Тропами Яношика

СИГНАЛ К ВОССТАНИЮ

До августа 1944 года правители Словакии собственными силами расправлялись с теми, кто не покорялся новому режиму. Карательные отряды составлялись обычно из жандармов или гардистов, и лишь изредка из солдат регулярной армии, руководимых словацкими офицерами.

Но на этот раз в карательной экспедиции, остановившейся на маленькой железнодорожной станции, только солдаты были словаки, а все офицеры, начиная от взводного командира и до полкового, — немцы, эсэсовцы. Сами немцы едва ли понимали настроение солдат чуждого им народа. Зато сразу же прекрасно поняли его рабочие. Воинская часть не успела еще расквартироваться, а железнодорожники уже знали, куда и зачем она идет.

Кто по заданию организации, которая тайно вела подрывную работу, кто по движению собственного сердца — многие в тот день сделали хоть что-нибудь для того, чтобы партизаны узнали о грозящей им опасности.

Где-то по задворкам собирались по двое, по трое и тихо, но горячо обсуждали последние события. Словом, весь поселок оживился, хотя постороннему человеку трудно было это заметить, потому что улицы стали, наоборот, малолюдны. Случайные прохожие ходили по самому краешку тротуаров, а при виде немецкого офицера сворачивали в первый попавшийся двор.

Настоящая жизнь кипела только за поселком, на дороге, по которой карателям предстояло ехать к месту боевых действий. Но и там опять-таки ничего особенного в глаза не бросалось. Изредка, может быть, раз в час, проходила туда или сюда грузовая автомашина. В полдень приехала легковая. Сидевшие в ней жандармы боялись партизанского обстрела откуда-нибудь из леса, который грозно обступил дорогу с обеих сторон, но не встретили ни души. Даже виадук — это самое опасное место миновали благополучно. А только они скрылись, на виадуке появился человек в рабочей одежде, с биноклем в руке.

— Продолжайте! — скомандовал он кому-то, находившемуся внизу, под виадуком, и, приставив бинокль к глазам, стал всматриваться вдаль.

Со стороны станции послышался стрекот мотоцикла. По мере приближения к виадуку мотор пел все выше и протяжнее, как ветер в трубе. Наблюдатель даже заслушался: любил он песню мотора, будь то автомобиль или мотоцикл, ненавидел только рев бомбардировщика. Вот показался и сам мотоциклист, по виду он такой же рабочий, как наблюдатель. Но удивительно! Грузовик с гардистами этот наблюдатель пропустил. Жандармов в легковой машине не тронул. А своего…

— Эй, стой!

По знаку наблюдателя из-под сосны вышел чумазый человек с пистолетом в руке.

— Ржезак?! — удивленно спросил наблюдатель мотоциклиста. — Ты куда это? На чьем мотоцикле?

— Мотоцикл, попросту говоря, увел, — ответил Ржезак, сидя на нем и ногами упираясь в асфальт. — А вот куда… Не знаю даже, как это тебе объяснить, Кветко.

— Уж, я думаю, что не немцы тебя послали в разведку, — усмехнулся Кветко.

Ржезак посмотрел в глаза товарища по работе и заговорил торопливо:

— Хоть ты не коммунист, как и я, но мысли-то у нас, я вижу, одинаковые, он кивнул на работу людей под виадуком. — Ты слышал о тех двух мотоциклистах?

— Конечно.

— А я видел их и даже перевязал одного.

— Ну? — Здоровый, крепко сложенный Кветко обеими ручищами схватил за плечи Ржезака. — Где они? Что с ними?

— Постой, медведище, задушишь! — взмолился, щуплый от природы, Ржезак. — Они ранены. Их мы отправили к врачу, а меня они послали в другое место…

— Понимаю, сообщить о карателях! Тогда жми! Жми вовсю! Мы послали одного к партизанам, но не мешает и тебе поехать. Правда, еще пять минут, и ты не проехал бы уже здесь…

— Виадук взорвать хотите? — догадался Ржезак. — Правильно! Задержите их хоть на день.

Мотоцикл рванулся и, размахивая синим хвостом дыма, умчался. Только он скрылся за поворотом дороги, как раздался такой грохот, что по лесу потом долго еще раскатами весеннего грома неслось рокочущее эхо.

Развалины виадука перекрыли шоссе, как горный обвал речку.

