Твой ход, аниран

Часть 7. Глава 14.

Большая часть короткой, но суровой местной зимы прошла в стратегическом планировании и в подготовке войск.

Слухи распространились довольно-таки быстро. Но, к моему глубокому удовлетворению, простой люд не бурчал, что очередная ненужная бойня на подходе. Ибо мы, наконец-то, создали собственные средства массовой информации в виде повсеместно расклеенных объявлений для тех, кто умел читать. А для тех, кто умел лишь слушать - в виде молодых глашатаев с громкими голосами, набранных из Университета и посаженных на хорошую зарплату. То есть жители Обертона и окрестных деревень получили доступ к слегка отредактированной правде, где мы обвиняли предательский совет старейшин из мятежной Декедды в убийстве доброго и миролюбивого короля Анфудана Третьего. И грозили этому "совету", как и всей Декедде, справедливым возмездием.

Таким образом, «глас народа» нам удалось взять под контроль. Особого подъёма боевого духа не наблюдалось, но поносили надменных жителей Декедды в каждом кабаке. И соглашались с королём Аскольдом Третьим, что наказание за подлый поступок необходимо.

К тому же к правильному формированию общественного мнения подключились и религиозные деятели.

Поскольку конклав пришлось отложить на неопределённый срок, и святой отец Эриамон, и триарх Элохим, и даже первосвященник Эоанит присоединились к продвижению отредактированный правды. Не знаю, по какой причине влез Его Святейшество, ведь его никто ни о чём не просил, а сам я с ним не разговаривал всю недолгую зиму, Эриамон и Элохим решили помочь по одной причине – я сам обратился к обоим за помощью.

Эстарх Астризии – святой отец Эриамон, – несмотря на изменения в планах, всё глубже и глубже погружался в процесс смены духовного руководителя страны. Он умело обрабатывал сомневающихся и грамотно работал с трУсами. Именно на этой почве он спелся с триархом Элохимом.

Хоть я нечасто с тем встречался, всё же успел разобраться в характере духовного отца. Особенно после момента, когда триарха посадили в темницу во время отжима наркотических садов, а он волновался лишь о том, сможет ли сохранить своё место, когда всё завершится. Имущество церкви его мало волновало. Его волновало лишь собственное благополучие.

Именно на эту мозоль давил грамотный Эриамон, как он мне позже признался. В обмен на поддержу не только на неизбежном конклаве, но и в повседневности, он обещал Элохиму не значительное материальное вознаграждение, а нечто большее - место эстарха в церковной иерархии. Что, несомненно, поможет будущему эстарху значительно увеличить собственные доходы.

И триарх Элохим, конечно же, проглотил наживку. Этот религиозный деятель, которого, на самом деле, мало интересовали вопросы веры, поверил Эриамону, не потребовав даже письменного договора, скреплённого сургучной печатью. Он или не переваривал своего непосредственного начальника и мечтал увидеть его падение, или просто был озабочен личным обогащением. Он проявил инициативу и помог эстарху Эриамону пообщаться в приватной переписке с сомневающимися святыми отцами из Мармасса, Шамасса, Валензона и Равенфира. И, как мне потом рассказывал Эриамон, дело налаживается. Служители церкви вполне разумно опасались реакции Первосвященника, но если будущий глава церкви пообещает гарантируемую сохранность собственных задниц на столь уютных креслах, в избирательных бюллетенях они согласятся поставить галочку напротив правильного имени.

На задницы никому неизвестных святых отцов мне было наплевать, а потому я легко дал «добро».

Пока Эриамон аккуратно прокладывал себе путь, его конкурент, конечно, не дремал. Но в эти дни собственная шкура его волновала куда сильнее, чем происходящее в округе. Возможно из-за того, что я запретил ему покидать столицу. Возможно из-за приближающейся войны с Декеддой, о которой он очень быстро узнал. А может из-за самой обыкновенной паранойи. Так или иначе, несмотря на то, что опасность для его власти на время исчезла, Эоанит считал, что ему небезопасно находиться в Обертоне и окружил себя храмовниками. Он не желал видеться ни с кем, кроме короля. А по вечерам, как сообщала Мириам, следившая за собственным папулей глазами секретных сотрудников Фелимида, запирался в Храме, где верные ему люди круглосуточно ходили с обнажённым оружием.

