В Каталонию

15.

Из-за случившегося Виктора, как и некоторых других, кто присутствовал на встрече, отвезли в полицию.

Предположительно.

Потому что на самом деле местоположение, как и название учреждения было неясным.

Все сели в полицейскую машину, но оперуполномоченные, хоть и показали удостоверения, были в гражданском.

А на самом здании, куда Виктор попал через полчаса, таблички он не разглядел. Хотя внутри «кипела жизнь». И служащие в униформе всё же встречались. Они сновали туда и сюда, из одной двери в другую.

Прошло вот уже три часа с того момента, как Касьяс умер. Маленькая стрелка двигалась к четырем, и Виктор поймал себя на мысли, что даже не завтракал, но есть ему совершенно не хотелось. Ему хотелось исчезнуть в своё недавнее воображение, где он с женой пил «Пину Коладу» и прятался от солнца в тени могучих пальм. В голове стало пусто. Лишь шум бирюзового океана отдавался в ушах и не уходил, стараясь будто успокоить своего владельца-мечтателя. За плечо кто-то тронул, но он даже не обернулся. Какая-то женщина села с ним рядом и приобняла худыми и тонкими пальцами.

— Не переживайте так, они во всем разберутся, — сказала она. Она смотрела на него сочувственными глазами и гладила себя по волосам. Виктору понравились её духи, с ароматом зеленого яблока — такого сладкого и кислого одновременно. Он был рад, что она сидела подле него. Сидеть с этой незнакомкой в неприятном для Виктора здании оказалось спокойнее.

Она взяла его за руку, пытаясь приободрить.

Телесное прикосновение показалось неуместным, но Виктор смолчал и не отдёрнул руку.

Каждый выражает сочувствие по-своему. В современном мире люди забывают об обычном человеческом тепле, которое может дать совершенно незнакомый человек. Все вокруг чужды друг другу. Чужие проблемы никого не волнуют. Потому что полно своих. Или так кажется, что их полно, а на самом-то деле их и нет.

Здоров — и Слава Богу!

Родные есть — и Слава Богу!

Работа есть — и Слава Богу!

Остальные переживания люди себе придумывают.

Спустя три минуты женщина убрала руку и ушла.

— Значит, Вы утверждаете, что не понимаете, от чего умер Роберто Касьяс? — спросил его голос, исходивший от мужчины в синем костюме.

Виктор понял, что он не в обычном участке. Вокруг были тёмные стены, напоминавшие стенки маленькой квадратной коробочки.

Посередине стоял стол, в котором зияла продолговатая дыра — отверстие, из-под которого тянулись железные цепи-наручники. Виктор подвигал ими из стороны в сторону, и они неприятно лязгнули. Он был прикован.

Напротив него находилось зеркало, в котором он наблюдал самого себя. Конечно же, за ним находилась оперативная группа и записывала его голос на диктофон. Он в этом не сомневался.

— Нет, — коротко ответил он, — я до последнего не верил в то, что Касьяс умер. Он мой покупатель, я его толком не знаю… Он хотел приобрести у меня яхту… Вот и все…

— Как давно Вы знали Роберто Касьяса?

— Не так давно. Может, полгода или 8 месяцев. Около того. Нас познакомил мой дядя. Он рекомендовал ему мои яхты.

— Вашего дядю зовут Ростислав Шемякин? — спросил допрашивающий и положил на стол пачку сигарет.

— Да. Только после переезда в Испанию он сменил фамилию на более созвучную там — Жункейра.

— Итак, Касьяс прибыл к Вам издалека, с Филиппин — райского острова, — усмехнулся допрашивающий, и Виктор вдруг услышал гул прибоя.

— Он хотел купить у Вас яхту? Не далековато ли переправлять, или он собирался плавать на ней здесь?

— Это не моё дело, — вздохнул Виктор, — но мне известно, что яхту должны были переправить на Филиппины.

Служитель закона засунул руки в карманы и стал расхаживать по маленькому помещению. Слева за поясом у него висела кобура с пистолетом, на груди был заметен серебристый значок.

Когда он сел, Виктор рассмотрел надпись «Центральное управление по Москве» и ниже «ФСБ РФ». Ощущение важности ситуации вызвало больше страха. Шемякин не сомневался, что распутывать смерть такого человека, как Касьяс, соберётся не только российское ФСБ, но ещё и испанская служба безопасности.

