Великие заговоры

ГЛАВА 14
ПОРТУГАЛЬСКИЙ ЗАГОВОР

Место действия — Португалия, Лиссабон.

Время действия — 1 декабря 1640 г.

Испанцы, овладев Португалией, стали рассматривать это королевство в качестве одной из провинций Испании. Герцог Оливарес, первый министр мадридского двора, считал совершенно необходимым ослабить бывшее королевство как можно сильнее, чтобы лишить португальцев всякой возможности и желания восставать, отобрал у всех первых грандов Португалии их должности, удалил дворянство от дел, задавив остальное население страны непомерными налогами и поборами, но, даже прибегнув к таким мерам, Оливарес не добился успеха. Португальцам больше нечего было терять, поэтому единственное средство, способное спасти их от унижения и «нищеты, они не без причины видели в решительной перемене государственной власти — восстании, способном свергнуть ярмо, с каждым днем становящееся все тяжелее.

Маргарита Савойская, герцогиня Мантуанская, управляла тогда Португалией в качестве вице-королевы; однако реальная власть ее не шла ни в какое сравнение с ее громким и пышным титулом. Вся полнота власти находилась в руках Мигеля Вашконселло, исполнявшего обязанности государственного секретаря при вице-королеве. Этот всем в одинаковой мере ненавистный министр был португальцем, но обращался со своими соотечественниками с такой надменностью, на какую едва ли были способны даже испанцы. Никто лучше него не владел пагубным искусством обогащаться самому и обогащать своего государя за счет простого народа, который платил ему за это самой искренней ненавистью. Но именно это обстоятельство и привлекало к нему герцога Оливареса. Он охотно предоставил Вашконселло заботу о сборе налогов и всяческих им самим выдуманных сборов с Португалии, а сам спокойно почивал в тени, надеясь, что так или иначе, но гнев народа обойдет его стороной, до тех пор пока роль громоотвода будет исполнять португалец.

Впрочем, пока все обстояло благополучно. Во всем королевстве португальском испанцам доставлял немалые хлопоты лишь герцог де Браганца. Корона родной страны должна была принадлежать ему по праву рождения. Нрава он был мягкого, любезного, от природы умеренного и спокойного, отличался справедливостью и скромностью, но умел проявить решительность в вопросах и делах, ее требующих. Отличаясь умом живым и гибким, он легко проникал в самую суть вещей и дел, которыми занимался, но был не слишком склонен к упорному труду.

Честолюбивый, он тем не менее не был склонен все ставить на карту ради изменения своего положения и положения своей страны. Чувствительный к несправедливостям и беззакониям врагов, он был не способен отомстить им за себя и отечество. С первого взгляда могло показаться, что человек с таким характером не смог бы сыграть решающую роль в заговоре.

Качества характера де Браганцы вполне устраивали испанцев в их нынешних вполне благополучных обстоятельствах, да и сам герцог, дабы не вызывать в них ни малейшего подозрения, совершенно не занимался ни политикой, ни какими-либо государственными делами, а казалось, был полностью погружен в одни лишь развлечения и удовольствия. К тому же он даже не помышлял претендовать на португальский трон, а ведь именно этим более всего были обеспокоены испанцы.

Но хотя герцог вел себя очень осмотрительно и осторожно, случилось нечто, что заставило мадридский двор пересмотреть свое благодушное отношение к нему. В отчаянии от новых налогов, народ Португалии негодовал на своих угнетателей и в пылу гнева часто проклинал тиранию Испании, призывая к власти представителей дома Браганцы. Движение это, в котором сам герцог участия не принимал, заставило королевский совет в Мадриде обезопасить себя от этого человека. Предлагались различные меры, способные заставить его покинуть Португалию и явиться ко двору, и, поскольку применять грубую силу в данном случае было небезопасно из-за необыкновенной всенародной любви португальцев к де Браганце, первый министр решил обмануть жертву лаской и заверениями в вечной и искренней дружбе.

Герцог не дал себя обмануть, еще пуще прежнего принимая чрезвычайные меры предосторожности, одним словом, был начеку. Тогда герцог Оливарес, чтобы уж наверняка ввести его в заблуждение, написал в самых искренних и доверительных выражениях письмо, уведомив де Браганцу, что его католическое величество желает, чтобы тот непременно посетил и проинспектировал все крепости и портовые города Португалии. В то же время ему был передан счет на 40 тыс. дукатов для сбора ополчения, которое могло ему понадобиться в инспекционной поездке, а затем послужить эскортом для путешествия в Мадрид. Между тем коменданты крепостей, в которые должен он был поехать, получили приказ подготовить его тайный арест, после чего задержанного следовало немедленно препроводить в Испанию.

