Убежище

Глава 1

Эвелин Бишоп с трудом разогнула спину и посмотрела назад, на развалины мечети. Из-за изрытой шрапнелью стены украдкой выглядывал какой-то человек. Его облик и сигарета в смуглых пальцах мгновенно вернули ее в далекое прошлое.

— Фарух?! — окликнула она, не веря своим глазам.

Человек неуверенно улыбнулся и кивнул.

Услышав ее восклицание, возившийся в неглубокой яме у внешней стены мечети Рамез — маленький, очень подвижный и энергичный юноша, бывший студент Эвелин, ставший помощником преподавателя на ее кафедре, шиит, благодаря которому она смогла оказаться в этом районе страны, — поднял голову. Она сказала ему, что сейчас вернется, и стала пробираться к Фаруху.

Эвелин не видела его с тех пор, как двадцать лет назад они вместе работали на раскопках в знойном Ираке. Тогда она была молодой ситт Эвелин, то есть мисс Эвелин, не знающей устали и уныния, страстно влюбленной в свою специальность археолога, и руководила раскопками дворцов Сеннакериба в городах Ниневия и Вавилон, расположенных в шестидесяти милях южнее Багдада. А он был просто Фарух, один из местных рабочих, невысокий, начинающий лысеть толстячок, заядлый курильщик, торговец древностями и «куратор», нечто вроде координатора, без чьих услуг в этой стране не могло обойтись ни одно предприятие. Всегда вежливый и честный, застенчивый и немногословный, Фарух обладал поразительной способностью выполнить самую, казалось бы, немыслимую просьбу Эвелин. Но сейчас, увидев его поникшие плечи, избороздившие лоб глубокие морщины и редкие седые пряди, оставшиеся от когда-то густой черной шевелюры, она сразу поняла — за прошедшие годы жизнь не баловала его. Впрочем, эти годы никак не назовешь золотым веком Ирака.

— Фарух! — радостно улыбнулась Эвелин. — Как вы поживаете? Господи, сколько же лет мы не виделись!

— Очень давно, ситт Эвелин.

Хотя он никогда не отличался жизнерадостностью, его голос показался ей слишком робким и подавленным. Она никак не могла понять выражение его лица. Эта скованность появилась в нем из-за долгого перерыва в их общении или по какой-то другой причине?

Ее охватило необъяснимое беспокойство.

— Как вы здесь оказались? Вы теперь живете в Ливане?

— Нет, я покинул Ирак всего две недели назад, — угрюмо сказал он. — Я пришел, чтобы найти вас.

— Меня? — удивленно переспросила Эвелин, уже понимая, что с ним действительно что-то стряслось. Нервные взгляды, которые он бросал по сторонам между затяжками сигаретой, усиливали ее тревогу. — У вас все в порядке?

— Пожалуйста, не могли бы мы… — Он поманил ее за сбой и повел за стену, в более укромное место.

Она следовала за ним, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на маленькие кассетные бомбы, усеивающие весь район. Ловя настороженные взгляды, которые Фарух украдкой бросал на главную дорогу городка, расположенного у подножия холма, она поняла: его беспокоит совершенно иная опасность. Эвелин тоже посмотрела вниз. Там царила оживленная суета. Люди выгружали с грузовиков коробки с продуктами, устанавливали палатки и тенты. Осторожно лавируя между людьми и грузовиками, по улице медленно пробирались автомобили, и над всем этим шумом и суетой время от времени громыхали взрывы — постоянное напоминание о том, что хотя тридцатичетырехдневная война официально считалась оконченной и договор о прекращении огня уже вступил в силу, вооруженный конфликт был еще очень далек от разрешения. Она так и не поняла, что именно тревожит Фаруха.

— Что случилось? — спросила она. — У вас какие-то неприятности?

Он еще раз огляделся, стараясь убедиться, что их не могут услышать, отбросил сигарету, достал из кармана пиджака маленький потертый конверт и протянул его Эвелин со словами:

— Я принес это для вас.

Она открыла конверт, вытащила небольшую пачку фотографий, сделанных «Полароидом», слегка помятых и потертых, и вопросительно взглянула на Фаруха, хотя интуиция уже подсказывала ей, что она на них увидит. Только начав перебирать фото, она сразу увидела — подтверждаются самые страшные ее опасения.