В голове промелькнула искаженное лицо Роберто.

— В разлитом кофе, в чашке Касьяса, обнаружен октаболлин. Что Вы можете сказать по этому поводу?

Виктора передёрнуло. Он не понимал, о каком октаболлине шла речь, но сотрудник безопасности явно ему намекал, что тот умер именно из-за него.

— Что это? — спросил осторожно Виктор. — Это послужило причиной смерти?

Мужчина в синем костюме улыбнулся. Виктор не понял, что такого смешного он ему сказал или спросил. А между тем перед глазами возникла «Мурумчанка».

— Это галлюциногенное средство, которое выписывают психически больным людям. В малых дозах оно безопасно и успокаивает склонного к панике человека, подавляя его страхи. В больших — может вызвать серьёзные галлюцинации и нести в себе наркотическую угрозу.

Виктор сглотнул.

Он чувствовал себя в живом кино. Вокруг него были мрачные декорации, перед ним расхаживал знаменитый актёр, любимец телезрителей. Он играл в эпизоде, который ему совершенно не нравился и, наверняка, не приносил гонораров.

— И что? Роберто Касьяс умер из-за этого октоб. ина? — невнятно отметил Виктор.

— Октаболлина, — поправил его офицер, — он умер от остановки сердца, Виктор Геннадьевич, вызванной именно октаболлином.

— Но Вы же только что сказали, что этот препарат не вызывает страшных побочных действий, кроме галлюцинаций…

— Да, если на него нет аллергии. Вам известно же было, что Касьяс страдает аллергией на психотропные препараты?

— Что? Вы намекаете на то, что я его убил, зная, что он страдает аллергией на галлюциногенный препарат?

Мужчина в костюме присел и зажёг сигарету. Запах серы разошёлся по всему помещению, и Виктор почувствовал никотиново-смоляной аромат.

Мужчина протянул сигарету Виктору, предлагая тому затянуться.

Впервые после нескольких лет завязки Виктор почувствовал сигарету у себя во рту и, совершив непривычный глубокий отравляющий глоток, ощутил лёгкое головокружение.

— Я не привык намекать. Я лишь говорю то, что вижу. Меня зовут Антон, кстати.

— Я буду откровенным, Виктор Геннадьевич. Я верю, что у вас не было причин травить вашего покупателя, тем более что он должен был вас наградить существенной суммой. Вы бы не стали так рисковать до завершения сделки. Но мы не можем вас так просто оставить в покое, не допросив остальных подозреваемых.

— Но кого вы ещё подозреваете?

— Нам понятно Ваше недоумение, но, видимо, вы молодой пока бизнесмен и не сталкивались с возникающими на вашем пути препятствиями. Мы опросим весь ваш персонал и всех присутствовавших в зале заседания сегодня утром, а пока я не имею права Вас здесь держать. Но попрошу подписать подписку о невыезде из Москвы.

Дежурный проводит вас до выхода.

В комнату вошёл молодой парень в тёмно-синей форме и открыл замок, соединявший наручники со столом. Положив свою правую руку на плечо Виктора, он повёл его из зала допросов.

— Это точно из-за кофе? — успел выкрикнуть Виктор, когда дверь, за которой он только что находился, захлопнулась у него перед глазами.

В маленькой тёмной комнате было жарко и душно. Температура воздуха за окном перевалила за 22 градуса по Цельсию. Но Анна Черчина тряслась и дрожала от невыносимого холода, который бил по её коже, как мелкий холодный дождь. Она сдерживалась от колотившего внутри страха, но в какую-то долю секунды теряла самоконтроль, и её начинало колотить снова. Она боялась замкнутых пространств, её пугала тяжёлая железная дверь, а выхода из комнаты Анна не видела. Её бы спасла сейчас порция самбуки, налитая горящей струной, с брошенными в стакан ароматными кофейными зёрнышками. Руки, которые наливали ей анисовую настойку, были красивыми и мужественными.

В мужчинах ей нравились руки — сильные, крепкие, способные обнять и защитить от несправедливости. Не из-за той ли самой несправедливости она сейчас находилась в этом отвратительном месте? Что она могла сказать, если всё, что слетит с её губ, сулило ей несчастье и безысходность.

Она попросила воды.