Герцог де Браганца охотно согласился выполнить поручение, наделявшее его немалыми полномочиями, он собрал вокруг себя своих друзей, поставил их на соответствующие посты, наделил широкими полномочиями, которые в один прекрасный день должны были ему помочь. На деньги Испании заручился он поддержкой людей, неравнодушных к делу освобождения Португалии. Появляясь в крепостях или портовых городах в сопровождении большого отряда преданных ему людей, он наводил страх на верных испанцам комендантов, с успехом расстраивая планы герцога Оливареса, ибо никто не решался исполнить приказ двора и арестовать его. Так ухищрения, призванные его погубить, лишь усилили и возвысили его. Теперь трон не казался ему таким уж далеким и недостижимым. Благодаря своему новому назначению он свободно разъезжал по всей Португалии в великолепном экипаже, привлекая к себе всеобщее внимание. Он унимал бесчинства наемных вояк, порицал или хвалил чиновников, с неизменным вниманием и добротой выслушивал народ, встречался с португальскими дворянами и всюду, где бы ни проезжал, сопровождал свой приезд новыми добрыми делами.

Сторонники его дома не упускали ни одного шанса, ни единой возможности всемерно укреплять его авторитет. Но Пинто де Рибейро, управляющий в доме герцога, проявлял в этом деле поистине незаурядное дарование. Он был необычайно деловит, бдителен, с головой погружен в дела семьи, которой служил, и страстно желал возвышения своему господину. Герцог не раз в частных беседах признавался ему, что с удовольствием воспользовался бы каким-либо удобным предлогом, чтобы овладеть троном, но не желает приступать к такому серьезному делу с легкостью авантюриста, которому нечего терять. Поэтому он просит своего верного слугу прощупать почву для предстоящего переворота и в глубокой тайне готовить средства, способные привести его к долгожданной цели.

Пинто сообразовал свои действия с чаяниями патрона и, проверив многих португальцев в частных беседах, собрал наконец многих видных синь-еров на собрание, на котором председательствовал архиепископ Лиссабонский. Д’Акунья (так звали прелата) происходил из одной из самых знатных семей королевства, был очень образован, умен, любим народом и ненавидим испанцами, к которым испытывал те же самые чувства, поскольку при всяком удобном случае они предпочитали ему Норонью, архиепископа города Браганцы[134], ставленника вице-королевы и ревностного сторонника испанского владычества.

Между португальскими синьерами, тайно действовавшими в пользу герцога де Браганцы, дон Мигель д’Алмейда решительно выделялся среди всех прочих. Набожный старик, он пользовался особым уважением и был знаменит тем, что любил родину сильнее своего богатства и личного благополучия. С гневом взирал он на отечество, доведенное почти что до состояния рабства. Ничто: ни просьбы и уговоры жены, ни советы друзей, — не могло заставить его служить испанцам. Столь редкостное упорство делало его весьма подозрительным. Поэтому именно к нему в первую очередь решил обратиться Пинто де Рибейро, хорошо зная, что человек такого нрава и характера имеет огромный вес и легко привлечет одним своим именем многих богатых синь-еров и простых идальго на сторону герцога де Браганцы.

Итак, как я уже говорил, португальская знать собралась, и архиепископ Лиссабонский, самый красноречивый из всех, открыл собрание следующими словами: «Вам уже хорошо известно о бедствиях, которые терпит наш народ с тех пор, как покорился испанцам. Сколько крови было пролито для укрепления их владычества? При них любовь к родине стала рассматриваться как преступление, караемое смертью. Кто среди нас может быть уверен в своей чести, жизни и состоянии? Знатные не у дел и влачат жизнь в бесславии, церковь погрязла в коррупции и пороках, поскольку все высокопоставленные прелаты креатуры Вашконселло. Народ угнетен налогами, поля не обрабатываются, города почти совсем опустели. Португальцы бегут из отчего дома, чтобы стать наемниками в чужой стране[135]. Но двор в Мадриде не удовлетворяется этим, ему нужно, чтобы страна совершенно лишилась своих защитников. Поэтому принято решение избавиться от всех португальских идальго, которых боится мадридский двор, отправив их в глубь Кастилии, откуда потом они будут высланы в испанские колонии, в которых, принимая во внимание положение Португалии как завоеванной страны, будут подвергаться самому бесчеловечному обращению. Горькая мысль об участи, которая их всех ждет, вынуждает меня скорее желать собственной смерти, чем возможности дожить до такого унижения и позора страны. И все же, несмотря на тяжесть болезни, у нас остаются средства и люди, которые смогут защитить честь Португалии. Очередь за вами. Вместе мы должны решить, как избавиться от тирании. Надеюсь, что столь многие заслуженные и уважаемые люди не напрасно собрались здесь все вместе».

