В джазе только хулиганы

Глава 24.2 Круглый стол

Жюри принесли их записи и бутылочки с водой, а ведущему — список присутствующих. Девушка в белой футболке, с бейджиком на жёлтой ленте села на правый ряд, дожидаясь возможных указаний, но я обратила внимание, как она пыталась сфотографировать исподтишка Господина. Тот скучающе уставился в бумажки, делая вид, что в зале нет пялящихся на него фанаток.

Я навострила уши, смиряя участившийся пульс. Понимала, что про меня с Соколовым расскажут только ближе к концу, а перед этим предстояло выслушать мнение жюри о других участниках и не распереживаться… можно ли заранее предугадать тенденцию судейского мнения по их отзывам о конкурентах?

— Так… тут у меня отмечено. Первый присутствующий по списку… номер четырнадцать, Парштукова, — без излишних прелюдий заговорил ведущий.

— Да-да, это я, — с одного из ближнего к сцене ряда кресел привстала девушка с длинной толстой косой, одетая в зелёный вышивной сарафан.

Все пооборачивались на неё. Можно было догадаться по костюму, что вокалистка исполняла народную песню.

Мне не удалось сдержать напряжённой улыбки: интересно послушать Савицкого на этот счёт… но первая, конечно же, заговорила Растопчинская.

— Здравствуйте, уважаемые участники, — какая, казалось бы, культурная фраза, а сколько гонора в слегка посвистывающем певческом голосе… но делать выводы раньше времени не хотелось. Мало ли, как выглядят люди, и какие у них характеры. — Приветствую сразу всех, далее буду зачитывать чисто комментарии… участница четырнадцать. Отметила у вас чистоту интонирования, артистизм, в целом образ сложился. НЕ услышала в достаточной степени: возможностей диапазона, хотя чувствуется, что можете больше. Неудачно подобран репертуар, выбрана заезженная песня для вокального конкурса, которая уже «устала». Так и передайте своему педагогу: стоило взять что-то менее избитое, надоедает слушать одно и тоже…

Женщина осеклась, вчитываясь в свои пометки, а у невозмутимого прежде Савицкого изогнулась одна густая бровь. С минуту в зале удерживалась некомфортная тишина.

— Вам надоели «Валенки»? — серьёзно заговорил он узнаваемым надтреснутым голосом, обратившись к Растопчинской.

Та помедлила с вопиющим видом перебитого человека. Обмакнула губки, размеренно вдохнула и вцепилась в рокера уничтожающим взглядом, позабыв о бумажках.

— Молодой человек… это десятитысячные «Валенки» в моей жизни! А ваши?

— По крайней мере, единственные во всём списке участников, — равнодушно ответил Савицкий.

Какая-то нездорово зазнавшаяся эта членша Императорского вокального общества! Я ожидала подобного поведения от Лёни, а не от взрослой женщины…

— Анастасия Родионовна, ещё комментарии будут? — спросил ведущий.

Но слишком поздно. Растопчинская уже оскорбилась, стиснула губки и обидчиво мотнула головой.

— Леонид, тогда слово вам.

— Для фольклорного пения…

— «Пения»? — надрывно воскликнула только что отказавшаяся от дополнений женщина. — Мы что, на Курском вокзале?! Не на во-каль-ном конкурсе?

Я начала чувствовать, как тревога, взявшая верх впервые за вечер, закрадывается между рёбер. Савицкий наградил тётку, мягко говоря, презирающим взглядом и… просто продолжил мысль дальше железным голосом.

— Для фольклорного пения характерен узкий диапазон. Не вижу проблем с бедностью тембра, припевки вы исполняли ярко, — что это? Какие-то русско-народные штучки? — И по поводу заезженности песни… в повседневной жизни нас не окружает русско-народная музыка. На мой взгляд, ваш педагог правильно выбрала «Валенки». Они на слуху и скорее вызовут положительные эмоции у слушателя, чем малоизвестная этническая песня.

— Узкий диапазон? — визгливо раздалось одновременно с мужской размеренной речью. — В народном вокале?

Господин и Растопчинская схлестнулись противостоящими взглядами «сквозь» крючковатого Козлова, поджавшего плечи. С каждой случающейся секундой на это становилось всё страшнее смотреть.

