В Каталонию

42.

Надсадность кашля выводила Катю из себя. Она начала слышать себя со стороны, и надо сказать, раздражалась от собственного недомогания всё сильнее и сильнее по одной простой причине — он мешал ей найти сына!

Желтовато-зелёный сгусток мокроты напугал её сегодня утром, когда она чистила зубы. Серый, землистый цвет лица и опавшие веки с синяками под глазами сделали её старой… Настолько, что она поймала себя на мысли, что может не успеть найти сына и тогда…

«Господи».

«Господи».

«Господи».

Фонтан солёных и горьких слёз вырвался наружу. А затем укоры. Укоры самой себя. Что не уследила. Что не предотвратила. Что не обезвредила.

Но кого?

Откуда она могла знать, что сын так легко сможет открыть дверь и выйти из дома…

Ну, конечно, она не заметила, как тот вырос. Для неё он был всё тем же плюшевым медвежонком, коим называла его с тех пор, как купила в два года пижамку — костюм с лопоухим капюшоном.

«Но он ведь давно не малыш. Уже взрослый».

Укоры сменились самооправданием, отрешением от собственного я и попытками уговорить отражение с опухшими веками и постаревшим лицом в том, что жизнь — это зебра. Чёрная полоса не замкнёт круг, а белая вот-вот настанет, и её семья снова будет рядом, за этим круглым столом. Виктор возьмёт выходной, и они всей семьёй поедут в зоопарк. Как тогда… Это ведь было так недавно.

Или так давно?

Казалось, каждая вещь в этом доме играет против настроения своей хозяйки. Неумолимо и досадно над ней смеялся тот самый шкаф, из которого она когда-то выбирала платье, чтобы пойти с мужем на мюзикл.

«Красное или черное?»

Она всегда заведомо знала ответ Виктора. Им служило безразличие. Не то, чтобы он не видел разницы, просто являлся одним из тех мужчин, которые не любят выбора платья перед каким-то там мюзиклом. По их мнению, можно надеть всё, что угодно, и оставаться при этом красивой. Для таких мужчин не важна цветовая гамма или даже длина с вырезом или без.

Они хотят страсти. А та видна и в красной, и в чёрной модели. Кружевные и узорчатые линии с богемными нашивками, дополнительными подкладками или, наоборот, их отсутствием для того, чтобы платье было слегка прозрачным; или же абсолютно прямые, гладкие линии вдоль бедра и сужающиеся на талии — всё это доставляло много стресса и беспокойства о том, что женщина слишком увлеклась выбором, а представление вот-вот начнется. И вот в тот самый момент, когда мужчина понимает, что пора бы выйти из дома, а дорогая вдруг всерьёз задумалась над цветом, он любезно говорит ей о том, что оба платья к лицу его женщины. И даже, если он вдруг ненароком поймает себя на мысли, что чёрное было эффектнее, он промолчит. Потому что такой выбор не для настоящего джентльмена. Его задача сейчас ускорить процесс отправки в театральное заведение.

Виктор был из таких.

«Где он сейчас?»

«Здоров ли?»

Прошли сутки, как Ката видела его в последний раз.

Оператор не присылал сообщений «Абонент в сети». Это доставляло немало беспокойств. Ведомая страхом и тревогой, Ката пошла на кухню, чтобы выпить успокоительное. Она приняла сразу две таблетки.

Хотя эффект был, и истерика прошла, чувство тревоги не гасило ничто.

Вчера, когда Скорая привезла её вместо больницы домой, она чувствовала слабость и, как под воздействием алкоголя, была отвлечена от проблем. Она устроила настоящую истерику, не собираясь ехать ни по каким больницам и даже страх перед одиночеством, ожидавшим её дома, не останавливал.

Сейчас Ката набрала телефон подруги и, услышав на том конце знакомое «Алле», решила для самой себя сделать вид, что в её жизни ничего страшного не произошло. Так было легче разговаривать.

— Ты не против, если мы не будем говорить о том, что случилось? — прогнусавила она разбитым от принятых седативных таблеток голосом.

Глаза её были закрыты, и казалось, что она вот-вот уснёт. Но как бы сильно ни успокоило её лекарство, спать она бы сейчас не смогла. Поэтому и надо было с кем-то поговорить, чтобы шевелились губы. От бездействия совсем она бы просто отчаилась.

— Ты лучше расскажи мне, что у вас с Алексеем?

Лена сначала опешила от твёрдости подруги. Промолчала какое-то время, собираясь с мыслями о том, что бы ответить. А потом не без вздохов и с некоторой робостью рассказала о дне рождении и о подарке. Не вспоминая нарочно разговор с Катей о найденном ей украшении, поведала, как глупо себя почувствовала в тот самый момент, когда Алексей ей его подарил.

— Так я в курсе колье была… ты прости, — Ката объяснила, что Лёша не хотел, чтобы Лена знала о подарке.

На том конце трубки повисло молчание. И Ката тут же ударила себя по лбу, поняв, что подруга обиделась.

— Да, ладно…, — ответила Лена, — всё это такая ерунда в сравнении с тобой. — Что говорит врач?

Лена понимала, что Кате сейчас не до своего здоровья, но эта тема была куда лучше, чем безысходные разговоры о сыне и муже.

— Да, что-что…Скорая когда забрала, фельдшеры настаивали на том, чтобы ехать в больницу, а я в такой депрессии из-за случившегося, что забрыкалась, запаясничала и, в общем, они сдались. Дали направление. Пообещала им приехать наутро в больницу. Вот надо ехать. А тут такое.