А мотор мотоцикла пел свою песню. Кочегар подпевал ему. И думал о чем-то светлом, несегодняшнем. Наконец, глубоко вздохнул и громко сказал, точно перед ним были не сосны да ели, наперегонки бежавшие вдоль дороги, а стотысячная толпа:

— Эх, сумасшедшие! Хотят уничтожить партизан? Если уж такие, как агнец божий Кветко, потеряли терпение, то кто же теперь у нас не партизан?

— Дай посмотрю!

— Погоди, Фило. Я еще не успел навести как следует.

— Пока ты наводишь, кто-нибудь из офицеров заявится…

— Ну и что ж? Думаешь, сами они не смотрят?

— Не все. Есть и такие, что все еще верят в победу Гитлера, как слепые щенки.

— Смотри быстро, да передай Тадеушу.

Бинокль переходил из рук в руки уже по второму кругу. Каждому хотелось еще и еще прильнуть к окулярам, чтобы хоть на несколько мгновений унестись из тесного двора казармы туда, где веяло романтикой партизанской борьбы, где вольно, как ветер в Татрах, гулял дух Яношика.

К собравшимся в укромном уголке за казармой солдатам подошел еще один, только что сменившийся с поста.

— Горович тоже свой парень, — сказал сержант забеспокоившимся было товарищам.

— Ребята! — еще издали заговорщическим шепотом окликнул их Горович. — У всех солдат в казарме только и разговору, что о Прашиве, горе, на которой обосновался большой партизанский лагерь.

— Ты что ж, радио не слушал? — удивился Тадеуш, высокий угрюмый блондин. — Я так каждый день согласился бы дежурить, чтоб хоть на пять минут включить радио пана капитана и послушать Москву.

— Да я ведь не возле штаба дежурил сегодня, — начал оправдываться Горович. — Мост охранял.

Его подняли на смех.

— Охранял взорванный еще неделю назад партизанами мост!

— Ты что ж, боишься, чтоб партизаны не восстановили его?

— А ты не бойся. Партизаны знают, когда мост взорвать, а когда восстановить!

— Да! И если уж задумают восстановить, то, хоть тысячу Горовичей поставь, сделают свое, — убежденно сказал Тадеуш и смягчился: — На, читай, — он подал маленькую серую листовку.

— Товарищи!

Братья чехи, словаки; мадьяры и все граждане, населяющие Словакию!

— Да ты про себя читай, — остановил Горовича солдат, смотревший в бинокль.

— Нет, такое надо читать только вслух! — И он продолжал: — Красная Армия, а с ней и чехословацкая бригада генерала Свободы уже сражаются на восточной части нашей родины. — Горович крепко сжал кулак и потряс им перед головою. — Черт возьми! Братцы, неужели?!

— Ты скорей, а то нужно другим, — прервал его Тадеуш, лучший в батальоне стрелок. — И не так громко.

— Красная Армия идет на помощь нашему народу, стонущему под пятой кровавого Гитлера.

Словаки! В этой священной борьбе мы должны… — Содержание листовки так взволновало Горовича, что он не мог читать тихо, несмотря на уговоры товарищей. Лишь когда сержант предупредил, что зажмет ему рот, он перешел на шепот.

— Вот посмотри, — забрав прочитанную листовку, сержант дал Горовичу бинокль. — Полюбуйся, как этот праздник встретили партизаны.

— Не то что мы! — сердито буркнул Тадеуш.

— А кто вам мешал? — с досадой сказал сержант. — Листовки есть? Есть. Чего вам еще надо? Мы могли бы еще в июле уйти к партизанам…

— Так и надо было сделать, — откликнулся Ладо. — В общем, вы как хотите, а я сегодня же буду там! — Еще раз посмотрев на гору, он отправился в казарму.

— И я с тобой! — не отрываясь от бинокля, кинул ему вслед Горович.

Ему как опоздавшему позволили смотреть дольше всех. Он уже чувствовал, что надо бы вернуть бинокль сержанту. Но как оторваться от той величественной картины на вершине Прашивой, которая открывалась перед ним?

А тут как раз взошло солнце — самое что ни на есть праздничное. Первые лучи его: осветили красное знамя, трепетавшее на горе. Оно запылало, как огромный костер, развеваясь на ветру. Казалось, будто бы сам Яношик стоит на утесе-великане и размахивает этим знаменем, сзывает своих шугайков — добрых словацких молодцов…

Не только солдаты, все жители окрестных деревень смотрели теперь на Прашиву с нетерпеливой надеждой. Прашива стала священной горой, символом борьбы за свободу и счастье.