Но в тот момент судьба Эоанита меня тоже мало интересовала. Как и судьба самой церкви Смирения. Мы продолжали наращивать силы, переправляя всё больше и больше людей в портовые города или в сторону Валензона.

Тангвин отбыл в свою вотчину, но задержался в пути из-за холодов. Ему пришлось переждать особо жуткие морозы в одном из постоялых дворов, а потому добрался до города он, только когда зима уже подходила к концу. С ним так же была вынуждена отправиться и злющая Алара, которой, вместо того, чтобы жить в тепле и комфорте королевского дворца, пришлось разделять тяготы пути с ненавистным мужем. Пришлось трястись в карете, мёрзнуть и разделять его общество. Но поскольку сам король приказал ей проваливать к такой-то матери, возмущаться она не осмелилась. Хотя, я думаю, ни капли не сомневалась, откуда на самом деле росли ноги у столь внезапного приказа.

Трифин остался в Обертоне. Он бил копытом ежедневно, и заявлял, что готов отправиться в любой город Астризии, чтобы принять бразды правления. Но лишь после того, как Декедда будет поставлена на колени. Приставка «терлигэ» его совсем не смущала и о власти над страной он не мечтал, как я опасался ранее. Но о военной славе, о походах и, конечно же, победах грезил во снах, как признавался. О своём позорном поведении у моста через реку Нордур он уже не вспоминал. И большую часть зимы провёл в тренировках и подготовке к будущему вторжению.

Но новоявленный король доверять брату не спешил. Тревин пытался не обидеть словами, но не выделил под его командование ни сотню, ни даже десяток. Он обещал, что на штурм Декедды Трифин пойдёт в первых рядах, если пожелает. Но пойдёт как солдат, а не как командир. И уже тогда, если действительно покажет себя в бою, отправится в Равенфир, чтобы сместить туповатого наместника, которому потребовалась декада общения в переписке, чтобы выполнить приказ короля о передислокации флота в Мармасс. Наместник Адалар долго не мог понять, зачем торопливо снимать со стоянки весь наличный флот Равенфира – все пять каравелл – и отправлять по реке через половину страны в сторону Сторожевого Лагеря, где им помогут с провизией, набьют пассажирами в виде обученных десантников, и отправят вдоль побережья в Мармасс. Наместнику потребовалось два уточняющих письма, чтобы уловить смысл предложения «потому что я так приказал!».

Трифин ничего не имел против и в очередной раз дал слово, что если его прекратят опекать, покажет, на что способен.

Но, ясен хрен, опекать его будут, так или иначе. Может я и ошибался, конечно, но мне показалось, что король чересчур небрежно относится к жизни темпераментного братца. И, возможно, желает от него избавиться. В окончательном смысле слова, а не просто прогнать из Обертона.

Так что я решил не спускать с Трифина глаз до тех пор, пока он достижим. А если всё же получит приказ и отправится в Равенфир – окажется предоставлен самому себе.

Так же мне немножко потрепала нервы ситуация с обер-коммандером Хегаратом. На первом и нескольких последующих заседаниях он присутствовал, сразу втянулся и помогал прорабатывать план. Но затем, видимо за моей спиной, король и Яннах о чём-то пошептались. Его Величество передал Хегарату в руки указ об отправке того обратно на север. Обер-коммандеру предписывалось немедля отбыть в Сторожевой Лагерь с инспекцией, переждать там самую суровую часть зимы и с началом весны вернуться к форпосту у реки Нордур. Навести там порядок, закончить организацию Северной армии и ждать дальнейших указаний.

