В Каталонию

29.

Рвота подступала к горлу, и непривычное состояние бурлило в ослабевших тканях шестилетнего организма; постукивало о нервные окончания и заставляло сидеть если не прямо, то хотя бы ровно, дабы сдержаться и уравновесить нагнетавшее побочное действие неизвестных кислот. Правда, удержаться получилось ненадолго, и Никита всё же запятнал пахнущий кожей, — оттого что новый, — салон общеизвестного автомобиля.

— Ах ты, гаденыш!

Подзатыльник отбился о ладонь водителя, который не поленился и отвлекся от дороги; остановился и был полон решимости вытолкать ребёнка с его новой «мамой» подальше от своего «Кашкая». Боясь рецидивных позывов, мужчина выволок и так окосевшего от страха и ужаса мальчика наружу, поддерживая того, как бессознательную собачонку. Женщина, забравшая Никитку два часа назад, не благоговела над «пасынком», как делала это недавно, забирая его из квартиры, а наоборот, трясла мальчика со злостью — видимо, старалась искоренить его внезапное плохое поведение. Которое, к слову сказать, оправдывало Никиту как жертву «занаркозенного» до предела мальчика.

Дорога в никуда продолжилась ещё с двумя похожими остановками и, наконец, заветвляла, давая возможность снизить обороты и слегка покачиваться посреди неизвестного соснового бора. Мальчик почувствовал прилив свежего воздуха, и ему стало гораздо легче, несмотря на то, что душу грызла изнутри стая собак, тоскливо и страшно подвывая время от времени.

«Кашкай» подкатывал к бревенчатому дому, перед которым стояли в ряд несколько пушистых зелёных ёлочек — декоративных и постриженных чуткой рукой садовника. Между ними находилось углубление с чёрными, недавно выкрашенными в неприглядный цвет, воротами. Посреди висело железное кованное кольцо. Возле ворот висел белый, не замызганный пока от дороги звонок.

Женщина позвонила в него, провожая взглядом случайного водителя. Никитка стоял неподвижно-тихо и ненавязчиво пошмыгивая носом. Он, казалось, успокоился и готов был вести себя так, как хотела эта странная женщина.

Близко послышались шаги, и ворота скрипнули, обнажив перед собой зелёный простор внутреннего сада с постриженным газоном.

— Ну, наконец-то, — пропел Кирилл при виде шестилетнего мальчика. Я уж думал, что вы не приедете. Жена совсем не даёт мне с ним видеться, — улыбнулся он в сторону мальчика, — я поэтому нервничаю каждый раз, когда тот опаздывает.

Никита не повел и ухом.

— Скорее проходи в дом, Никита, — напутствовал ласково Кирилл.

Мальчик послушно поплёлся вперёд, не поднимая головы и не оглядываясь.

Он невероятно устал. Груз событий отбивался колкими ударами у него в голове. Сейчас он хотел спать. Чтобы ни происходило за последние два дня, он воспринимал это с равнодушием и небывалым терпением. Он просто хотел спать.

А утром придёт другое понимание, потом придёт светлая мысль. Мама всегда говорила ему: «Кто рано встает — тому Бог подает. Ранняя пташка получает лучшего червячка…»

Мама. Папа…

Они оба ему это говорили. И даже несмотря на то, что папа всегда много работал и мальчик видел его редко, он вспоминал сейчас его светлые и полные любви глаза — узко поставленные, с настойчивым взглядом и такие далёкие от него сейчас. Ему было стыдно и страшно за них обоих, — он страшно боялся, что его жестоко накажут за то, что он исчез. Он боялся реакции отца, боялся его глаз, слов… но даже при всём при этом, мечтал сейчас быть наказанным и запертым от всех глаз в собственной комнате, где пахло родным, жизнерадостным и любимым…

Кирилл поблагодарил женщину и передал ей в качестве благодарности два пакета, до верху набитых продуктами. Внутри лежали батоны дорогой сырокопченой колбасы, консервы и сыры. Мясо кур, индейки и свинина находились в отдельном пакете; овощи и фрукты в другом. Ещё в отдельном пакете пестрили самыми дорогими брендами шоколадки и газировка для детей.

Он знал, что такие, как она, возьмут и едой. Продукты пригодятся — всё купленное накануне женщина ела редко и не могла позволить так питаться своим четырем детям. Приличное мясо она не покупала. Даже продавцы на рынке не скрывали того, что та или иная курица может быть «слегка» просрочена. Женщина знала, что в таком случае её замачивали в уксусе и снова выбрасывали на прилавок.

Но в жареном виде было съедобно. Детям нужен белок.

Она сняла с себя шарф, который повязала накануне, и протянула его Кириллу, но тот её остановил.

«Жалкое создание», — подумал он про себя и просто закрыл перед носом дверь.

Каждый получил всё, что хотел.