На улицу Старе Гори, самого близкого к Банска-Бистрице местечка, где была партизанская застава, вышли почти все — и малые, и старые, даже те, кто до этого лежал в постели. Конечно, были и такие, которые жались возле своих домов, с тревогой оглядывались в предчувствии того, что скоро потеряют и богатство, и власть.

Но остальные говорили громко и весело, смеялись, пели. Да так пели, что голоса разливались по ущелью вокруг местечка, как Грон в половодье. С песнями молодежь уходила в горы к партизанам.

А вот еще где-то за местечком, со стороны Банска-Бистрицы, грянула дружная песня. Было ясно, что идет не менее роты. Если б это шли каратели, на заставе, которая теперь не дремала ни днем, ни ночью, уже подняли бы тревогу. Но никакой тревоги не было. Кроме того, песня была уже знакомой «Катюшей». Значит, все в порядке. Не только ребятишки, но и взрослые полезли на крыши домов, чтобы увидеть, кто же поет так задорно.

И вот показались вооруженные солдаты тисовской армии. Вел их начальник партизанской заставы, которого в местечке уже хорошо знали, — десантник Вацлав Сенько. За ним следовал сержант с красной ленточкой, наскоро пришитой к форменной фуражке. А уж потом чеканили шаг словацкие солдаты. На лицах их светились улыбки, точно война уже кончилась и они возвращались домой к родным и близким.

Люди двинулись им навстречу, оставляя середину улицы свободной. Местные парни с оружием, а то и просто с каким-нибудь самодельным палашом пристраивались сзади к колонне партизан. Старики молча шли за ними, и среди стариков самые древние в местечке — Налепка и Гайдаш. Когда поравнялись с магазином, где, как загнанные волчата, стояли сын владельца магазина и его друзья, Гайдаш — очень хитрый, лукавый старик — спросил их:

— А вы что ж не идете на Прашиву?

Ответа не последовало.

Карл Налепка с деланной укоризной посмотрел на Гайдаша — мол, ничего ты не понимаешь, и с едкой усмешкой сказал:

— Такие там не нужны. Туда слетаются только орлы!

Партизанские отряды росли и полнились. Казалось, вся жизнь из местечек переходит в горы. Там дни и ночи слышались песни, стрельба обучающихся военному делу новобранцев.

Все трудовые люди были готовы бросить свои обжитые дома и уйти к партизанам. В армии с большим трудом удавалось задержать солдат. И то лишь в том случае, если командиры тайно или открыто сообщали своим подчиненным о намерении высшего командования первой словацкой дивизии организованно перейти на сторону партизан, когда начнется всеобщее восстание. А что такое восстание вот-вот вспыхнет, никто не сомневался.

Лишь крупные буржуа, особенно немецкой национальности, каких в Словакии было немало, убегали в сторону Братиславы, где, как казалось им, поспокойнее. Они заваливали тисовское правительство и немецкое «представительство» жалобами и заявлениями, в которых требовали немедленно остановить партизанское движение в Словакии.

А словацкий национальный Совет уже вовсю по городам и селениям вел агитацию за партизан, за развертывание открытой борьбы с немецкими оккупантами. Благодаря усилиям этого Совета и коммунистов, теперь выходившим из подполья, партизанское движение в восточной и средней Словакии ширилось мощно и стремительно.

В западной же части страны было внешне «спокойней». Местность там более равнинная. В долине Моравы, да и в нижнем течении Вага, в основном поля богатых землевладельцев. Помещики притаились, не зная, куда податься, а малоземельные крестьяне, особенно рабочие горных районов, уже готовились к борьбе, но и здесь партизаны расширяли свою деятельность. Созданный еще в 1943 году в районе Батеваны партизанский отряд после гибели его организатора советского офицера Баранова лишь на время прекратил свою активную деятельность. Но после появления листовок, после дошедших сюда раскатов борьбы в Восточной и Средней Словакии, деятельность в нем снова оживилась, и он рос день ото дня.

К самой Братиславе «подселился» со своим неуловимым отрядом опытный украинский партизан Иван Диброва. Его люди укрылись в Малых Карпатах, высшая точка которых не более 600 метров. Оттуда диверсионные группы совершали свои налеты на военные коммуникации, немецкие гарнизоны, обязательные при каждом словацком гарнизоне, в каждом крупном городе.