— Значит, так! Муж с сыном найдутся! Я это точно знаю! А тебе нужно в больницу! Я приеду через час и отвезу.

На этом они и порешили. И без того обессилевшая Ката поплелась искать свой медицинский полис, который она всё время куда-то девала.

Лена приехала через полтора часа. Краснощёкая и какая-то другая, она вошла в квартиру Шемякиных в первый раз после того, как на них навалилось сразу столько несчастий.

Всё было по-прежнему.

Лишь гора грязной посуды и какая-то одежда, разбросанная по полу, свидетельствовали о том, что хозяйке сейчас было явно не до уборки.

— Может, Таню позвать? — спросила Лена о домработнице, которая приходила к Кате раз в неделю.

— Не надо. Давай потом.

Вид у Кати был никакой. Она была похожа на заплесневелый продукт. Губы пересохли и потрескались. Под кожей просвечивалась сосуды. И от этого она была столь некрасивой, что было неприятно смотреть на лицо. Глаза были пьяными и безразличными. Ката похудела и осунулась. Перед Леной стоял совершенно другой человек. Та подруга, которую она знала, никогда бы так не выглядела. Любительница брендовых вещей и заядлый шопоголик стояла перед ней сейчас в распахнутой рубашке мужа, надетой на какую-то грязную майку, и в трусах. На голове можно было свить гнездо — настолько неряшливо лежали волосы. Гонимая идеей хотя бы её причесать, Лена молча отвела Катю в ванну и ещё десять минут буквально вырывала непослушные свалявшиеся волосы, заставляя свою обладательницу ахать при каждом движении расчески.

— Ты вообще на себя не похожа! Ты думаешь, твоя семья будет рада видеть перед собой леденящую душу героиню японского фильма ужасов?

Ката засмеялась впервые за долгое время.

Как хорошо, что приехала Ленка!

Ну, куда она без неё.

Через пятнадцать минут они были на пути в онкологическую клинику в Коломенском, от воспоминаний о которой обеих бросало в холодный пот. Лена всю дорогу расспрашивала подругу о другой — с врачами-международниками, специализирующимися на такой же онкологии. Трещала о том, что наслышана о преимуществах и качестве обслуживания в клиниках Израиля.

— Посмотри на меня, — прохрипела та с ухмылкой безразличия, и сухоный, почти шансонный голос своей обладательницы заставил Лену замолчать.

— И на последних стадиях врачи творят чудеса, — чуть всплакнула она и сдержала остальные эмоции, как смогла.

— Да нормальная это клиника. Не переживай! И, потом, я не уеду никуда… без мужа и Никитки.

По приезду их ждал врач.

Катя протянула тому направление от пульмонолога.

Прочитав эпикриз о Екатерине Шемякиной, седой и не лысый лишь по бокам мужчина произнес:

— Лебедянская Елена Анатольевна.

А потом сдвинул очки на кончик носа и добавил:

— Знаем мы такую.

Потом он долго и внимательно заполнял карту. Что, к сожалению, входило в перечень услуг, предоставляемых врачами, ещё повсеместно. Жалобы на их некрасивый почерк никогда не имели под собой глубинного смысла и оснований, так как парадоксальным образом у большинства врачей всегда был аккуратный и неразмашистый почерк. Но вопреки перфекционистским канонам, доктору было просто необходимо писать быстро и, следовательно, не всегда красиво.

— Вы готовы на госпитализацию? — спросил он Катю, приподняв очки и натянув их обратно на место.

— Да, — воскликнула за неё Лена.

Оба тут же перевели на неё взгляды.

— Понимаете, — продолжила она, — моя подруга сейчас переносит сильнейший стресс. Она будет отнекиваться до последнего и вообще, она, по-моему, не осознаёт, что болеет. По крайней мере, не в эти дни.

Ката встала и подошла к окну.

За ним виднелся парк с зелёными лужайками и далёкими тонкими жёлтыми тропинками, под склонами деревьев которых, вероятно, прогуливались семьи и друзья, одинокие молодые люди и старики. Все они дышали майским воздухом. Он наполнил живительной силой даже самые поздние зелёные листочки.

Ката вздохнула, и сиплое горло отозвалось посвистывающим звуком, слабо напоминающим то ли открытие заржавевшей створки, то ли ветер, влетевший и просочившийся сквозь её старые щели.

Над кронами красовалась церковь Вознесения, залитая солнечным светом так, что её белая фасадная краска казалась ещё белее. Когда Ката была на том самом месте в последний раз, то не смогла попасть внутрь из-за растянутой вдоль неширокого прохода цепи с небольшими звеньями. Посередине висел лист А4. Его предусмотрительно вложили в непромокаемый файлик. Надпись на бумаге свидетельствовала о закрытии церкви. Ката от кого-то слышала, что есть женщина, которая хранит заветный ключ от массивной железной решетчатой двери и может войти туда, когда только захочет.

Как выглядела эта женщина? Каково открывать границы истории и иметь возможность быть её частью, когда никого вокруг нет.

Кроме одного, конечно…

Голос Лены вернул её в больничную обстановку.

— Ты останешься здесь, хочешь ты этого или нет.

Катя посмотрела на неё вымершими глазами и вернула взгляд в сторону зелёных пушистых макушек деревьев и к белокаменному шпилю.

— А ты отведёшь меня в парк? — тихо спросила она.

— Конечно, — отозвалась Лена.