Речь эта всколыхнула в памяти присутствующих все беды, которые пришлось им претерпеть за последнее время. Было решено свергнуть ненавистное ярмо и возложить корону на голову дона де Браганцы. Прежде чем разойтись, назначили день и час нового совещания для обсуждения средств, способных привести к скорому и счастливому завершению дела. Пинто, видя, что все настроены в пользу его патрона, тайно написал ему, чтобы тот спешил в Лиссабон, чтобы своим присутствием ободрить заговорщиков, и тот, открыто не принимая никакого участия в заговоре, стал его душой и вдохновителем.

По совету Пинто герцог выехал из своей резиденции, носящей название Виллависьёса, и прибыл в замок, хорошо укрепленный и расположенный недалеко от Лиссабона. Ехал он в роскошном, почти что королевском экипаже в сопровождении самых знатных синьоров и военачальников. Процессия скорее напоминала торжественное шествие короля, чем путешествие обычного губернатора провинции, посещающего с инспекцией города. Сейчас он находился так близко от Лиссабона, что не мог не засвидетельствовать своего почтения вице-королеве. Он вступил в город под приветственные крики толпы, и похоже было, что не хватает только герольда, чтобы провозгласить его королем, да самому ему не достает смелости возложить корону на свою голову. Но герцог был слишком осторожен, чтобы доверять непостоянному и склонному к перемене народу замыслы столь серьезные. Он скромно удалился в родовой замок синьоров де Алмада, в стенах которого устроил совещание с тремя главными заговорщиками[136]. Они живо нарисовали ему безрадостное положение дел в королевстве, опасности, которым подвергается его особа, желание всей нации видеть его на троне и легкость осуществления этого. Герцог отвечал, что вполне одобряет все ими сказанное, но пока ждет дальнейшего развития событий и откроет свои замыслы лишь тогда, когда накал страстей в обществе достигнет предела.

Договорившись обо всем с Пинто, он вновь вернулся в имение Виллависьёса и оттуда сообщил о настроениях и предложениях, сделанных ему португальскими грандами, своей жене. Герцогиня была испанкой по рождению, сестрой герцога Медины Сидонии, испанского гранда и губернатора Андалузии. Она рождена была с огромной склонностью ко всему великому и рискованному, и постепенно склонность эта переросла во всепожирающую страсть к величию и славе. Герцог, ее отец, с самого рождения заметивший в ней эти качества, приставил к девочке опытных учителей, которые и развили ее честолюбие до невиданных размеров, внушив, что во всем мире не найдется другой такой благородной, знатной и добродетельной грандессы, как она. Сразу после своего замужества она с такой легкостью освоила все обычаи, привычки и манеры португальцев, что казалась уроженкой. Лиссабона. Очень непохожая на большинство женщин, она всегда избегала суетных удовольствий и развлечений и в часы досуга занималась лишь тем, что могло украсить и укрепить разум. Герцог де Враганца, бесконечно ее уважавший и безгранично ей доверявший, ничего не хотел предпринимать, не посоветовавшись с женой. Он открыл ей планы заговора и имена заговорщиков, не скрыл и опасностей, сопровождающих обычно подобные предприятия.

Но такое рискованное дело лишь еще сильнее возбудило отвагу в герцогине и пробудило в ее сердце властолюбивые желания. Она уверила супруга, что он имеет неоспоримые права на корону, что в том плачевном положении, в котором ныне пребывает Португалия, не подобает дворянину такого высокого ранга оставаться безучастным к страданиям родины, ибо этого не простят ему ни его дети, ни даже отдаленные потомки. Она рисовала дело в самых радужных тонах, преувеличивая легкость захвата трона, так что в конце концов окончательно убедила мужа.

А между тем при дворе в Мадриде стали испытывать немалое беспокойство. Народное ликование в Лиссабоне во время приезда герцога де Браганцы в город сильно встревожило первого министра испанской короны. Он начал подозревать, уж не ведутся ли в столице Португалии тайные совещания и переговоры, и некоторые слухи, зачастую предшествующие самым неожиданным событиям, вызывали у него живейший страх. Чтобы помешать португальцам в осуществлении задуманного ими, герцогу де Браганце был послан специальный приказ немедленно явиться ко двору и дать отчет о положении гарнизонов и городов вице-королевства, для которого этот приказ был ударом молнии или раскатом грома посреди ясного неба. Убежденный в том, что ему готовится западня, из которой на этот раз ему не выбраться, Браганца был в некоторой нерешительности и решил обратиться за советом к соратникам. Он встретился с Мендосой и сообщил о полученном приказе, и тот заверил его, что настало время решиться и выбрать, корона или смерть. Герцог отвечал, что готов исполнить все необходимое, чтобы освободить Португалию от тирании испанцев, и приступил к совещаниям с Пинто, как это осуществить. Вот что было решено.