Молодежь сама искала людей, способных руководить партизанским отрядом. Так вокруг Петраша Шагата и его друга Богуша, ушедших из Братиславы и не добравшихся до своих, за несколько дней собралась кучка вооруженных парней. Петраш еще лежал с плохо заживающей раной, а парни в рабочих спецовках уже пустили под откос немецкий эшелон и стали называть себя партизанами Шагата. К моменту выздоровления Петраша у него был отряд из шестидесяти хорошо вооруженных бойцов, среди которых выделялись опытные воины, солдаты словацкой армии.

В западную Словакию двинули свои отряды партизанские бригады Величко, Егорова, Белика. И все-таки партизанское движение тут не захватывало так все население, как там, восточнее Вага.

Начинать восстание в такой обстановке полуготовности было опасно. Но и сдерживать его в некоторых районах уже не было сил.

На совещании командиров самых популярных к тому времени партизанских бригад Егорова, Величко, Белика и других выступил один из руководителей Коммунистической партии Словакии, довольно молодой человек. Говорил он с глубокой убежденностью в правоте своих доводов. После его выступления самый юный и самый горячий из партизанских комбригов Петр Величко дал слово, что его бригада еще больше развернет агитационную работу, но боевых действий не будет продолжать до сигнала всеобщего восстания.

Заручиться такими обещаниями командиров бригад представителю ЦК было очень важно, потому что взятие небольших городов и местечек, к чему стремились некоторые партизаны, преждевременно разоблачило бы замыслы руководителей восстания и сорвало его.

Но после обстановка сложилась так, что отдельные партизанские командиры не могли сдержать своего слова и развертывали боевые действия.

Офицеры гарнизона Турчанского Мартина давно уже были в уговоре с командиром партизанской бригады Величко, располагавшейся всего в нескольких километрах от города. Натерпевшись от фашистов унижений, они рвались в бой, им не терпелось бросить службу в городе и уйти в горы. А тут подвернулся случай проявить себя.

В полночь начальника гарнизона Турчанского Мартина разбудил настойчивый телефонный звонок.

— Подполковник Перко слушает! — подняв трубку, он посмотрел на светящийся циферблат часов. Было два.

— Яро заболел. Нужна твоя помощь.

— Иду! — ответил подполковник и, не включая света, стал быстро одеваться.

— Тоно, что случилось? — тревожно спросила жена.

— Ничего, моя хорошая. Спи. Я скоро вернусь, — успокоил ее муж, тихо закрывая за собою дверь.

Яро — Ян Брезик, десантник комбрига Величко, прикомандированный к гарнизону для связи. Если сказали «заболел», значит, есть срочное дело.

Недавно подполковник установил с партизанами тесный контакт. Лучше он сам поведет своих солдат в бой против немцев, чем они поодиночке перебегут в партизанские отряды.

Брезик в условном месте ждал подполковника не один. С ним пришел человек в штатском. Сам же Ян был почему-то одет в форму железнодорожника.

Подошли к вокзалу. Человек в гражданском остался у дверей, а Брезик и Перко вошли в кабинет начальника станции. Тут Брезик и рассказал о последнем событии.

Железнодорожники сообщили партизанам, что через Мартин в скором поезде Будапешт — Берлин едет немецкая военная миссия из тридцати эсэсовцев во главе с генералом Отто. Есть предположение, что эсэсовцы перебрасываются в дивизию «Эдельвейс», чтобы начать борьбу против партизан в Словакии.

— Видимо, лучше будет, если партизаны сами займутся этой миссией, а не наоборот, — закончил свое сообщение Брезик.

— Ваш план? — спросил Перко, чувствуя, что кровь приливает к голове от волнения перед необычайным и, кажется, слишком отчаянным шагом.

— Снять миссию с поезда без шума, — ответил Брезик. — А как это сделать, давайте обсудим вместе.

Поезд с высокопоставленными пассажирами прибыл в три часа. По правилам военного времени станция не была освещена. Пассажиры или лежали на своих полках, или равнодушно выглядывали из окон вагонов.

Прошло пять минут — больше, чем положено стоять на этой станции скорому поезду.

Из второго вагона вышли два немецких офицера и быстро направились к одиноко возвышавшемуся на перроне начальнику станции.

— В чем дело? Почему поезд стоит? — раздраженно спросил один из офицеров — майор с черной повязкой на правом глазу.

Начальник станции, роль которого теперь исполнял Брезик, виновато ответил, что сигнала к отправлению он дать не может, пока рабочие не исправят путь.