Я присутствовал в тот момент, когда Хегарату вручили приказ. И видел, как побагровело его лицо. Несомненно он понимал, что его сплавляют, чтобы не делиться полномочиями и возможной славой. И что на подобный приказ подбить короля мог лишь один человек в Астризии. А следовательно, тот самый «один человек» демонстрировал, что он намного ближе к «телу», чем потенциальный конкурент.

Унять гнев Хегарату помог именно я. Когда обиженный и оскорблённый обер-коммандер покидал зал, я нагнал его и объяснил, что северное направление не менее важно. С этого направления мы отправимся давить тараканов, которых называют башами. И никто не отберёт у Хегарата право возглавить Северную Армию, если он покажет новому королю, на что способен. Он должен подготовить резервы в Сторожевом Лагере. Он должен возвести на севере монолит – укреплённую на двух берегах крепость. Он должен завершить обучение гарнизона и сделать так, чтобы когда пришло время наступать, ни один солдат не задумался об отступлении. Он должен поднять боевой дух на недосягаемую высоту.

Говорил я чересчур возвышенно, конечно. Но на Хегарата подействовало. Всё же он являлся воякой до мозга костей. Он отсалютовал и отбыл полный желания доказать что-то не мне, а тем, кто поступил с ним так несправедливо.

Но мне этого хватило. Как я уже говорил, пусть пыжится. Пусть старается. Пусть лучше старается и делает, чем обижается и саботирует.

Ну, раз я упомянул про северные земли, упомяну и про тех, кто этим землям нёс угрозу.

Гвелерг в эти холодные зимние дни всё чаще выражал беспокойство. Я виделся с ним раза два-три за декаду. И сошёлся ещё сильнее, ведь действительно уверовал, что тот перешёл на сторону хороших парней. Но за всю зиму он не принёс никакой полезной информации. Говорил, в Кондуке подозрительная тишина. Послания приходят редко, и чаще такие, которые не стоят даже упоминания. Больше касающиеся бытовых и финансовых вопросов посольства. Ничего глобального. В общем, он не знал, что сейчас происходит на его малой родине. Но поскольку баш Нюланд отбыл злой и недовольный, ничего хорошего для Астризии Гвелерг не ожидал.

Отчасти поэтому я не стал настаивать, чтобы Хегарата оставили в Обертоне. Его судьбу решал не я, конечно. Но я бы легко мог вмешаться, если бы захотел. Я решил, что опытный командир нужнее на севере, чем в ежедневных спорах с непосредственным начальником.

Ну и надо, естественно, упомянуть про деятельность Фелимида. Болезненных тем мы больше не касались, ведь королевский дознаватель рвал на себе волосы. Образно говоря. Ему никак не удавалось распутать убийство, потому что все ниточки неожиданно оборвались.

Со смертью Муадана оборвалась одна ниточка. Предатель рассказал нам всё, что знал. Даже дал направление, где копать. Но падла, которую мы пытались откопать, исчезла.

От бывшего посла Эзарии не было ни слуху ни духу. Он как будто растворился. Не было ни свидетелей исчезновения, ни бездыханного тела, ни даже упоминаний, что кто-то в ближайших окрестностях жил не по средствам. Даже о незаурядной внешности Рауфа Бумедьена нигде не всплыло упоминание. Хотя сложно не заметить краснокожего мужчину с загнутым к низу носом и с иссиня-чёрными волосами, который так не похож на жителей центральной Астризии. О человеке с такой внешностью не слышали ни на западе, ни на востоке. Выражение «залёг на дно» идеально подходило для ситуации с бывшим послом.

Вторая ниточка оборвалась, потому что бедолага Амран Хабиб, находившийся под домашним арестом, будто превратился в изгоя для собственной страны. За всю зиму, с разрешения короля разумеется, он отправил два послания домой. И получил ровно ноль в ответ. И это несмотря на то, что сиреев посадить под домашний арест невозможно. Они имели возможность заходить на посадку, и их даже ждали. Но ни один не прилетел с письмом из родной Декедды. Родина забила болт на собственного посла.