В движение, начиная с Лиссабона, должно было быть приведено все королевство в один и тот же день, когда этот великий город объявит о провозглашении герцога королем, то же самое должны были сделать и все прочие города Португалии. Способствовать выполнению этого должны были те из его друзей, которых именно он назначил губернаторами городов и крепостей по всей стране. Одним словом, движение должно было разом, подобно всеобщему пожару, охватить всю страну, весь народ, дойти до отдаленных и богом забытых мест, чтобы едва опомнившиеся испанцы не знали, куда, в какую сторону обращать свое оружие.

Были разосланы тайные инструкции, как провести бескровный и тихий захват такого большого города, как Лиссабон.

Пинто был посредником между герцогом и остальными заговорщиками, именно он уведомил их о намерениях господина. Д’Алмейда и Мендоса тотчас послали за Мосо и Корее, двумя богатыми лиссабонцами, имевшими большой авторитет в народе и часто занимавшими те или иные должности в городском совете. Именно под их влиянием сейчас находились ремесленные корпорации города, которые эти ревностные горожане уже давно подбивали к бунту, настраивая сограждан против Испании. Но и без того шли постоянные разговоры о новых налогах, которые тяжким бременем должны были лечь на ремесленников и рабочих мануфактур. Мосо и Корео намеренно уволили всех самых решительных и склонных к бунту рабочих, говоря, что кризис торговли и производства не позволяет им платить, но на самом деле для того, чтобы нищета довела несчастных до отчаяния и восстания. Кроме того, они поддерживали постоянную переписку с главами всех кварталов города, которым был сообщен день и час общего выступления.

Пинто лично проверил и убедился в том, что все участники заговора тверды, бесстрашны и полны терпения. Главы заговора собрались во дворце де Браганцы в ночь на 25 ноября 1640 года. Утешением для них было видеть в своей среде около ста пятидесяти знатнейших идальго королевства, представителей самых влиятельных и знаменитых семей, около двухсот богатых горожан и ремесленников, все больше людей предприимчивых и смелых, на которых вполне можно было положиться, в особенности, если учесть, что именно они, обладая большим авторитетом в городе, могли поднять и повести за собой народ. К тому же в это время король Испании подавлял восстание каталонцев, воевал с Францией и Голландией, так что не мог направить в Португалию большое войско, словом, все это способствовало благополучному исходу дела.

На совещании было решено умертвить Вашконселло, уж слишком личность этого человека была ненавистна португальцам. Некоторые предлагали таким же образом поступить и с архиепископом де Брагой[137], но дон Мигель де Алмейда сказал, что, убив человека такого высокого звания, они навлекут на голову дона де Браганцы единодушную ненависть всех церковников и инквизиции, опасных даже самым могущественным государям Европы. Наконец, он с такой силой и жаром заговорил в пользу этого прелата, что сумел изменить к нему отношение заговорщиков. Далее были оговорены порядок и характер действия и точно назначен день выступления — суббота, 1 декабря 1640 года.

Роковой день наступил. Исход его должен был решить, станет ли герцог Браганца королем и освободителем отечества или же мятежником и врагом государства. Заговорщики с раннего утра пришли в дом Алмейды и других руководителей и там вооружились. Лица всех дышали решимостью и отвагой, так что было совершенно ясно — никто не сомневается в успехе. Особого примечания достойно то, что в разношерстной толпе было много священников, простых горожан и дворян, которых по большей части воодушевляли на бой самые различные причины. Даже многие женщины захотели разделить с мужчинами честь и славу этого дня. Рассказывают, что знатная госпожа донья Фелипе де Вильенес сама вооружила двух своих сыновей и, надев на них латы, напутствовала такими словами: «Идите, дети мои, и вырвите с корнем тиранию, отомстите за себя испанцам, и если успех не будет сопутствовать нашим общим надеждам, ваша мать не переживет вас».

Заговорщики с мечами наголо начали разными путями двигаться ко дворцу. Они разделились на четыре части и, как было условлено, с нетерпением ждали, когда часы на башнях города пробьют восемь. Опасение, что их заметят прежде намеченного срока, доставляло им сильнейшую тревогу.