Эвелин перебралась жить в Ливан в 1992 году, как только в стране закончилась долгая и бессмысленная гражданская война. На Ближнем Востоке она оказалась еще в конце 1960-х, вскоре после окончания университета в Беркли. Ей довелось участвовать в раскопках на территории Иордании, Ирака и Египта. И вдруг на археологическом факультете Американского университета в Бейруте открылась вакансия преподавателя. В сочетании с заманчивой перспективой принять активное участие в раскопках центра города, недавно открытого доступу археологов, что давало возможность исследовать его исторические связи с финикийской, греческой и римской культурой, это был шанс, которого она не могла упустить. Эвелин подала заявление и была принята на работу.

Теперь, спустя почти пятнадцать лет, Бейрут стал для нее настоящим домом. Ее нисколько не пугала мысль прожить здесь всю свою жизнь. Ливан принял Эвелин очень приветливо, и она всей душой стремилась достойно вознаградить страну за гостеприимство. Это могли подтвердить небольшая группа студентов-энтузиастов, заразившихся от нее страстным интересом к истории своей родины, и возвращенный к жизни музей города. Когда началось восстановление центра Бейрута, она отважно боролась с жаждущими прибылей застройщиками и их бульдозерами, неустанно отстаивала в парламенте и в Центре международного мониторинга исторических памятников ЮНЕСКО свои идеи сохранности исторической территории. Какие-то битвы она выиграла, некоторые проиграла, но сумела вынудить власти считаться с ее мнением. Она принимала самое деятельное участие в возрождении города и всей страны. Ей приходилось сталкиваться с оптимизмом и цинизмом, с надеждой и отчаянием, с настоящей смесью первобытных человеческих чувств и инстинктов, нередко обнажаемых без стыда и совести.

И вдруг разразилась эта катастрофа.

И «Хезболла», и израильтяне крупно просчитались, и, как обычно, за их ошибки расплачивалось мирное население. В то лето, всего за несколько недель до встречи с Фарухом, Эвелин с болью в душе смотрела, как военно-транспортные вертолеты «чинуки» и военные корабли вывозят иностранцев, но самой ей и в голову не приходило уехать сними. Ведь Ливан оставался ее домом.

Стремительная война закончилась, и у Эвелин было полно работы. Всего через неделю предполагалось начать занятия в институте, правда, на месяц позже обычного. Необходимо было переделать расписание летних занятий, так как некоторые преподаватели уже не могли вернуться на факультет. В последующие месяцы ей предстояла напряженная организационная работа, и она понимала, что лишь изредка сможет вырываться из этой рутины на интересные поездки вроде той, что привела ее сегодня в Забкин, маленький сонный городишко, затерянный в бесконечных холмах на юге Ливана, меньше чем в пяти милях от границы с Израилем.

По сути дела, от городка осталось одно название. Большинство его домов превратились в груду серого камня, скрученных стальных балок и расплавленного стекла. Остальные попросту исчезли, поглощенные черными кратерами от лазерных бомб. Вскоре здесь появились бульдозеры и грузовики, чтобы убрать развалины — слишком мрачный пейзаж для развития гостиничной зоны на морском побережье. Похоронили погибших под разрушенными домами жителей, и в городке появились первые, еще робкие признаки жизни. Оставшиеся в живых горожане, которым удалось покинуть деревню до начала бомбежки, вернулись и жили пока в палатках, прикидывая, как бы заново отстроиться. Скорого восстановления энергообеспечения не ожидалось, но уже появились танкеры с питьевой водой. Перед ними выстраивались в длинные очереди жители с пластиковыми канистрами и бутылями, тогда как другие разбирали с грузовиков ЮНИФИЛа продукты и другие предметы первой необходимости. Вокруг бегали ребятишки, играя — разумеется! — в войну.

Эвелин привез в это местечко Рамез, который был родом из расположенной неподалеку деревни. Местный житель, старик, единственный, кто оставался в Забкине во время бомбежки — в результате чего он почти полностью лишился слуха, — повел их по засыпанной осколками кирпича земле к развалинам маленькой мечети. Хотя Рамез уже описал Эвелин состояние мечети, открывшаяся на вершине холма картина потрясла ее до глубины души.