— Кхм-кхм… — намекающе раздалось в микрофон. — Уважаемое жюри, давайте озвучим оценки.

— Пять, — о-о-о, неужели?!

А я думала, Растопчинская захочет снизить баллы!

Она скучающе уставилась на маникюр на своих растопыренных пальцах.

— Десять, — холодно изрёк Лёня и скрестил руки на груди.

Так это по десятибалльной шкале «пять»?!

— Борис Иванович? А вы? — мужчинка кивнул и одновременно махнул ладонью, мол «столько же, как у тётки» и уставился в пол.

Участница, как одинокий колосок в скошенном поле, ещё секунду выстояла, пошатываясь, и затем молча опустилась в кресло. Наверное, ей стало дурно…

Двадцать баллов делить на троих! Это же очень мало! Какое же место она получит на награждении?

Плед, наброшенный на плечи, перестал спасать меня от озноба. Я оторвалась от спинки кресла, пытаясь зарыться глубже в одеяние и пресечь распространяющийся под платьем холодок. А заодно наклонилась поближе к Кириллу, зашептав ему на ухо:

— Что за занозы в жопе?

Соколов, с виду увлечённый происходящим, молниеносно повернулся, чуть не коснувшись моей щеки. Так близко…

Недоумённо, а затем и озорно он заглянул прямо в глаза.

— Помочь достать?

Я, чуть не расхохотавшаяся в голос, стукнула его в жёсткое плечо.

— Я про жюри! Тётка с мужиком злые.

— А ты слышала, как пела та девушка? — хмыкнул Кирилл.

— Нет, — растерянно призналась я. — А ты?

Он помолчал.

— Тоже нет… не наводи панику раньше времени.

Я тихонько покашляла и обернулась к Даше, не обнаружив у язвительного Соколова желания посплетничать. Ковалёва выглядела бледно, напряжённо сжав губы. Я кивнула ей, а она мне: что это значило — непонятно. Тогда я мотнула головой, и Даша тоже мотнула.

Пришлось отвернуться к сцене, чтобы вынужденно послушаться совета Кирилла. Понаблюдаем, что будет дальше…

❤❤❤

— …на мой взгляд, начало звучало слишком тихо, — вздохнул Савицкий, прибрав ладонью со лба русые пряди. Шёл второй час разборок. Мы выживали, как могли. — Отсутствовала тембральная окраска в начале песни. Нельзя настолько перебарщивать со субтоном. Это звучало не совсем грамотно, но…

— Уважаемая! Думайте, кого слушаете! Орёт себе человек, лает, да и пожалуйста, лишь бы к другим не лез со своими вредными советами! Вступление было слишком громкое! Я чуть не оглохла от вашего «Share my life»*! Как лопатой по башке! Разве можно так гадить лирическую песню?

Обалдеть! Два диаметрально противоположных мнения…

Последние минуты я поглядывала на Кирилла, снявшего бабочку. Он беспокойно крутил её в руках, расправлял заломы на красной отблёскивающей ткани, а на его серьёзном лице ходили желваки. И по тому, что Соколов воздерживался от шуток, я сделала выводы, что плохи наши дела.

— Вы это специально? — вдруг едко раздался в микрофон мужской голос.

Я быстро нашла взглядом Господина, растерявшего сдержанный вид. Он беззвучно посмеивался, нацелившись на Растопчинскую. Мне же не послышалось?..

Во всём оживившемся ряду повеяло любопытством.

— Что именно? — утрированно чётко спросила Растопчинская, сжав бумажки до побеления костяшек.

— Я зачитываю свои комментарии. Своё мнение. Считаете, это нормально? Я говорю: «тихо», а вы влезаете и говорите: «громко»?

— А что такое?! — растерялась она.

— Это дискредитация. Вы не даёте мне даже договорить. А что из этого должна вынести участница? Поделить наши мнения на два и найти среднеарифметическое?

— Послушайте, голубчик. Я не виновата, что вы не разбираетесь в вокале! И в отличие от вашего любительского мнения… я закончила консерваторию!.. Я не собираюсь перед вами более отчитываться. Моя оценка для участницы «четыре»!

Лёня, не скрывая того, что закатил глаза, вздохнул.

— Восемь, — уныло буркнул он.