Часы пробили восемь, и Пинто дал залп из пистолета — все пришло в движение. Дон Мигель де Алмейда напал на немецкую наемную гвардию, которая была сметена прежде, чем успела опомниться и взяться за оружие. Дон Эстебан де Акунья напал на солдат испанского гарнизона, оказавших очень серьезное сопротивление. Некий священник, идя во главе восставших с распятием в одной руке и мечом в другой, воодушевлял своим криком народ на бой и сам первым наносил яростные удары испанцам, либо обратившимся в бегство, либо вынужденным присоединяться к восставшим и кричать вместе с ним: «Да здравствует герцог де Браганца, король Португалии!»

Пинто, с боем прокладывая себе дорогу во дворец, встретил некоторых из своих друзей, спросивших его с ужасом, куда это направляется он с такой большой группой вооруженных людей и что все это означает. «Ничего иного, — отвечал Пинто, улыбаясь, — как свержение тирана и победу нового, законного короля».

Антонио Корреа, первый секретарь Вашконселло, пришел в ужас. Так как именно он был верным исполнителем всех жестоких приказов своего хозяина и обращался с португальскими аристократами с огромным презрением, ничто не могло спасти его от смерти. Дон Менезес поразил его ударом кинжала в грудь. Корреа, придя в ярость от боли и гнева, вперил в своего убийцу глаза, полные ярости и негодования. «Что?! И у тебя хватило наглости ударить меня, негодяй?» — в ярости воскликнул он. Но в тот же момент Менезес ответил ему еще двумя или тремя ударами кинжала и свалил на мостовую. И все же раны его не были смертельны, его вылечили, но лишь затем, чтобы несколько недель спустя предать в руки палача.

Заговорщики толпой ворвались в апартаменты Вашконселло. Его повсюду искали, бросая и разбивая мебель, ломая шкафы и секретеры, и нигде не могли найти. Заговорщики пришли в отчаяние, думая, не ускользнул ли он из их рук. И тут одна старуха-служанка, напуганная угрозами, показала место, в котором он мог укрыться. Вашконселло нашли, и дон Родриго де Саа, великий камергер, выстрелил в него из пистолета. Другие набросились на жертву со шпагами и, изрубив его, выбросили тело на мостовую со словами: «Тиран мертв! Да здравствует свобода и король Португалии дон Жуао!»

Народ, сбегавшийся ко дворцу, разразился ликующими криками при виде павшего к его ногам Вашконселло. Одни яростно топтали его, другие кромсали мечами, шпагами, ножами, уверенные, что мстят ему за его несправедливость..

Такова была кончина ненавистного министра. Урожден он был с прекрасными талантами для дел государственных, но направлял их лишь на то, чтобы сделать несчастной свою родину. Ни в ком, ни в одном из правителей не было столь черствого, столь жестокого сердца. Он не знал и не признавал ни родных, ни друзей, ничего, кроме собственных интересов. Находясь на своем посту, скопил он огромные, поистине несметные богатства, большая часть которых была разграблена во время восстания. Народ сам свершил над ним правосудие и собственными руками вернул себе то, что было у него похищено. Участь Вашконселло должна служить уроком всем недостойным министрам, совершенно не заботящимся о благе народа, а скорее думающим лишь о том, как получше и побыстрее ограбить и обобрать его.

Заговорщики овладели дворцом вице-королевы. С нею оставались лишь дамы ее свиты и архиепископ де Брага. Появившись на пороге своей комнаты, она надеялась своим видом успокоить и заставить удалиться народ. «Признаюсь, господа, — обратилась она к заговорщикам, — что Вашконселло заслуженно навлек на себя ненависть народа. Его смерть освободила нас от ненавистного министра. Но разве он не заплатил за все сполна? И если вы будете упорствовать в своих преступлениях, то даже я не смогу вымолить вам прощения у короля».

На это дон Антонио де Менезес отвечал вице-королеве: «Не думайте, сударыня, что столь знатные господа взяли в руки оружие только затем, чтобы лишить жизни одного преступника, который должен был потерять ее лишь от руки палача. Мы собрались лишь затем чтобы вернуть дону Браганце корону, по праву ему принадлежащую, но похищенную испанским королем у его семьи. Здесь, среди нас, нет ни одного, кто бы не был готов принести себя в жертву ради того, чтобы вернуть этого государя на трон его предков».