Женщина постояла ещё какое-то время перед воротами и поплелась по тропинке обратно, к проезжей части, желая выяснить у прохожих о ближайшей остановке.

Когда-то её ребёнком выбросили на улицу и заставили выживать. Родителям, любившим приложиться к бутылке, не было и дела до сопливого и орущего чада, поэтому она прекрасно понимала, что надо вертеться любыми способами и лишь один всегда проигрывал — когда надо было довериться взрослым. Тем не менее, она была чертовски благодарна приютившему её когда-то дядечке, как все его ласково называли, который организовывал таким, как она, выездные бесплатные обеды и даже дал крышу над головой. Условие было одно — приносить в дом продукты или деньги поочередно с соплеменниками. Бывало, он бил ее, когда денег оказывалось меньше заявленных накануне. В эти дни она не получала ужина и спала на полу. Подобное наказание было для всех попрошаек Казанского вокзала. Она никогда не понимала борьбы за судьбу пропавшего ребёнка, листовки с изображениями которых висели в здании вокзала и на столбах за его пределами. С детства привыкшая к тому, что дети — это обуза, из которых при желании можно слепить рабочую силу, эта женщина не испытывала жалости ни к себе, ни к своим детям.

Потому что работать должны были все.

Все.

Левин знал — таких на вокзалах очень много. Были, конечно, и те, кто за еду не согласится ни на что и даже лицемерно отбросит подброшенный кусок хлеба с маслом. Но люди разные. Одни побрезгуют — другие согласятся.

Придуманная Кириллом история о несложившихся отношениях между матерью и им, отцом мальчика, женщину на самом деле не интересовала. Но легенда была нужна, как запасной вариант на случай отказа попрошайки сработать чисто. Иначе в любой момент она могла передумать, положившись на материнский инстинкт.

Довольная и уставшая, женщина заглянула краем глаза в тяжёлые пакеты и обрадовалась дорогому шоколаду, что лежал между колбасами и банками с соленьями — её сорванцы сегодня порадуются.

Прихожая повисла высоким потолком над темнеющей из-за тусклого света головой мальчика. По стенам, ведущим наверх и ветвляющим по мере изгиба лестницы, красовались картины. Они висели V-образным силуэтом — как будто точная рука дизайнера развесила их там, очертив над головами аккуратные пропорциональные расстояния разных размеров: от стандартного 10×15 до 66×22. Красивые репродукции картин с женщинами разных эпох смотрели на мальчика. Как будто позировавшие в сей момент, они казались ему живыми и загадочными. Те, что смотрели на Никиту сверху вниз, были романтичными и пугающими его одновременно. В основном то были женщины с карими глазами, а он их отчего-то боялся, будто видел в них чёрное начало; в светлых же, наоборот, все было понятно — лучезарные и открытые глаза не пугали его. Но настораживали все девять — ровно столько было их на стене, ровно столько женщин смотрели на ребёнка внимательными глазами, изучающими и чарующими.

Видимо, Кирилл Левин был любителем женских душ, раз решился украсить лестничный пролет исключительно девичьими силуэтами. Все они были молодыми барышнями: пышногрудые и изящные, аристократичные и помпезные, скромные и с невинным взглядом. На всех можно было смотреть с интересом и стараться разгадать их потерянный в красках внутренний мир. Чего они хотели, когда позировали? Что любили читать или не любили совсем? Откуда они приехали, и где их родимый дом? Сколько им лет, и какого они слоя общества? Среди них были репродукции Рембрандта Саскии ван Лейвенбург с её изящной шляпкой, закинутой на бок, и чарующими ямочками на щеках; А.П. Струйской художника Ф.С. Рокотова — абсолютно очаровательной, свежей и чистой в силу своего возраста; портрет М.А. Дьяковой, выполненный Д.Г. Левицким, с нежной улыбкой и синими глазами, прихотливую в стиле, но открытую для внимания мужчин; современный по сравнению с этими тремя портрет Коко Шанель, что висел третьим справа и являлся связующим звеном своего рода «клина». Коко выглядела успешной и красивой, как грациозная пантера, с её жемчужными бусами за спиной. За ней висела картина с изображением Клеопатры — обольстительницы Юлия Цезаря и Марка Антония — и в первом, и во втором случае художник не давал о себе знать и спрятал известную формальность. Снизу вверх поднимались портреты Орлеанской Девы с широко поставленными глазами и миниатюрным подбородком; Мэрилин Монро с алыми сексуальными губами; принцессы Дианы и, наконец, портрет М.И. Лопухиной В.Л. Боровиковского — из всех красавиц на картинах самой юной и загадочной.

Абсолютно не похожие друг на друга ни эпохами, ни внешними данными эти женщины манили вошедшего своей скрытой силой и очаровывали внешней нарисованной красотой. Любой вошедший в этот дом гость мог по достоинству оценить их портреты — окажись тем вошедшим женщина и мужчина.