— Почему у вас путь оказался неисправным именно тогда, когда едет генерал рейха?! — Майор, как дуло пистолета, устремил на него остекленелый левый глаз.

— Путь был все время исправным, а недавно партизаны разрушили дорогу.

— Далеко отсюда?

— В семи километрах.

— Какие приняты меры?

— Самые решительные — в час тридцать была послана военизированная бригада рабочих. И вот отправляется дополнительный вагон с рабочими и строительным материалом. Там оказался разобранным путь на целый километр. Везем шпалы, рельсы. — Он кивнул на паровоз, тащивший по третьему пути вагон и две платформы.

На платформах действительно были рельсы и шпалы. А в вагоне сидели переодетые в форму железнодорожников, вооруженные автоматами и гранатами французы из отряда Жоржа де Ланурье. По прибытии миссии на станцию французский отряд должен был выехать на всякий случай в сторону Жилины. А всю операцию на станции должны были провести солдаты гарнизона под командованием подполковника Перко и партизаны, переодетые в форму железнодорожников. В эту ночь на станции Мартин даже буфетчицу изображала партизанка.

Проводив глазами ушедший на ремонт дороги состав, немецкий офицер сказал, что начальнику станции нужно самому идти объясняться к генералу.

Брезик поправил на себе непривычную для него форму железнодорожника, передал свой жезл услужливо подбежавшему диспетчеру и нарочито робко сказал, что генерал требует объяснений.

— Не объяснений! — оборвал его майор. — А отправки поезда.

Диспетчер — командир партизанской группы, занявшей свои места внутри вокзала, беспомощно развел руками.

Что, мол, поделаешь. Но тут же поинтересовался, а нельзя ли попросить начальника гарнизона, чтобы на помощь рабочим послал солдат.

— Найн! — рявкнул майор и пояснил свое возражение тем, что, по его убеждению, каждый должен исполнять свои обязанности. Он высказал предположение, что для ускорения работ по восстановлению пути лучше всего выслать бригаду из гражданского населения. Но пусть этот вопрос решает сам генерал.

Еще раз оправив на себе непривычную форму, Брезик с трудно скрываемым волнением последовал за гитлеровцем. Волновался он потому, что очень переживал за судьбу ответственной операции, впервые за время войны порученной ему. На Украине в партизанском отряде Ян всегда «играл вторую скрипку» — то был вторым номером пулеметного расчета, хотя прекрасно стрелял, то помощником минера. Однажды даже с обидой заметил русскому командиру, что зря они так долго ему не доверяют.

— Да что ты, Янош! — искренне удивился тот. — Мы тебя просто бережем для Чехословакии. Там ты больше пользы принесешь! Подумай только что говоришь, разве после того, что ты сделал, можно тебе не доверять?

А сделал он для Красной Армии действительно много. Немецкая воинская часть, в которую привезли из Трнавы студента-лингвиста Яна Брезика, стояла на берегу Днепра в курортном поселке. Солдаты здесь охраняли гитлеровских генералов, отдыхавших после лечения в госпиталях. Однажды Ян попал в караул, охранявший домик, где жил какой-то немец, еще более важный, чем генералы, судя по тому, с каким подобострастием к нему относились. От горничной Ян узнал, что это крупный специалист по строительству военных укреплений.

И вот как-то ночью Ян увел инженера в лес, к украинским партизанам. Приняли они его радушно. Однако держали Яна под домашним арестом больше месяца. Наконец сам командир объявил ему благодарность. А немецкий инженер оказался очень полезным «языком», он прибыл в дом отдыха после инспектирования новых оборонительных сооружений на Днепре. Тогда это было очень важно знать командованию Красной Армии, потому что немцы уже отступали, однако на весь мир кричали о неприступности правого берега Днепра.

Правда, с наградой Яна получился маленький конфуз. Получив партизанскую медаль, он обратился к командиру диверсионной группы Петру Величко с просьбой обменять ее на медаль «За отвагу». Партизаны весело посмеялись, объяснив, что медали не меняются. А уж если ему так хочется, пусть идет с ними на задание и заслужит такую награду.

Ян Брезик считал, что медаль «За ведвагу» — так он переводил по-своему — это самая высокая награда и с радостью пошел с минерами. Величко намаялся с ним в этом походе — лезет напролом, не признает ни патрулей, ни минных полей, ни дотов.

