В Каталонию

19.

Фильм «Кадры»

В день презентации…

— Всё пропало, — бросил с порога Виктор. Вид у него был подавленный, глаза опущенные и залитые. Он сбросил с себя чёрные кожаные туфли, буквально выталкивая перед этим свои ноги из них. Они разлетелись по сторонам, как разлетались часто носки.

Галстук сжимал раздражённую от щетины шею, и Виктор был рад сбросить его, как хомут. Тот полетел в сторону высокого фикуса, стоявшего в уголке прихожей. Он протёр лицо пахнувшими кожаным рулем руками и погрузил в них свое бугристое и бледное лицо.

— Что случилось? — спросила с волнением Ката. В руке она держала кухонную лопатку. Масло начало стекать с неё, и пол покрылся маленькими жирными пятнами.

— Презентация прошла не очень?

— Хуже. Она даже не началась, — истерически улыбнулся Виктор.

— Что это значит?

— Это значит, что мне можно вставать в очередь за пособиями по безработице.

— Я серьёзно! Что случилось?

— Касьяс умер, — сказал Виктор и прижал лицо ладонями, — прямо в начале презентации. Ты представляешь? Остановка сердца или того хуже.

Катя зажала вырывавшийся из неё крик и опустилась на стул, приготовленный как будто специально для плохих новостей.

— Нет, Виктор, этого не может быть. Но как? И причём здесь ты?

Виктор рассказал ей о возможном отравлении, подозрении и задержании. О том, как провёл день в ФСБ.

— Представляешь, что он за человек? Его смерть отождествили с государственной важностью. Это клеймо на моей карьере.

— Не говори так! — воскликнула Ката и заплакала. Она не сдержала слёз из-за навалившихся на нее в последнее время волнений. Чёрная полоса наступала на пятки, и слабость вылезла наружу в виде солёных и мокрых волнений.

— Ты ни в чем не виноват. У него, наверняка, было больное сердце, и это выяснится совсем скоро, вот увидишь. Надо просто подождать. Тебя отпустили не просто так, они знают, что ты невиновен.

Виктор был благодарен жене за столь ярую поддержку. Именно за неё он её так сильно любил, каждый раз сталкиваясь с обороной ласки и внимания, когда что-то не клеилось. Ката ему была нужна сейчас, как глоток воздуха, который он почувствовал сильнее обычного при выходе из здания ФСБ. Пять минут до этого ему казалось, что он оттуда никогда не выйдет — возможно, Роберто Касьяс был известным лицом на государственном уровне, а какому-то инженеру об этом никто не расскажет и уж тем более не объяснит, откуда корни растут.

— Почему они меня отпустили?

— Они тебя отпустили, потому что ты ни в чём не виноват. Это же очевидно. Ты выступил продавцом во всей этой истории, а Касьяс покупателем. Тебе же ни к чему его убивать. Ни к чему? — переспросила она и посмотрела прожигающим взглядом на мужа.

— О чем ты?! — скукожился он, — я думал, что сегодня один из счастливейших моментов в моей жизни. Я продам яхту Роберто Касьясу, местные газеты напишут об этом статейку, я…, — закатил он глаза, — быть может, появлюсь на обложке какого-нибудь дешёвенького издания. И мы поедем отдыхать. С тобой и Никиткой. Прямо на Филиппины. Как и эта чёртова яхта!

То ли в комнате потеплело, то ли жар сам резко приблизился к её вискам, но Ката почувствовала, что предметы в комнате поплыли в разные стороны, а на веки упало что-то тяжёлое, из-за чего картинки перед глазами завертелись каруселью. Тошнота и тревога ворвались внутрь и предательски забили там в свои барабаны. В ушах зазвенели тромбоны, и воздух наполнился невидимой пылью, от которой захотелось закрыться руками.