Зеленый купол мечети чудом уцелел от снарядов, разрушивших само каменное строение. Он просто осел на развалины под кривым углом — сюрреалистическая инсталляция, которую могла породить только война. С обнаженных ветвей ближайших деревьев свисали клочья красной ткани, когда-то служившей в мечети ковром.

Обрушив стены мечети, снаряды взорвали землю под ее задней стеной. В воронке показалась расщелина, обнажившая остатки древнего строения. Настенные фрески на библейские сюжеты, даже сильно обветшавшие и выцветшие, не оставляли сомнений в том, что это была христианская церковь доисламского периода, погребенная под мечетью. Согласно Библии, это побережье было много раз исхожено Иисусом и его апостолами, а потому буквально усеяно реликтами библейских времен. В I веке новой эры возвратившийся из Кипра святой Фома возвел неподалеку, в Тире, церковь на месте другой церкви, считавшейся самым первым христианским храмом на земле. Но в конце VII века эта территория была захвачена приверженцами ислама. Они снесли церкви неверных и на их развалинах возвели мечети.

Вести раскопки у шиитской святыни в поисках остатков храма, посвященного другой, более ранней вере, было небезопасно, особенно сейчас, когда еще не зажили раны, нанесенные войной, и чувства людей были обострены как никогда.

Эвелин предчувствовала, что впереди у нее тяжелый день.

Но такого развития событий не ожидала.

Ее охватило острое разочарование, и она взглянула на Фаруха с нескрываемой грустью:

— Что это, Фарух? Вам ли меня не знать!

На снимках были изображения артефактов, сокровищ прошлых эпох, реликтов колыбели цивилизации: клинописные таблички, цилиндрические печати, статуэтки из алебастра и терракоты, кухонная утварь. Ей не раз приходилось видеть подобные снимки после 2003 года, когда в Ирак вторглись американские войска и вызвали международное возмущение тем, что не сумели обеспечить сохранность городского музея и других мест культурного значения, подвергшихся хищническому разграблению. Последовали обвинения в том, что это было сделано умышленно с целью политических махинаций, которые затем были сняты, а потом предъявлены вновь. Оценка количества похищенных ценностей то достигала потрясающих воображение цифр, то вдруг оказывалась совсем незначительной, чему невозможно было поверить. Одно лишь не подлежало сомнению: расхищены сокровища тысячелетней давности, правда, некоторые удалось возвратить, но большинство бесследно пропали.

— Пожалуйста, ситт Эвелин! — умоляюще проговорил Фарух.

— Нет, нет! — отрезала она и сунула ему в руки пачку фото. — Что с вами? Зачем вы принесли мне эти снимки — чтобы я их купила или помогла вам продать? Неужели вы и вправду ожидали, что я это сделаю?

— Пожалуйста, — тихо повторил он. — Вы должны мне помочь. Я не могу туда вернуться. Вот… — Он стал перебирать фотографии, что-то выискивая. — Взгляните вот на это.

Эвелин обратила внимание на его дрожащие пальцы. Да и весь вид Фаруха выдавал владевший им сильный страх. Само по себе это не выглядело удивительным. Контрабандная торговля артефактами, вывезенными из Ирака, преследовалась законом и грозила наказанием, суровость которых зависела от того, по какую сторону от границы пойман преступник. Но Эвелин настораживало еще одно обстоятельство. Хотя она не слишком близко знала Фаруха и давно уже с ним не виделась, тем не менее она довольно хорошо разбиралась в людях, а потому не могла поверить, чтобы он, так глубоко и искренне любящий свою родину, принимал участие в разграблении ее сокровищ. Правда, самой ей не пришлось пережить несколько кровавых государственных переворотов и три войны, не говоря уже обо всех ужасах в периоды между войнами. В своем суждении она руководствовалась инстинктами и не имела представления, как он жил с тех пор, как они расстались. И на какие отчаянные шаги подчас вынуждены идти люди только для того, чтобы выжить и прокормиться.

Он вытянул из пачки два снимка и протянул ей, с мольбой глядя ей в лицо.

— Вот.

Она со вздохом посмотрела на него и перевела взгляд на снимки.