Из первого похода Ян принес пулю в руке, ниже локтя. С месяц пролежал в партизанской санчасти. Но потом все же медаль «За отвагу» получил. Пользуясь своим знанием немецкого языка, он провел партизан в расположение немцев и помог выкрасть офицера. С тех пор его так и прозвали «немецким вором». Но и там он был все-таки проводником, а не командиром группы.

И вот теперь Ян Брезик на своей родной земле возглавляет сводный партизанский отряд в сложной операции «Военная миссия». А комбриг Величко только следит за операцией через связного, этого самого «диспетчера».

Да, на этот раз у Яна Брезика дело серьезнее всех предыдущих, и за все здесь отвечает прежде всего он сам.

«Перед генералом надо играть роль подобострастного верноподданного. Необходимо все слышать, видеть и все понимать. А главное притвориться очень плохо знающим немецкий язык».

К генералу пропустили только после того, как один из эсэсовцев бесцеремонно его ощупал в поисках оружия.

— Что у вас творится на пути? — напустился генерал на начальника станции.

Из доклада майора он уже знал о причине задержки поезда, поэтому не стал слушать объяснений, а продиктовал свой приказ:

— Ремонт дороги закончить за три часа, а не за восемь, как вы решили. Выслать дополнительную бригаду рабочих. Вызвать ко мне начальника местного гарнизона.

Через несколько минут перед генералом предстал невысокий уже полнеющий подполковник Перко. Генерал выдал и ему щедрую порцию упреков, а в заключение потребовал связать по телефону с Братиславой. Узнав, что телефонная связь также испорчена партизанами, взорвался.

— Что ж, вы решили держать меня в вагоне, пока не налетят советские бомбардировщики? — закричал он. — Где у вас бомбоубежище?

— Возле вокзала и на территории гарнизона, — пояснил подполковник Перко.

— Оставьте своего человека на случай воздушной тревоги, чтобы проводил нас до бомбоубежища, а сами, лично вы, господин подполковник, займитесь вопросом скорейшего исправления пути и телефонной связи.

Подполковник покорно откозырял и ушел, озабоченный тем, как выманить из вагона генерала и его свиту, вооруженную не только личным оружием, но и пулеметами и гранатами. Без ожесточенного боя здесь не обойтись. А этого не хотелось бы делать в окружении пассажиров из гражданского населения: могут быть невинные жертвы.

Всеми способами надо постараться убрать немцев из вагона.

Брезик предложил прибегнуть к помощи ложной воздушной тревоги.

Расчет его оправдался. Как только завыла сирена, немцы повыскакивали из вагона и в сопровождении жандармов-словаков направились в гарнизонное бомбоубежище.

От привокзального бомбоубежища генерал отказался, увидев, что туда с воплем и гвалтом хлынули выбежавшие из вагонов пассажиры, судя по одежде, в основном жители Чехословакии.

Ян Брезик тут же выставил «жандармов» — переодетых партизан. «Жандармы» выстроились вдоль всего пути, от станции до гарнизонного бомбоубежища, и не пускали гражданское население на дорогу. Генерал был не молодой, но, подгоняемый воем сирены, шел так быстро, что его свита почти бежала.

«Дружные, как борзые на охоте!» — невольно подумал Брезик, следовавший за гостями. На ходу он где жестом, где взглядом давал указания партизанам, одетым жандармами, кому куда перейти и что делать дальше.

«Жандармов» здесь оказалось больше, чем немцев. Но все немцы, кроме генерала, вооружены автоматами. А двое — один впереди, другой сзади — с ручными пулеметами на изготовку.

Генерал был так тесно окружен, своими подданными, что пущенная со стороны пуля навряд ли к нему бы пробилась.

— Эсэсманы поймали кого-то очень важного! — услышал Брезик голос пассажира с чемоданом, остановившегося за спиной одного из «жандармов».

— Не видишь — советского парашютиста, переодетого в форму гитлеровского генерала, — пояснила догнавшая его женщина с сумочкой в руке. — Только всех им не удастся переловить!

Действительно немцы, державшие на изготовку свои автоматы, больше походили на конвой, чем на охрану. Ян Брезик вынужден был подать знак одному из «жандармов», чтобы удалил этих разговорившихся некстати пассажиров.