Катя закашляла. Закашляла предательски громко. Так громко, что хрипота сравнялась с кашлем и вместе с ним начала давить на лёгкие. Глаза прослезились, и в мозг снова ударило опасение, что этот приступ не на пару минут. Она кашляла и кашляла, пока не упала от слабости на тот самый стул — подготовленный как будто специально для таких неожиданностей.

Виктор взял её на руки и отнес в спальню. Она слышала отдалённые, сказанные им, но как будто где-то вдалеке слова:

— Да ты простудилась, малышка. Ложись-ка на кровать, отдохни, а я вызову врача.

Он подхватил её под руки, когда почувствовал, как всей тяжестью она спадает на пол и выскальзывает из его рук. Схватив руками под колени, он поднял её худое, но такое тяжёлое сейчас тело и отнёс в спальню. Там он вызвал Скорую и, объясняя соблюдающим требования приёма вызовов диспетчерам, изложил то, чего сам не понимал и отталкивал, как если бы симптоматика плохого самочувствия его жены была чем-то омерзительным и зловонным, тем, чего не должно было бы быть в их квартире.

— Она просто упала, — шептал он, — а потом задыхалась. А потом кашляла. И этот кашель был назойливым. А потом обмякла…

— Скорая выехала, — услышал он и, не положив трубку на место, начал трясти жену, как если бы она умерла.

Виктор начал сравнивать произошедшее с его заказчиком сегодня и плохое самочувствие Кати. В голову полезли самые худшие мысли. Он задрожал и выкрикнул её имя, как если бы она умерла. Он был поразительно уверен, что его жену тоже отравили.

Эти мысли, как тараканы, забегали в голове и не давали покоя до того, как жена не начала с ним разговаривать.

Она что-то говорила о спокойствии, о том, что она болеет. Но Виктор её не слышал. Он бегал по квартире и искал того, кто мог отравить его жену.

Он забежал во все комнаты, в туалет и в ванну.

И не найдя там никого, побежал на кухню, пытаясь отыскать следы отравы.

Он разбил две чашки, когда искал то, о чём и сам не догадывался. Он открыл мусорку и рылся в пакете.

Открыл холодильник и нюхал продукты.

Но через десять минут после того, как увидел, что Ката улыбается, он целовал её в лоб и просил её больше никогда не уходить. Он обещал бросить работу и уехать отдыхать, он говорил про какой-то поход и про то, как Никитка давно просился в него всем вместе.

Она дышала, и это было главным.

Она улыбалась, и в этом было счастье.

— Ваша жена не говорила вам о том, что у неё проблемы со здоровьем? — спросил приехавший врач, отведя стетоскоп в сторону и проведя указательным пальцем по почти облысевшей голове.

— Нет, — испуганно вымолвил Виктор.

Настолько сильны были переживания последних событий, как снежный ком свалившиеся на голову. Кусая кутикулу вокруг пальцев и сдерживая слезу волнения, он безропотно выслушал первоначальную визуальную диагностику своей жены.

— Конечно, нужно сдать свору анализов перед тем, как делать какие-то выводы, — отпечатал врач, — но странно, что вы не были в курсе того, что у вашей жены такие серьёзные проблемы с дыханием. Дай Бог, что это пневмония, а не ряд длящихся годами заболеваний. Безусловно, надо было бы раньше обратиться за советом к специалисту. Может, у жены всё же были какие-нибудь визиты в клинику. Вы посмотрите в ящиках. На моей практике жёны, как, в принципе, и мужья, частенько скрывают серьёзные проблемы от своих половинок. Вы работаете много? Какой у вас график?

График…сейчас это слово не было знакомо Шемякину. Вот будучи зелёным карьеристом он работал 5/2 — это он помнит.

Помнит, как вошел в забитый бумажками офис и сверкнул улыбкой чеширского кота, будто бы полагая, что так произведёт больше впечатления. В тот момент угрюмые «белые воротнички» лишь на мгновение посмотрели на него и тут же принялись что-то чертить на своих огромных ватманах. Он продержался при таком графике ещё год, а после ушёл в свободное плавание, назвав себя настоящим фрилансером.