И когда ей принесли воду, представила самбуку, которую наливает знакомый ей бармен. Ей же всего двадцать четыре, и она не обязана отвечать за такие серьёзные поступки. Её место в институте, в клубе, за ресепшеном, наконец.

— Что Вы можете сказать по произошедшему? — спросил неумолимо мужчина, допрашивавший недавно Виктора.

В голове завертелись червячки растерянности. Анна опустила голову, стараясь не показывать слабости, и сдержала солёную слезу.

Она отлично понимала, что если она сейчас наврёт должностному лицу, получит привилегию лишь ненадолго, а потом её схватят и повесят ещё одну статью за ложные показания. Она могла лишь чего-то недоговорить, ускользнуть от этого испепеляющего взгляда сотрудника федеральной безопасности.

Она подумала, что сейчас ей так плохо, и это могло бы стать решающим фактором для открытия всех секретов, и больше всего на свете ей захотелось сдать Левина, который не предупредил о таких возможных последствиях. И услышать новость о том, что его посадили. Она не одна во всём этом виновата и не может нести горесть вины на себе, когда тот, кто подвигнул её на это, будет ходить пушистым и незапятнанным.

Но как же её мечта?

Это ведь она подмешала октаболлин в ненавистный ей теперь ореховый эспрессо…

«Я не хотела никого убивать. Я не понимаю, что произошло. Я ничего не понимаю. Я налила совсем чуть-чуть. Я сама пробовала октаболлин. Он безвреден, клянусь… Побочный эффект — слабость желудка. Всё! — прокричала она про себя и закрыла лицо руками, — если б я только знала, я бы никогда, никогда, никогда…»

В комнату вошел светловолосый мужчина тридцати пяти лет. Черчину начинали пугать синие костюмы со знаковыми иллюстрациями на плечах и манжетах. Каждый из сотрудников выглядел суровым и настойчивым. Анне снова стало не по себе.

— Там тот, второй, — спокойно указал на дверь вошедший, — тебе будет это интересно.

Анна подняла взгляд и в испуге покосилась на дверь.

О ком они говорили?

Какой второй?

Шемякин?

Антон вышел из каморки, оставив девушку наедине со своими мыслями, раздиравшими внутри до предела. Её преследовал тот день в центре города, когда она покупала ореховый эспрессо. Лишь в одном месте продавался этот кофе, лишь один человек из тех, кого она знала, любил его так сильно пить по утрам. Она потянула на себя скользкие цепи, но те отозвались лязгом, не выпуская затёкшие запястья из ловушки. Камера под потолком повернулась, и Анна поняла, что шоу «за стеклом» продолжается.

Ей казалось, что она раскроет свои мысли сейчас. Что сдастся.

Она всё расскажет.

Да.

Иначе будет хуже. Она слышала много раз про чистосердечное признание.

Прошло много времени, прежде чем сотрудник ФСБ вернулся к Черчиной на допрос. Может, минут двадцать. Может, все тридцать. Всё это время Анна медленно сходила с ума от негодования. Она знала, что за ней наблюдают, и представляла, как им там хорошо — сидеть на своей пресловутой службе и хихикать над обвиняемыми, которых можно, как собак, посадить на поводок, чтобы те не сбежали.

Когда служитель закона зашёл к девушке, та сделала вид, что спала.

Она так притворялась в детстве.

Услышав приближающиеся из коридора шаги отца, она часто опускала голову на скрещенные за партой руки, притворяясь, что очень устала.

Спустя пятнадцать минут можно было заслуженно наслаждаться просмотром мультиков и предаваться такому чарующему после уроков отдыху, так как отец жалел свое чадо и внимал спящей позе дочери как мольбе оставить её в покое с домашним заданием.

Дать ей отдохнуть.

— Вы можете идти, — сказал Антон и открыл ключом недавние браслеты. — Внизу в отделе доследования возьмёте подписку о невыезде. И будьте осторожны с химическими веществами, этот день послужит для вас уроком. И ещё, — продолжил он наставлять удивленную от происходящего Анну, — я вызову Вас для дачи показаний в скором времени. В ваших интересах быть на связи. — Антон заметил, как девушка потирала затёкшие от наручников руки.

— Вы мне скажете, что будет дальше? — спросила она. Но тот улыбнулся и скрылся из виду.