Вице-королева хотела что-то возразить, напомнив о верховной власти и авторитете испанского монарха, но Алмейда, боясь, как бы долгие разговоры не угасили решимость его сторонников, резко прервал ее, сказав: «Португалия больше не признает другого короля, кроме герцога де Браганцы». И в тот же миг все его спутники закричали: «Да здравствует дон Жуао, король Португалии!»

Принцессу умоляли не подвергать себя опасности народной мести и советовали поскорее удалиться в свои покои, и хотя слова эти были произнесены самым любезным тоном, она легко поняла из них, что стала пленницей. С возмущением спросила она: «Что же может сделать мне народ?..» — «Ничего другого, — отвечали ей, — как выбросить ваше высочество из окна». Архиепископ де Брага не мог без содрогания слышать этот ответ: он в ярости бросился на одного из солдат, выбил у него шпагу, завладел ею и попытался сразить ею того, кто их произнес. Алмейда бросился ему наперерез, обнял и заклинал подумать об опасности, которой он себя подвергает. Силой увлекая архиепископа в сторону, он сказал: «Известно ли вам, в какой опасности ваша жизнь, ведь мне пришлось приложить немало труда, чтобы спасти ее из рук заговорщиков? Не стоит раздражать их бесполезной отвагой, неприличной для человека вашего звания». Прелат воспользовался советом и удалился, надеясь, что время и терпение предоставят ему случай отыграться.

Заговорщики успешно обезопасили себя ото всех испанцев, бывших во дворце и в городе, большую часть которых удалось взять в постели. Все произошло так спокойно, словно арестовать их велел не кто иной, как сам испанский король. Никто не спешил им на помощь. Затем из тюрем были выпущены все противники Испании. Этих несчастных людей, совершенно неожиданно вышедших из мрака на свет свободы, переполняли чувство благодарности и страх вновь попасть в оковы, если дело не удастся. Поэтому именно из них была образована новая группа заговорщиков, продемонстрировавшая твердую решимость упрочить трон де Браганцы.

И все-таки испанцы еще удерживали городскую цитадель, со стен которой могли вести прицельный огонь по городу, сражая выстрелами из мушкетов и орудий большое количество народа и наблюдая за всеми передвижениями португальцев. Вот почему заговорщики, понимая, что не сделано ничего до тех пор, пока цитадель в руках врагов, послали за вице-королевой и просили ее отдать коменданту крепости приказ капитулировать. Принцесса отказалась выполнить это: «Вы воображаете, что я стану вашей сообщницей?» «Если вы не подпишете этот приказ, — отвечал один из заговорщиков, — мы убьем всех испанцев, находящихся в Лиссабоне». Устрашенная вице-королева уступила, полагая, что комендант крепости, догадавшись, что подобный приказ добыт у нее силой, не станет его выполнять. Увы, она обманулась в своих ожиданиях: губернатор-испанец[138], человек нерешительный и трусливый, увидя перед воротами цитадели группу заговорщиков, угрожающих изрубить его вместе с гарнизоном на куски, если он незамедлительно не сдастся, был очень рад дождаться столь долгожданного предлога, способного скрыть его трусость под маской чести и гордой покорности. Он сдал цитадель. Мендоса и Мелло поспешили сообщить герцогу де Браганце, что восстание удалось и народ ждет лишь появления государя.

Пока эти два синьора были в дороге, герцог, ничего не знавший еще о том, что готовит ему судьба, находился в ужасной тревоге. Надежда и страх, охватывая его душу попеременно, доводили несчастного до исступления. Удаленность Виллависьёсы от Лиссабона[139] не позволяла ему узнавать о новостях так скоро, как он того желал. Одно он знал наверняка — в эти самые минуты решалась его жизнь, его дальнейшая судьба. Весь день и часть ночи провел он в волнении, пока, наконец, не явились Мендоса и Мелло и не положили этому конец. Первым делом они пали перед доном Браганцей на колени, и самый вид их больше, чем их слова, поведал герцогу о том, что все прошло благополучно и он теперь король Португалии. Весь замок огласился радостными криками — новость тут же распространилась по окрестностям. Каждый спешил оказать должные почести новому монарху, и эти первые приветствия и крики восторга тронули его сердце больше, чем вся роскошь торжественных церемоний последующих лет его царствования.

Дон Жуао де Браганца тотчас выехал в Лиссабон. Вся знать, вельможи двора вице-королевы, магистраты городов вышли встречать его задолго до появления на горизонте крыш Лиссабона. Все остальное королевство последовало примеру столицы: никогда еще революция не была столь скорой и всеобщей. Каждый день приносил известия о том, что все новые города и провинции Португалии изгоняют испанцев и переходят на сторону нового короля. Коменданты крепостей были не решительней лиссабонского коменданта. И то ли потому, что у них не было достаточно войск и вооружений, то ли потому, что им недоставало храбрости, но сопротивления они не оказывали — никому из них не хотелось повторить участь Вашконселло, так что один за другим они бежали из своих городов и крепостей быстрее, чем узники бегут из ненавистной им тюрьмы. Во всей Португалии не осталось ни одного не арестованного, не убитого (или бежавшего оттуда) испанца, и все это за какие-то пятнадцать дней.