— Я работаю каждый день. Понемногу, — добавил он, чтобы не выглядеть в глазах лысеющего доктора незаботливым мужем.

— Но мы часто ходим куда-нибудь вместе, — будто в оправдание подытожил он, поймав себя, правда, на мысли, что не так уж и часто.

— И вы не замечали, что у вашей жены такая серьёзная отдышка?

— Нет, — Виктор потупил глаза.

— Ну, вот что. Давайте не паниковать. Возможно, ваша жена просто простудилась. Я вам выпишу направления на анализы и рентген, и чем скорее вы все сдадите и врач посмотрит снимок, тем лучше и для неё и для вас. Но, — он сменил тон на более тихий и мягкий, — я всё же советую вам поискать какие-нибудь клинические бумажки в ящиках. С таким затруднённым дыханием, как у неё, обычно не гуляют, не посетив врача. Наверняка, вы где-нибудь найдёте результаты последней флюорографии. Удачи!

Виктор смотрел на спящую Катю и перебирал нежно её волосы.

— Что ты совсем за собой не следишь, глупенькая моя, — прошептал он, а голос был предательски дрожащим.

Удостоверившись, что Катя крепко спит, а Никитка смотрит мультики в соседней комнате, он начал аккуратно выдвигать и задвигать ящики.

Бумаги какие-то были и принадлежали непосредственно Кате, но то были ИНН, справки с места учёбы о готовящейся сессии, заявления о принятии её на курсы иностранного языка, договоры об оказании спортивных услуг в двух фитнес клубах. Все эти бумаги перемежались с мешочками из Вьетнама, в которых хранился речной жемчуг различных оттенков; с канцелярскими принадлежностями; оставленными от косметических наборов косметичками; шкатулкой с иголками.

На дне одного из широких выдвижных ящиков Виктор наконец-то нашел рентген. Это, безусловно, был рентген лёгких и раз не его, значит, жены.

Он повертел два чёрных прямоугольных листа в руках, посмотрел их на свет, но всё же не смог определить, опасный ли снимок или нет. Виктор ничего в этом не смыслил, как и в нашедшихся позже анализах на кровь и УЗИ.

Он лишь видел, что опасения есть, так как даты на этих анализах были недавними и разнились буквально одной неделей.

Все направления были датированы весенними датами, датами сегодняшней весны.

На дне последнего выдвижного ящика, встроенного в шкаф-купе, в котором хранилась одежда, он нашёл договор передачи собственности на имя его жены в городе Озёры.

Виктор жадно начал его читать. Три листа мелким шрифтом гласили о том, что Екатерина Шемякина является владельцем огромного дома с приусадебным участком, и передавал ей это право собственности никто иной как Жеребцов Сергей.

Глаза расширились так, будто Виктор увидел привидение.

Договор дарения был оформлен семь лет назад. Виктор схватился за голову руками, потом снова перечитал договор. Третий раз он прочитал его на диване, в гостиной. Стараясь уснуть, он ворочался, положив его под подушку до пяти утра.

А когда уснул, увидел во сне Никитку.

Он бежал ему навстречу и кричал:

— Папа, папа… Бежим скорее домой. Там мама. Она в доме.

Виктор помчался за ребёнком и был поражён большому и светлому дому, окружённому металлическим забором с висящими по бокам камерами. Одна из них направила свою неживую голову на него и поморгала красным огоньком.

— Скорее же, — закричал Никита, — она там, ну же!

Виктор вбежал в дом, пробежал за ребёнком лестничный пролет, ведущий на второй этаж, и увидел спальню. В двуспальной кровати с бельём кремового цвета лежала Ката, его родная Ката — бледная и безмолвная, с чёрными волосами, которые расползлись по подушке своей хозяйки.

— Она умерла, — сказал сын таким тоном, будто его мама пролежала там много времени, а он только сейчас решился об этом сообщить.