У входа на территорию гарнизона, возле широко раскрытых ворот, немцев встретил подполковник Перко с двумя поручиками. Подошедшему к нему эсэсовскому майору с черной повязкой на глазу он первым делом доложил, что взвод солдат под командой его заместителя отправлен на ремонт дороги. Откозыряв, гостеприимным жестом указал путь к бомбоубежищу, у входа в которое выстроился взвод словацких солдат во главе с капитаном.

Одноглазый майор выслал вперед трех автоматчиков, видимо, для осмотра бомбоубежища.

Сирена продолжала завывать, предсказывая близкий налет бомбардировщиков. Тем не менее немцы остановились возле входа в убежище, не решаясь войти туда, пока не вернулись те трое.

Перко не знал, что ему делать. Основная часть группы нападения поджидала немцев внутри бомбоубежища. А что, если немцы не пойдут туда? Ведь это военные, видавшие виды люди. Они могут ждать налета возле входа в убежище: спрятаться можно даже под свист падающей бомбы, да и то если уж падает она прямо на тебя.

Эти сомнения подполковника Перко словно почувствовал оставшийся за воротами гарнизона руководитель операции Ян Брезик. Он трусцой подбежал к немцам. Остановившись перед одноглазым майором, доложил, что железнодорожная телефонная связь восстановлена и после отбоя воздушной тревоги генерал может поговорить с Братиславой или даже Берлином. Немец поблагодарил, добавив при этом, что если еще и дорога будет исправлена также быстро, то он, майор, перевесит ему на грудь один из своих орденов. И даже подмигнул при этом.

Заметив, что из бомбоубежища по двое, по трое выходят словацкие автоматчики и выстраиваются у двери, Брезик решил еще на минутку привлечь к себе внимание майора.

— Господин майор, есть еще один вариант быстро попасть вам в Берлин, — подобострастно заговорил он, якобы польщенный возможностью получить гитлеровский орден. — Если ремонту дороги помешают партизаны, можно отправить вас обратно в Будапешт…

— А наш поезд партизаны не пустят под откос? — снова зло прицелился своим левым глазом майор. — Уж они наверняка узнали, что мы тут второй час толчемся.

— Господин майор, я вам гарантирую безопасный проезд до Будапешта, — вмещался подполковник Перко.

— Каким это способом? — скептически прищурился майор.

— Вышлю роту автоматчиков на поезде, впереди которого пойдет вагон с балластом. А ваш состав последует за ним.

— Да, тут следует подумать о том, как выбраться из этой мышеловки, — заметил майор и направился к генералу.

Тот внимательно выслушал его. Остальные немцы при этом истуканами стояли вокруг своего генерала. Здесь они не держали так напряженно руки на оружии, как это было, когда шли к гарнизону. Но все равно автоматы у всех висели на груди, а пулеметчики прислонились спиной к каменной стене бомбоубежища и направили пулеметы на ворота, откуда можно было ожидать всякое.

Сирена вдруг умолкла. Немцы оживились. Некоторые даже заулыбались. И вот тут-то раздалось дружное:

— Хенде хох!

Самые благоразумные немцы быстро поняли, что стрелять в наставленные на них автоматы некогда, а бежать некуда — пуля догонит, и подняли руки. Но одноглазый майор так и взвился. Схватившись за пистолет, он крикнул подполковнику Перко:

— Что это значит?!

В ответ ему полсотни солдатских голосов еще более грозно повторило:

— Хенде хох!

Майор выстрелил и убил наповал первого попавшегося на глаза словака. И тогда у словацких солдат, помнивших строгий приказ не стрелять, до последней возможности пытаться взять немцев живыми, кончилось всякое терпение. Весь их гнев, накопившийся за годы фашистского произвола, вырвался смертоносным сокрушительным огнем.

Все тридцать эсэсовцев, чьи руки были обагрены кровью тысяч невинных жертв, они ликвидировали во мгновение ока.

— Трупы вывезти и закопать, — распорядился Ян Брезик. — В городе объявить военное положение. Всех, кто сочувствует немцам, изолировать. Эшелон с гражданским населением расформировать и строго проверить каждого пассажира.

— Товарищ командир, — обратился к нему подполковник Перко, — со стороны Жилины немцы могут послать карательный отряд.

— Не только могут, а обязательно пришлют, — ответил Брезик. — Но их к вам не пропустят французы. Там, где стоит отряд нашего друга де Ланурье, немцы не пройдут.

Утром на улицы Мартина вышли танки верных фашистскому режиму некоторых воинских подразделений. Партизаны Брезика сразу же взяли танкистов в плен. К полудню город был освобожден от немцев и гардистов.