Впрочем, нет, я допустил ошибку, остался один синьер — дон Фернандо де ла Куэва, комендант цитадели святого Жуао в устье реки Тежу (испанское название реки Тахо), который в совершенном одиночестве решил бороться с революцией, решив ни за что не отдавать форпост испанского владычества врагу. Его гарнизон состоял из одних испанцев, защищавшихся как львы. Дон Фернандо, долго отбивая атаки португальцев, все-таки уступил, ссылаясь на голод и недостаток войск, однако его офицеры отказались подписывать акт о капитуляции, и был среди них один молодой испанский идальго, который заявил, что продержится, несмотря ни на что, еще три недели до подхода основных испанских сил.

Таков был успех португальского заговора. Дело это должно рассматриваться как настоящее чудо конспирации, принимая во внимание число участвовавших в нем людей самых различных интересов и характеров. Но уж таков, видно, был результат той исключительной ненависти, которую испытывали с давних пор заговорщики к власти испанской короны. Частые войны, которые вели эти близкие, казалось бы, друг другу народы, породили глубокую вражду между двумя нациями. Спор из-за недавно открытых Индий и частые территориальные и династические претензии не в малой степени способствовали росту взаимной вражды и неприязни.

Новость о революции в Португалии скоро достигла двора в Мадриде. Первый министр был в отчаянии от того, что заговорщикам удалось так тонко провести его. Но Филиппу IV новые тревоги были ни к чему, он уже и так увяз во Франции, Голландии и Каталонии. Весь двор знал о том, что произошло в Португалии, один лишь король ничего не ведал, и никто не осмеливался ему об этом сказать из страха перед герцогом Оливаресом, никому не простившим бы такой любезности. Однако португальское восстание наделало немало шума и долго скрывать его было невозможно. Тогда первый министр, боясь, что его недруги доложат обо всем королю в самом невыгодном для него свете, решил сам тому все открыть, но так хитро и тонко повел речь, что король сразу ничего не понял, а если и понял, то не постиг бы всей тяжести поражения.

«Сир, — сказал ему Оливарес, смело глядя в лицо своему государю, — я принес вам доброе известие. Ваше величество присоединили к своим владениям новое великое герцогство с прекрасными и обильными землями». «Как это?» — изумился король. «Дело в том, — отвечал ему министр, — что герцог де Браганца совсем потерял рассудок и позволил увлечь себя низкой черни, провозгласившей его королем Португалии. Таким образом, теперь нам предстоит с полным правом конфисковать все его владения и присоединить их к вашим, ибо с угасанием дома де Браганцы Вашему величеству предстоит одному править его землями».

Сколь ни был слабоумен Филипп IV, но и его не могла обмануть такая речь, так что, помолчав некоторое время, он спросил у первого министра, когда и как намерен тот подавлять восстание. Король Португалии, со своей стороны, прилагал все силы к упрочению своего положения. Он посылал специальных комиссаров для сбора новых войск, тщательно изучал древние акты и постановления, чтобы изгнать хотя бы малейшее сомнение в законности своих претензий на верховную, королевскую власть. Затем, решив показать подданным, сколь правы они были, поддержав его, он отменил все несправедливые налоги времен испанского владычества, дал высшие и ответственные посты в государстве тем из заговорщиков, которые этого заслуживали и, кроме того, выказали больше рвения в деле его возвышения. Пинто больше других уповал на его милость, но, так как он был незнатного происхождения, дон Жуао не решился поднять его до высших постов. Несмотря на это, он всегда оставался самым доверенным лицом при своем господине, а авторитет, каким он пользовался, совершенно избавил его от тяги к звонким и пустым титулам и званиям, очень часто не дающим никакой реальной власти.

Филипп IV предпринимал слабые попытки вернуть себе Португалию, но все они служили лишь одному — демонстрации его бессилия. Его войска несли одни лишь потери, терпели одни лишь поражения. А дон Жуао де Браганца в довершение своего счастья узнал, что Гоа[140] и другие земли в Африке и Индии, признававшие прежде власть испанцев, тоже восстали и вернулись к португальской короне. Казалось, все обещает королю Португалии череду успехов и удач, как вдруг этот счастливый государь едва не лишился трона и жизни из-за заговора, составленного в Лиссабоне, прямо при его дворе.