На первом были несколько старых книг, разложенных на какой-то гладкой поверхности вроде стола. Эвелин стала внимательно рассматривать их. Не видя текст, трудно было определить возраст книг. Этот регион обладал такой богатой историей, что без преувеличения можно было бы сказать, что здесь на протяжении тысячелетий проходил настоящий парад цивилизаций. Однако несколько характерных деталей позволяли строить догадки о времени их создания. Книги были в потрескавшихся кожаных переплетах, одни — с золотым тиснением, другие — с геометрическим тисненым рисунком, миндалевидными медальонами, мандорлами, и с подвесками. Также на корешках можно было ясно видеть выступающие под кожей скрепляющие шнуры. Все это давало основания отнести время создания книг до начала XIV века. Что делало их очень и очень привлекательными для музеев и коллекционеров.

Она взглянула на другую фотографию и замерла. Поднеся ее ближе к глазам, она взволнованно всматривалась в нее, даже провела по ней пальцами в безнадежной попытке прояснить изображение, стараясь преодолеть поток воспоминаний, которые пробудило это изображение. Снимок изображал древний манускрипт, невинно лежащий между двумя другими старинными книгами. Его кожаный переплет потрескался и запылился. Кожаный клапан задней обложки был откинут — верный признак средневековой исламской книги; обычно, когда книга была закрыта, он засовывался под переднюю обложку и использовался в качестве закладки и для предохранения страниц.

Казалось, в старой книге не было ничего особенного, если бы не символ, вытисненный на обложке: изображение свернувшей в кольцо змеи, пожирающей собственный хвост.

Эвелин метнула быстрый взгляд на Фаруха и, с трудом шевеля онемевшими от волнения губами, спросила:

— Где вы ее нашли?

— Ее нашел не я, а Абу Барзан, моя старый приятель. Он тоже занимается антиквариатом. У него небольшая лавка в Эль-Мосуле, — пояснил Фарух, приведя арабское название города Мосула, расположенного в двухстах милях на северо-восток от Багдада. — Вы не подумайте, он не торгует ничем запрещенным, только тем, что нам разрешалось продавать при Саддаме.

До вторжения американских войск торговля самыми ценными древностями была исключительной привилегией баасистских чиновников. Черни же — то есть простому населению — оставалось драться за крохи.

— Вы же знаете, у Саддама повсюду были шпионы, так что он не хотел рисковать. Теперь, конечно, все по-другому. Так вот, примерно месяц назад мой приятель пришел ко мне в Багдад. Он бродит по всему северу, заглядывает в старые деревни, ищет разные старинные вещи. Он наполовину курд и, когда бывает в тех местах, забывает, что наполовину суннит, так что люди встречают его приветливо. Вот так он и наткнулся на эти вещи — вы же знаете, что сейчас творится в стране. Полный кавардак и ужас! Бомбы, убийства, команды морских пехотинцев… Перепуганные люди носятся как сумасшедшие, все ищут, где бы спрятаться и где достать еды. Ну и продают кто что может, благо, что теперь разрешено торговать открыто. Но в самом Ираке покупателей не найдешь. И Абу Барзан все пытался продать свою коллекцию, ведь он хотел уехать из страны и осесть где-нибудь в спокойном месте — мы все только об этом и думаем, — но без денег куда денешься? Вот он и наводил потихоньку справки, искал покупателя. А про меня он знал, что у меня есть знакомые за границей, и обещал поделиться со мной выручкой.

Украдкой оглядываясь, Фарух закурил новую сигарету.

— Я, как только увидел этот уроборос, так сразу про вас вспомнил. — Он постучал пальцем по снимку манускрипта. — Стал расспрашивать людей, не знает ли кто, где вас можно найти. Мафуз Захария…

— Как же! Я хорошо его знаю! — воскликнула Эвелин. Она переписывалась с куратором Национального музея древности в Багдаде, особенно оживленно после вторжения войск, когда и разразился весь этот скандал с расхищением древних сокровищ. — Но, Фарух, вы же знаете, я не могу касаться этих вещей, об этом даже говорить не стоит.

— Вы должны мне помочь, ситт Эвелин! Прошу вас! Я не могу вернуться в Ирак. Там страшнее, чем вы можете представить. И эта книга вас интересует, разве не так? Я принесу ее вам. Только, пожалуйста, помогите мне остаться здесь. Вам же нужен водитель или помощник? Вы знаете, я могу работать кем угодно! Прошу вас! Я просто не могу вернуться в Ирак.