Другое дело было расхваливать внешние данные маленькому мальчику. Для него — ещё совсем несмышленого и поэтому далекого от искусства человечка — было невдомек ценить этих женщин. Отнюдь, они его пугали, и всё, что он мог себе воображать, так это хождение этих странных особ по ночам — он так и видел в своем детском сознании картину, ошеломляющую его изнутри: девять женщин начинают переглядываться друг с другом, когда хозяева дома погасили везде свет и отправились на покой. Потом они выходили из своих портретов и устраивали в гостиной, в которой он, к слову, сейчас стоял, чаепития. От такой будоражащей фантазии у мальчика пробежали мурашки.

Он оглянулся на Кирилла, в надежде понять, что ему прикажут теперь.

Тот быстро закрыл дверь, посмотрев при этом в правую и левую стороны двора, как будто боялся, что кто-то может за ними следить. Потом прокрутил замок на несколько оборотов и повесил цепочку, свидетельствующую о тщательном запирании входного пространства.

— Я хочу тебя сразу предупредить, — обратился он к Никите, — дом стоит на отшибе. И вообще, я не любитель селиться бок о бок с надоедливыми соседями. Поэтому, если надумаешь бежать, — флаг в руки, как говорится. Только вот вряд ли это понравится Гермесу.

— Кто такой Гермес?

— Двухгодовалый доберман, который терпеть не может незнакомых ему детей. Как чувствует слабость — сразу калечит.

Никита почувствовал озноб. Страх и ощущение ненависти переплелись в слабом теле и стремились вылиться наружу, как если бы он был гораздо взрослее и сильнее этого отравленного злобой незнакомца. Он заплакал и осел на пол, прижимаясь к лестничной ступени.

Кирилл готов был к такой реакции и поэтому не обратил на ревущего ребёнка должного внимания. Лишь причмокнул языком и подошел к Никите, чтобы взять того за руку и отвести наверх. Одним рывком он подтянул мальчика к себе и поволок его вверх по лестнице, давая лишь слабую возможность перешагивать через порядочного размера ступеньки. Перед взором возникла кремовая дверь, которая тут же закрыла мальчика от посторонних взглядов кажущихся ему живыми картин.

Он услышал, как щёлкнула дверь с другой стороны, и тут же начал бить её руками, пока боль не пронзила ладони и он не отступил от прохода из-за охватившей вновь слабости.

В комнате было темно, но сквозь жалюзи пробивались полоски дневного света, отчего были видны стоящие в комнате предметы мебели. Было так страшно, что рука сама искала выключатель, вновь и вновь ускользающий от рук шестилетнего мальчика. Казалось, что прошло много времени, пока в комнате не зажегся торшер. Странным образом, на потолке отсутствовала люстра, и Никита был слегка удивлён, когда свет включился в дальнем, левом от него углу. Рассеивающий и жёлтый — он не освещал комнату полностью, а лишь наполовину заполнял её приглушенным и неярким светом, акцентируя одиночный источник от мощной, но прикрытой колпаком лампочки.

Просидеть ещё одну ночь в чужом доме было невыносимо, тем более что мальчику то и дело мерещились тени и шумы различного рода. Вот и тень, отбрасываемая тем самым торшером, почему-то двигалась.

Конечно, это мигала лампочка. Но внушение чего-то другого, не такого реального, как он сам, рождало в мальчике чувство беспокойства.

Он начал открывать пугающие его дверцы шкафов — каждое новое потягивание за дверцу сопровождалось закрыванием одного глаза, как будто это помогало не разглядеть находящихся в них чудовищ.

Дверец было немного, но мальчик проверил всё досконально — не спряталась ли в одном из шкафов какая-нибудь нечисть.

Потом он залез под кровать и тщательно осмотрел пыльный пол. Жалюзи оставались на потом, но там возникла другая проблема — не поддавался механизмоткрывания— закрывания. Поразбиравшись с ним минуту-другую, Никита сел на кровать и прислонился к изголовью.

Спать уже не хотелось, есть было невмоготу от постоянно надвигающейся тошноты — наверно, действовал эфир. Поэтому оставалось только думать, как сбежать со второго этажа и миновать собаку.

Снизу послышался голос его нового похитителя. Тот нёс ему молоко и печенье, предупреждая мальчика не выкинуть чего невразумительного, если он хочет поесть.

«Как будто я могу вам всем ответить….» — обидная мысль залезла в голову мальчика, как пиявка, собравшаяся выпить кровь того, кто её поймал. Чувство слабости и беззащитности ослабило тревожные мысли и дало дорогу страху — страху того, что тот, кто сейчас поднимался по лестнице, ударит и обидит, оскорбит и наплюет своим безразличием.

— Спасибо, — сказал себе под нос Никита и лишь нахмурился, когда Кирилл замаячил подносом у него перед лицом.