два часа на сон, полчаса на завтрак. Все… Спим.

Но только он прикорнул, как явился Зайцев, проверявший караулы, и доложил, что пришел Владо с каким-то надпоручиком.

— Так веди его сюда! Чего ж ты?

— Владо не решается вести в наш лагерь постороннего.

— Ну, хорошо, пойду к ним сам. Пусть думают, что у нас есть лагерь. Где они?

— У ручья. Умываются. Они очень быстро шли. Надпоручик спешит, ему нельзя надолго отлучаться из части.

— Это понятно. — Егоров подтянул ремень и поправил свою уже довольно старенькую фуражку, на которой ярко горела звездочка, подаренная ему сынишкой, еще когда шел на войну.

Вернулся Егоров с переговоров очень скоро, через каких-нибудь полчаса. И сразу же лег рядом с Мыльниковым.

— Опять не можем идти к железной дороге, — тяжело вздохнул он.

— Снова облава? — без тревоги в голосе спросил на все готовый комиссар.

— Боюсь, что да. Только в другой форме… — И командир рассказал о своей встрече с надпоручиком, начальником боепитания одного гарнизона.

За три года партизанской жизни на Украине Егоров и Мыльников привыкли к тому, что опасность может возникнуть в самом неожиданном месте, в самое неподходящее время. Но там хоть народ был свой, язык понятный. А тут всему надо учиться, все узнавать. Впрочем, со словаками говорить не трудно, особенно, если они специально произносят слова медленно, с расстановкой. Кое-что можно понять.

Надпоручик, назвавшийся Вильямом, сказал, что нужно пять грузовиков, чтобы вывезти припасенное для партизан оружие.

У десантников было четыре мешка со взрывчаткой и боеприпасами. А тут пять грузовиков! Неужели они могут так вот запросто вывезти из военного склада столько? Ведь Вильям говорил об этом как о чем-то само собою разумеющемся.

«Давно вывезли бы, да некуда девать. Это же не десять винтовок или пулеметов, что привалил где-нибудь камнями и ладно. Пять машин надо где-то разгрузить». Видимо, заботы Вильяма сводились только к тому, чтобы партизаны согласились взять такое огромное количество оружия.

Когда Егоров спросил его, почему не отдали это оружие своим партизанам, ответил вместо Вильяма Владо:

— Они к нам всерьез не относятся, наши армейцы. Считают, что мы только играем в партизанскую войну. Хотя самим же приходится восстанавливать то, что мы разрушаем.

Вильям и не возражал и не оправдывался. Видимо, так оно и было.

— Нет пророка в своем Отечестве, — сказал на это Егоров, соглашаясь принять оружие.

— Через некоторое время мы и сами перейдем к вам, может целой дивизией, — пообещал на прощание Вильям. — А пока что надо создавать базу. При возможности подвезем и продовольствие.

— Вот какие дела, — выслушав Егорова, заговорил Мыльников. — С такими делами не уснешь.

— Какой тут сон, — отозвался Егоров. — Из головы не выходит этот щедрый надпоручик.

— Не веришь ему?

— Хочу верить. Но уж очень все необычно! Ты только вникни в ситуацию. Нас двадцать два опытных партизана. Поймать нас в лесу не очень-то легко. Нужен способ, западня или приманка. Чем это оружие не приманка?

Мыльников молчал. Он вообще никогда не спешил с ответом. И Егоров сам продолжил свою мысль.

— Успокаивает только то, что весь гарнизон состоит из словаков. Владо я верю. А он сказал, что всех солдат и офицеров гарнизона знает не только в лицо, но и кто как настроен. Немцев в городе единицы. Держатся особняком. Это тоже хорошо. Чем дальше они от словаков, тем больше сторонятся их и сами словаки.

— Знаешь, о чем я думаю, — наконец заговорил Мыльников, — было бы это на Украине, мы организовали бы население на переноску оружия в горы, а сами бы следили за дорогой в ущелье, да за подъездными путями.

— А думаешь, здесь этого сделать нельзя?

— С Владо посоветоваться бы. Он обещал прийти сразу же, как появятся машины с оружием.

Долго еще обсуждали они предстоящий нелегкий день и уснули заполночь.

Разбудил их связной, пришедший от Владо. Он сообщил такое, от чего весь отряд сразу поднялся, как по боевой тревоге.

Оказывается, за ночь на околице села, расположенного в конце ущелья, появились обещанные боеприпасы и оружие. Целые кучи. Владо уже организовал людей, которые будут носить его в горы. Нужно только знать, куда его носить. Это должны сказать партизаны.

— Куда ж мы его денем? — недоуменно спросил Егорова Ржецкий. — У меня такое впечатление, что нас все время уводят от главного дела.

— Да кто знает, что теперь для нас главное? — заметил Мыльников.

— Спрячем оружие в пещере, где мы вчера встречались с Владо, там дождь не замочит, — сказал Егоров. — Пока пусть его несут в горы. А ночью уж мы спрячем.