— Следующий участник номер сто сорок! Григорян.

Мужичок из жюри даже не решался больше подвякивать. Все и так знали, что его оценки дублируют свирепое начальство.

— Я, — очередная девчонка встала, словно на расстрел.

— Два балла! — рыкнула тётка. — Комментарии у меня не зафиксированы, а значит, вы не продемонстрировали хотя бы половины необходимых навыков! Следующий!

— …Кричит заведующий, — хохотнул Савицкий. — А у меня есть комментарии! И оценка!

По мрачному залу резво прошлась волна смешков, заставившая Растопчинскую, сжавшую губки, смешно проморгаться. Я чуть было не заржала от неожиданности и её бестолкового выражения. Проследила за раздербанившим укладку Соколовым, как дрогнул его уголок рта, и обернулась к Даше.

На её лице поверх ужаса отпечаталась нестерпимая болезненная улыбка.

— Ну так быстрее! Зачитывайте своё никому ненужное мнение! Не тяните время!

Вот стерва!

— Окей. Мой комментарий: эта дама, — я переметнулась взглядом с заднего ряда на жюри и обнаружила, как Савицкий ткнул пальцем в наигранно вздрогнувшую тётку, — привела на конкурс свою ученицу с такой же песней, как у вас, — весело объявил Господин. — Секундочку… — он уткнулся в листы. — Вот! Номер пятьдесят три. Старцева Екатерина, преподаватель — Растопчинская А! Р! Екатерины тут, конечно же, нет, но вы не волнуйтесь, я проверил, что Анастасия Родионовна ей поставила. Десять баллов!

По ряду побежали шёпотки и охи, когда тётка растерянно захлопала мерзкими губками. Единственное, на что у меня, изумлённой, хватило сил — повернуться к Соколову. Он быстро шепнул мне, прикрыв рот ладонью:

— Дурак твой продюсер.

— Он не мой продюсер! — к сожалению. — Почему дурак?

— Все так делают. Он разворошил осиное гнездо.

— Не надо обвинять меня бездоказательно! — взвизгнула Растопчинская. — Помалкивай, щенок!

Но Лёня на тётку никакого внимания не обращал.

— Уважаемая Григорян, я вам ставлю десять баллов, — ехидно улыбнулся он. — Эй, ведущий. Это нормально, что жюри проталкивают своих?

— Что ж… раз комментариев больше нет, — моментально отозвался тот, вызвав новый залп сдавленного смеха среди артистов, — следующая участница номер сто сорок шесть, Дарья Ковалёва.

Вот это конкурс! Вот это уровень!

Мы с Соколовым перекинулись взволнованными взглядами и слегка отодвинулись друг от друга, заглядывая на задний ряд. Дашка встала, разглаживая складки на сиреневом платье, смотря строго перед собой в одну точку.

— Чистая интонация, неплохое звуковедение… — чудесным образом смягчилась уличённая в махинациях женщина. — На вашем месте я бы стремилась к более открытому звуку. Тембр сносный, отметила вашу высокую сценическую культуру. Умеете обращаться с микрофоном и взаимодействовать с залом. За технику много вам сняла, не люблю, когда эстрадники воображают себя народниками или ещё того хуже… забугорными певичками. Был бы более округлённый облагороженный звук — все десять не жалко. А так семь.

Да у Растопчинской и семь — достижение! Я замерла, наблюдая за надувшейся Ковалёвой.

— Соглашусь, звучало «забугорно», — подхватил Господин. — Только это преимущество. Было бы странно петь Мэрайю Кэри на русский манер. Десять.

Даша в голос выдохнула и осунулась, не заботясь больше об осанке.

— А вы… — я обернулась обратно к сцене. — Всем подряд десятки ставите? — процедила сквозь зубы, слегка виднеющиеся из-под натянутых губок, тётка. — Или только смазливым девицам с пышными формами?

Ну и хамство! Даже мужичок, сидящий между двумя спорящими судьями, подавился.

— О, как вы меня рассекретили, — наигранно опустил Савицкий уголки рта и закивал. — Я так себе жену нашёл…

— Следующий участник! — влез в разборки поверх новых смешков в зале ведущий. Он нервничал и уже плохо это скрывал: столько раз бедняге приходилось гасить судейский конфликт. — Сто пятьдесят семь, Соколов!