Третья ниточка – весьма перспективная с моей точки зрения – была похожа на рыболовную леску, на которую насажена наживка, но которую умная рыба не спешит заглатывать. Я имею в виду Эвенета. Всю зиму в Винлимар шли письма с разными предлогами к Эвенету обозначить себя. От лица нового короля, от лица эстарха Эриамона, от лица казначейства с просьбой погасить налоговые задолженности. А ответы приходили одинаково похожие: экзарх Чуда Астризии отсутствует на рабочем месте, перезвоните попозже. Даже на письмо от самого короля с просьбой о приватной встрече никто не ответил. То есть третья ниточка вообще не желала, чтобы её трогали. Она где-то затаилась и не подавала признаков жизни.

В общем, Фелимид сопел и пыхтел, но доказательств больше не становилось. Даже Декедду мы не могли обвинить в убийстве со стопроцентной уверенностью. Это бы их не спасло, конечно. Но хотя бы отбило у нас последние сомнения, что мы боремся за правое дело, а не просто желаем поиграть в войнушку.

Но эти холодные зимние декады в каком-то смысле стали для меня самыми тёплыми: я всегда возвращался домой к сыну и любимой женщине.

Уже не раз случалось, что приход самых жутких морозов заставлял население запираться по домам и безжалостно топить печи. Не минула сия участь и Обертон. Хоть продолжалось это недолго, жители города старались не выходить на улицы почём зря, ведь температура, по моим приблизительным прикидкам, иногда опускалась ниже сорока градусов. Спасали тёплые одежды, в которых смело можно спать, одеяла на пуху и запасы дров, достающие до потолка.

Хоть ситуацию в королевском дворце даже близко нельзя было назвать критической, всё же многие обитатели предпочитали оставаться в своих покоях, а не выбираться к общему камину, чтобы потрепать языками. Среди таких обитателей были и мы с Дейдрой. Мы предпочитали общество друг друга, когда за окнами трещали морозы. Мы даже смеялись, говоря друг другу, что не жаркое лето и чистое небо делают нас счастливыми, а морозная зима, благодаря которой наша семья находится под замком в абсолютном тепле. В полном смысле этого слова.

Ну и, конечно же, больше всего тепла в нашу семью привносил Элазор.

По местным меркам ему исполнилось полтора года. И хоть, как сообщали профессионалы воспитания, говорить ему ещё рано, он старался. «Ма», «ба» и даже «де-де» стрелял, как из пулемёта. «Де-де» он, улыбаясь, говорил, когда к нам наведывался святой отец Эриамон. И даже бесстрашно бросался к тому в руки. Но лишь до тех пор, когда надоело ползать на коленях и он решил стать на ноги.

Этот момент я не пропустил, как в предыдущей жизни. Вместе с Дейдрой мы учили его ходить. Садились в метре-двух друг от друга и пускали карапуза от точки «А» в точку «Б». Он со смехом ковылял к одной точке, падал маме в руки, а затем вставал и возвращался ко мне. И так до тех пор, пока не приходила пора обедать или спать. Чем он занимался основное количество времени.

И я, несмотря на то, что Элазор никак не хотел произносить слово «папа», испытывал непередаваемые чувства. Физическое ощущение счастья. Нечто, чего я так и не познал ранее. Сидя в натопленной комнате в компании с самыми близкими людьми, я только и делал, что улыбался. Я не испытывал страха, не испытывал тревожности. Мне не нужно было куда-то бежать или за кем-то гнаться. Мне не надо было заботиться о хлебе насущном или идти убивать мамонта. Я жил в абсолютном достатке. Я видел, как взрослел Элазор, видел влюблённый взгляд прекрасной женщины. И ничего не хотел менять. Я желал лишь одного – чтобы это никогда не заканчивалось.

Но всё же счастье, как и зима, не может длиться вечно…