Она вздрогнула.

— Не так-то это просто, Фарух.

Покачав головой, она устремила взгляд на гряды пустынных холмов. Вдоль низкой каменной стены тянулись ряды проволоки, на которой несколько месяцев назад были развешаны для сушки коричневые листья табака, но они давно уже попадали на землю, сгнили и покрылись серой густой пылью, что усыпала все вокруг. Высоко в небе прожужжал и смолк израильский самолет — постоянное напоминание о таящейся угрозе.

Лицо Фаруха омрачилось, дыхание стало прерывистым и частым, руки затряслись.

— Вы помните Хаджи Али Салума?

Еще одно имя из прошлого. Кажется, тоже торговал древностями — если Эвелин не изменяет память, чего еще с ней не случалось. Он жил в Багдаде, его магазинчик располагался по соседству с лавкой Фаруха. Они дружили, что не мешало им ожесточенно ссориться из-за покупателей.

— Он погиб, — дрожащим голосом сказал Фарух. — И по-моему, из-за этой самой книги.

— Что же с ним случилось? — с ужасом спросила Эвелин.

В глазах его вспыхнул жуткий страх.

— Ситт Эвелин, скажите, о чем эта книга? Кто еще хочет ее заполучить?

— Я не знаю, — испуганно ответила она.

— А мистер Том? Он же работал вместе с вами. Может, он знает? Спросите у него, ситт Эвелин. Происходит что-то очень страшное. Вы не можете отослать меня назад!

Услышав имя Тома, Эвелин вся сжалась. Не успела она ответить Фаруху, как до них донесся оклик Рамеза:

— Эвелин!

Фарух метнул на нее испуганный взгляд. Она выглянула из-за стены и увидела идущего к ним Рамеза. Потом оглянулась на Фаруха, который смотрел вниз, на улицу. Когда он повернулся к ней, его лицо было мертвенно-бледным, как будто вся кровь от него отлила. В глазах у него застыл такой ужас, что у нее сжалось сердце. Он быстро сунул ей в руку конверт и пачку фото и сказал:

— В девять часов в центре, у башни с часами. Пожалуйста, приходите!

К ним подошел Рамез с неприкрытым любопытством на лице.

Эвелин растерянно пробормотала:

— Это Фарух, мой старый коллега, мы с ним когда-то работали в Ираке.

Рамез почувствовал ее неловкость. Эвелин угадала намерение Фаруха уйти и удержала его за руку:

— Все в порядке. Мы с Рамезом вместе работаем в университете.

Всем своим видом она старалась внушить Фаруху, что Рамез не представляет никакой опасности, но, видимо, что-то настолько напугало иракца, что он только бегло кивнул Рамезу и снова умоляюще проговорил:

— Пожалуйста, приходите!

Не дожидаясь ее ответа, он стал карабкаться вверх по тропинке, к мечети.

— Фарух, подождите! — крикнула Эвелин, но он уже исчез из виду.

Она вернулась к Рамезу, который застыл, будто чем-то пораженный. Внезапно она вспомнила, что по-прежнему держит в руке снимки, так что он их увидел. Он поднял на нее вопросительный взгляд. Она сунула снимки в конверт и убрала его в карман, вымученно улыбнувшись ему.

— Извините, что он так… Просто он… Впрочем, это длинная история. Не вернуться ли нам к камере?

Рамез почтительно кивнул и пошел впереди нее.

Эвелин побрела за ним, рассеянно посматривая под ноги, ошеломленная и расстроенная тем, что рассказал ей Фарух, настолько ушедшая в свои мысли, что не обратила особенного внимания на сцену, произошедшую у подножия холма. На обочине дороги стояли двое мужчин с каменными, тяжелыми взглядами — что было не так уж необычно: с тех пор как началась эта война, ей частенько доводилось видеть такие жестокие лица. И все же было в них что-то, не связанное с оживленной деятельностью в городке: они смотрели прямо на нее, затем один из них уселся в машину и резко тронулся с места, а второй, на мгновение встретившись с ней взглядом, поспешно скрылся за развалинами ближайшего дома.