Я оцепенела, поняв, что Кирилл, задев ногой моё колено, поднимается с соседнего кресла. Мы так мирно и уютно сидели рядом, до начала практически задремав виском к виску, изредка обменивались едкими весёлыми репликами во время этого спектакля, а теперь настало время и ему выслушивать… гадости?

Соколов с небрежно расстёгнутым воротником, потрёпанной причёской, спускающейся короткими волнами шоколадного цвета ему на лоб, выглядел уставшим, но совершенно хладнокровным по отношению к происходящему. Распрямился и отозвался хрипло после продолжительного молчания.

— Я.

— А… — Растопчинская, склоняя голову то вправо, то влево, увидела его и подозревающе прищурилась. — Это вы… опоздали на двадцать с лишним номеров?

Ой…

Мамочки! И тут я примерно осознала масштабы своей пакости. Вцепилась ногтями в обивку кресла и жалобно выглянула исподлобья на непоколебимо кивнувшего Соколова.

Честное слово! Если бы я знала, что в жюри сидит такая мегера, я бы не стала его так подставлять!

— Терпеть не могу, когда артисты опаздывают! Мерзость, — выплюнула она и, будто что-то зная, покосилась на Лёню. — Самомнение, значит, у вас на уровне, если заставляете жюри ждать вас. Интонирование безукоризненное, — вдруг заулыбалась тётка своими маленькими губками. Кирилл даже и не дрогнул. — Тембр сногсшибательный, богатый на обертона. Репертуар идеально подобран, передайте привет своему преподавателю… чувство ритма, мелизматика, понимание джазовых канонов — всё на уровне. Хочу также выделить артистичность, хорошо взаимодействуете с залом. Ставлю девять за безобразное поведение.

А парней и вправду жюри оценивают мягче?! Надо было всё-таки выпихнуть Соколова на сцену с красными щами! Шучу… конечно же, шучу.

Мне стало свободнее дышать, плечи расправились, а из груди исчезла странная щемящая боль, накатившая в момент, когда объявили его фамилию.

Соколов лишь равнодушно кивнул.

— Я сделал пометку, — хмыкнул Господин, — что у тебя… продающийся, привлекательный для девушек тембр. Вон как Анастасию… Родионовну… порадовал, — по залу снова прокатились смешки. И я улыбнулась, потому что это была правда… — Харизматичное выступление. Может, и хорошо, что последний, завершающий спел. Не знаю, что там у тебя за проблемы возникли… мне всё равно. Джаз — это сложно. Пускай будет десять.

Удивительно ли, но Кирилл снова оказался в числе тех немногих, у кого баллов хватало до первого места. Об этом думала я, прикидывая среднее значение при условии, что Козлов тоже поставил ему девять… об этом, видимо, размышляла и Растопчинская, нахмурив брови и собрав губки бантиком.

— А Борис Иванович, — загадочно добавила она и склонилась с ручкой в чужой блокнот. — Пускай поставит вам семь баллов. Да, Борис Иванович? Не станем же мы Соколову первое место присуждать за такой наглёж?

Тот пофигистически кивнул, а Господин растёр свой лоб до покраснения, шепча одними губами что-то матерное.

— Вот. Чтоб знал на будущее.

Моя челюсть раскрылась синхронно с тем, как Соколов быстро опустился на место. Сердце дико заколотилось по рёбрам, голова вскружилась… Поверить не могу! Месть состоялась! Я сдвинула его с пьедестала…

ЗАЧЕМ? ЗАЧЕМ Я ЭТО СДЕЛАЛА?

— Участница сто пятьдесят восемь, Васнецова.

Зачем…

— Регина! — просипело надрывно позади меня. А затем по плечу хлопнула женская рука с накрашенными ногтями. — Встала, быстро!

Ничего не разбирая в миг потемневших глазах, я приподнялась с нагретого кресла, оставляя на нём скатившийся по плечам, цепляющийся к пайеткам плед. Почувствовала, как Даша помогла его снять. Кожу тут же взяла дрожь, подстерегающая в необъятном помещении, и даже между пальцев на болтающихся руках, закрался холодок.