Бабичка Анка, одинокая старушка, жившая на краю деревни, сокрушенно качала головой, глядя на вереницу людей, которые как муравьи сновали в гору и с горы по узкой лесистой тропинке. Мужчины, согнувшись от тяжести, несли в рюкзаках цинковые ящики с патронами. Кто послабее, тащил пулемет на колесах, на плечах нес по два, по три ручных пулемета или целую связку винтовок. Женщины, дети — все что-нибудь несли.

А через перевал по другой тропинке с песнями и весельем гуськом спускались празднично одетые жители соседней деревни и тоже включались в работу.

«Но откуда взялось столько оружия? — недоумевала бабичка Анка. — Одни говорят, с неба упало вместе с парашютами. Другие — будто ночью прошли по селу тяжелые авто. Да откуда бы оно ни взялось, нашим-то людям зачем вмешиваться в это дело? Дознаются шептуны Кактуса[3], пришлют чернорубашечников и всех, кто помогал, повесят».

При этой мысли бабичка Анка вздрогнула и пошла в дом, чтобы не быть свидетельницей. Хотела было помолиться, да опять задумалась. Одна на всю деревню свидетельница, а не соучастница этого опасного дела. А ну как и правда всех, кто сейчас носит оружие, перестреляют гардисты, она и останется одна на всю деревню? Одна, ни в чем неповинная!

Ноги сами вынесли бабичку Анку из дома. Взяла колясочку, на которой возила продукты из магазина, и поковыляла туда, где были все. Ничего она поднести не сможет, зато колясочка ее кому-нибудь облегчит работу.

Первым, кого догнала бабичка Анка, был черноголовый мальчуган, тащивший на веревке что-то такое, чего она и в жизни не видывала.

— И куда ты тащишь эту плиту? — напустилась на него старушка.

— Это не плита, бабичка Анка. Это миномет! — гордо ответил мальчишка, отирая пот со лба.

— Его бы на коляску, что ли, все легче было бы…

— Нету у нас такой коляски, — с завистью глядя на бабичкину колясочку, ответил мальчишка.

— Вот она. Кто бы помог тебе поднять на нее это железо?

— Сам, — решительно сказал мальчуган.

Кряхтя и надрываясь, он повернул миномет на бок, одним углом навалил его на коляску, потом подтянул его. Коляска крякнула, что-то в ней треснуло. Но уцелела.

А мальчишка взялся за ручки. Повез.

Бабичка Анка осталась внизу, возле кучи винтовок и штабелей цинковых ящиков. Мимо нее шли тяжело нагруженные, радостно возбужденные люди.

— Можно подумать, что вы только были в церкви и прямо сюда. Понаряжались! — выговаривала она девушкам, которые тащили на носилках что-то очень тяжелое, но, несмотря на тяжесть, пели песню. — Что за праздник у вас сегодня?

— Престольный праздник, бабичка Анка! — засмеялась одна бойкая девушка, пританцовывавшая с двумя густо намазанными тавотом винтовками. — Сегодня день рождения партизанского отряда в наших горах!

— То мы только слышали, что где-то там появились горные хлопцы, бьют швабов, да Кактусовых ищеек. А теперь и наши станут мужчинами, хватит им за юбками прятаться! — поддержала ее блондиночка, крохотная, но, видать, сильная, потому что несла на коромысле два цинковых ящика, перевязанных проволокой. Ответив так бабичке Анке, она продолжала петь:

— Что с ними толковать, молодежь беспечна! — вздохнула бабичка и обратилась к женщинам в летах, которые тоже несли на плечах винтовки.

— Ну, хоть вы-то понимаете, что вам будет, когда обо всем дознаются те супостаты?

— Немец начнет отступать, все равно всех перебьет, — ответила бедовая молодуха. — Запасемся оружием, хоть будет чем отбиваться! Не ждать же погибели, сложа руки?

— Ано, ано, — согласно кивнула бабичка и, подойдя к куче винтовок, взяла одну из них.

Винтовка оказалась не такой уж тяжелой, только чересчур была выпачкана рыжей мазью. Бабичка Анка хотела ее вытереть, но вовремя догадалась: так надо, чтоб не ржавела. Ну да руки отмоются. И спросив подошедшего мужчину, не стрельнет ли эта штука сама по себе, она пошла в гору, переставляя винтовку, как посох.

Допоздна жители двух сел носили оружие, а потом до полуночи пели и плясали на околице.

Это был поистине народный праздник, какие в Стране Советов принято называть субботниками.

Партизаны понимали, что среди тех, кто помогал носить в горы оружие, может найтись и доносчик, который тут же побежит в полицию. Об этом Егорова предупредил и Владо. Поэтому ночью с помощью большой группы подпольщиков оружие было перепрятано. Особенно в этом деле усердствовали те добровольцы, которых Егоров временно отдал Владо.

Оружие и боеприпасы сложили в пещеру. Поставили усиленный караул.

Доносчик обнаружил себя на следующий день.

Об этом партизаны узнали по выстрелу, раздавшемуся в ущелье. Вслед за выстрелом в небо взвилась зеленая ракета. Значит, опять едут каратели.

Этот сигнал подали подпольщики, которые днем и ночью дежурили теперь на всех дорогах и тропах, ведущих в горы, где расположились партизаны.