Весть о взятии Турчанского Мартина была той спичкой, которой оказалось достаточно, чтобы пожар вспыхнул везде, где имелись хоть маленькие партизанские отряды.

Партизаны Средней Словакии стали спускаться с гор, занимать села и местечки, подбираясь к областным центрам и самой Банска-Бистрице — административному центру Средней Словакии.

Выслушав доклад министра внутренних дел Шане Маха о положении в Средней и Восточной Словакии, президент Тисо уставился на карту, разложенную перед ним на столе. Красными флажками там были обозначены города и села.

Румяное, сытое лицо президента ничего не выражало, и это больше всего удручало Шане Маха. Откинувшись на спинку плюшевого кресла, министр внутренних дел терпеливо ждал реакции на доклад. Самым страшным в своем докладе Шане Мах считал сообщение о красных флагах. Он дословно передал то, что услышал от летчика, пролетевшего вчера над селами в окрестностях Банска-Бистрицы, Ружомберка, Турчанского Святого Мартина.

Генерал Туранец, назначенный главнокомандующим, недолюбливал Шане Маха, поэтому сидел в отдалении и лишь изредка подкалывал министра внутренних дел, который «развел в горах партизан».

— Красных флагов теперь в Словакии больше, чем крестов на церквах и каплицах, — заметил он, когда министр закончил свой нерадостный доклад.

Однако же президент пропустил эту фразу мимо ушей. И заговорил совсем о другом, о более страшном: партизаны, захватили Поважье и Погронье — две речные долины, пересекающие всю Словакию с севера на юг, от Польши до Венгрии.

Вот это больше всего угнетало президента. Лицо его, как всегда, ничего не выражало. Но внутренне он был так удручен, словно это ему самому враги перерезали вены, и он истекает кровью, исходит последним дыханием.

Ведь Словакия выпала из гитлеровской игры. Ее нужно теперь объезжать через Польшу и Венгрию, чтобы поддерживать связь с фронтом. А зачем это фюреру? Он добавит еще две-три дивизии к двум, посланным на партизан по просьбе президента, и очистит Словакию и от партизан, и от ее беспомощного, никому теперь ненужного правительства. Посадит здесь своего гауляйтера и будет «орднунг».

Трон уплывал из-под холеного, тяжелого тела Йозефа Тисо. Последней надеждой был новый главнокомандующий. К нему и обратился президент с вопросом: что делать?

— Почему бездействует армия, когда у нее под носом лесные оборванцы оккупируют города и села?..

— Не бездействует, господин президент, а действует против нас! — как упрек министру внутренних дел бросил Туранец. — Свидетельство тому нападение на военную миссию и лояльность командующего первой словацкой дивизией подполковника Гольяна к партизанам.

Министр внутренних дел удивленно посмотрел на главнокомандующего.

— Откуда такие вести о Гольяне? — удивился Шане Мах, уязвленный тем, что не он сообщает об этом президенту.

— Уж, конечно же, не из вашего ведомства! — буркнул Туранец.

Президент посмотрел на Шане Маха тем кротким спокойным взглядом, за которым министр всегда угадывая роковой приговор главы государства, и, обратившись к Туранцу, спросил, как он собирается наводить порядок в Средней Словакии, станет ли дожидаться, пока партизаны возьмут и Банска-Бистрицу.

— Завтра же вылечу туда сам! — категорически заявил Туранец.

Слово «сам» у него прозвучало так, будто бы оно означало полный порядок, настоящий «орднунг».

На следующий день главнокомандующему вылететь в Банска-Бистрицу не удалось. Пришлось заняться не менее важными делами в самой Братиславе.

В столичном гарнизоне появились партизанские агитаторы. В дивизии, которая с часу на час ждала немецкого командующего, чтобы двинуться на партизан, как эпидемия, началось повальное дезертирство. Словацкие солдаты не хотели воевать со своими братьями, поднявшими знамена свободы, и перебегали в горы.

Новый главнокомандующий, облеченный властью и военного министра, решил показать, что достоин таких высоких полномочий. Столичный гарнизон он, долго не задумываясь, разоружил. Солдат угнал на восточный фронт, а большую часть офицеров — в немецкие концлагеря. Место расформированного гарнизона заняли гардисты — глинковские молодчики эсэсовского типа.

Не знал генерал Туранец, что расформированием Братиславского гарнизона он подрубил сук, на который еще не успел как следует усесться.