— Я-я…

Ряд чужих плывущих затылков зашевелился: мне открылись некоторые незнакомые лица, обернувшиеся с передних мест. Каблуки плохо держали навесу, добавляя слабости в коленях.

— Я начну первый, — отозвался Савицкий, пустив пару взглядов по моему платью. — У вас приятный тембр, — и тут он осёкся, будто подбирая слова. Мне ещё не скоро отойти от лауреата второй степени для Соколова… а уж отсутствие выражений по поводу моего выступления или попросту критика от Леонида Савицкого явно призвана меня уничтожить. Чувствуя, как издалека подкатывают слёзы, я вылупилась вперёд сохнущими глазами, не моргая. — У меня не такая большая наслушанность в джазе… но я записал себе. Ваш голос показался мне похожим на голос Джулии Лондон. Интонирование… чистое, красивые акценты. Вибрато в конце фраз, как у американских исполнителей, и в целом звукоизвлечение я бы назвал… эталонным. Вам очень к лицу этот жанр. Ставлю десять.

Если бы не «выстрелившее в Соколова ружьё», может, я бы нашла в себе силы порадоваться за похвалу от любимого музыканта. Перед растаптывающим самооценку манифестом Растопчинской…

— В джазе нет понятия: «вибрато»!.. Есть «свинг»! — тявкнула тётка на Господина и, закатив глаза, вернулась ко мне. — Послушайте, Васнецова. Я в курсе, кто ваш преподаватель! Все вы там, ягодки одного поля, рядом сидите. Уж не знаю, зачем вам столько наглости прививают! Я стараюсь делать вид, что тех огрехов во внутридолевой пульсации не было… спишем это на импровизацию. Звучание, что я называю «дынька-колхозница», уже не раз я говорила, что американщина у меня не прокатит! И что у вас со сценической культурой? Вы посмотрите, никто себе такого не позволил, — я обмерла, понятия не имея, к чему она ведёт… — Что за невообразимая безвкусица выступать в ярко-красном вызывающем платье? С джазом! Вы знаете, что это неприлично среди уважающих себя профессиональных вокалистов? — тревожно сглотнув, я мотнула сопротивляющейся головой. — Вы выглядите, будто позаимствовали свой наряд, простите… у девушек с трассы.

Мои глаза округлились, и даже на белках ощутился холодок. Такой критики в свой адрес я точно не ожидала…

— Всё! Я так больше не могу, — громко объявил Господин в микрофон и встал с кресла перед всполошившимися артистами. — Я не собираюсь сидеть в одном помещении со старушенцией, которая чморит молодую девушку за красивое платье!

Меня повело. Наверное, грохнулась бы, если кто-то не придержал отрезвляюще за руку. Я обхватила чужие пальцы, признав в них мужские.

— Как вы меня назвали? — пискнула сузившимися в точку губками Растопчинская. — Вы?! Человек, ничего не понимающий ни в джазе, как вы сами признались, ни в эстрадном пении! Лающий, как собака!

Савицкий, просиявший счастливой улыбкой, в этот момент подошёл к изумлённому ведущему, вручил ему бумаги со своими оценками и пожал его безвольную руку.

— Вот именно! Чтоб я ещё раз согласился на эту попсятину! — выплюнул Лёня и самодовольно хмыкнул. — Я пытался быть вежливым… но раз я собака, вы — свинка! Как в вашем любимом колхозе! — на этот раз истерический хохот в голос вырвался сразу в нескольких концах нашего раскритикованного ряда и подхватился массами несправедливо засуженных вокалистов. То, что Господин высказал вслух было грубо, но ужасно правильно! — Всё! Мне больше некогда с вами возиться! Меня жена беременная дома ждёт! Ещё от грязи вашей отмываться… как в хлеву, блин, побывал!

— Вы хам! — бросила ему, уходящему по правому пролёту, ближайшему к нам, Растопчинская.

Я увидела едва сдерживающего смех солиста Death Breath буквально в метре от себя, продолжая растерянно стоять посреди хохочущего зала за руку с сидящим Соколовым.

— А вы — свинка! — насмешливо вскрикнул Господин, не поворачиваясь.

И смачно прихрюкнул.

_______________________________

«Share my life» — первая строчка легендарной песни Уитни Хьюстон «I have nothing».