Архиепископ де Брага, как мы уже говорили, был самыми тесными узами связан с Испанией, поэтому ему тяжело было видеть вице-королеву на положении пленницы в тех местах, где ей подобало принимать почести и отдавать приказы. Воспоминания о милостях к нему со стороны принцессы еще сильнее распаляли гнев прелата и заставили в конце концов решиться на месть и покуситься на жизнь монарха. Ему было хорошо известно, что значительная часть португальских грандов с тайной завистью взирала на возвышение удачливого герцога, совершенно равного им по знатности. Поэтому архиепископ надеялся найти себе сторонников среди самого родовитого дворянства. Прежде всего он обратил внимание на маркиза Вильяреаля, тоже принадлежащего роду де Браганца, и в доверительной беседе сказал ему, что новый король недоверчив, нерешителен и робок, а главное, всеми силами старается унизить своих собственных родственников.

«Разве вы не видите, — говорил архиепископ, — что совершенно удалены от дел и постов, а все высшие должности стали добычей кучки бунтовщиков? Все честные люди не могут без сожаления смотреть на то, с каким презрением относятся к вашей особе. Вы томитесь и чахните от вынужденного досуга, в глуши, вдали от двора. Неужели вы для того родились на свет в одной из знаменитейших семей, чтобы быть подданным самого незначительного из королей Европы».

Прелат видел, что речи его действуют и, в конце концов, и в самом деле убедил маркиза Вильяреаля в справедливости его претензий на трон вице-короля, обещав от имени короля Испании полную поддержку его начинанию. Архиепископ, заручившись поддержкой маркиза, герцога де Камино[141] и великого инквизитора, постарался увеличить число заговорщиков и преуспел в этом. Желание отомстить в нем было так велико, что он не постыдился обратиться за помощью даже к евреям для того, чтобы изгнать с трона законного короля, и то был, возможно, первый случай, когда синагога шла рука об руку с инквизицией.

Заговорщики, обсудив разные планы, пришли наконец к выводу, что надо поручить евреям это сомнительное дело — именно они должны были в ночь с 5 на 6 августа 1641 года поджечь дворец короля и многие дома в городе, чтобы отвлечь этим народ. Заговорщики должны были войти во дворец под предлогом тушения пожара, при всеобщем смятении приблизиться к королю и убить его. Герцог де Камино взял на себя обязанность захватить королеву и принцев, чтобы обменять их жизнь на капитуляцию уже известной нам цитадели, господствующей над городом. Архиепископ и великий инквизитор со своими сторонниками должны были на улицах города успокаивать народ и помешать восстанию под страхом отлучения от церкви. Наконец, маркизу де Вильяреаль надлежало взять в свои руки бразды правления, когда прибудут соответствующие приказы из Испании.

Так как заговорщики не были уверены в том, что простой народ их поддержит, им требовались войска, и было решено, что надо заставить герцога Оливареса послать к берегам Португалии флот, готовый войти в Лиссабонский порт в нужный момент, а также сконцентрировать на границе двух государств войска, способные в корне пресечь и подавить всякое сопротивление в португальской столице. Заговорщикам было очень трудно вести переговоры с Мадридом, поскольку никто не мог выехать из Португалии без специального разрешения самого короля. Не зная, что предпринять, они обратили свои взоры на одного богатого лиссабонского купца, казначея таможни лиссабонского порта, имевшего право вести торговлю по всей Европе и исключительное право корреспонденции с Испанией. Звали его Баэза (Ваэца), на людях исповедовал он христианскую веру, но в душе был и оставался иудеем. Ему предложили значительную сумму денег, он принял ее и обещал передать письма первому министру испанского двора.

Баэза направил пакет маркизу де Айямонте, коменданту одной из пограничных испанских крепостей, полагая, что, окажись письма за пределами Португалии, они благополучно дойдут до адресата. Однако этот губернатор, весьма заинтересованный во всем, что касалось португальского короля, будучи дальним родственником его жены, был изумлен, увидев печать инквизитора Лиссабона на письме, адресованном герцогу Оливаресу. Опасаясь, не пишут ли тому о помощи и тайном союзе графа Айямонте с королем и королевой Португалии во время восстания, он тотчас распечатал конверт и был поражен тем, что увидел. Придя в себя от удивления, он немедленно отослал пакет королю Португалии.

Трудно передать словами изумление дона Жуао де Браганцы, когда он понял, что его ближайший родственник, архиепископ и многие вельможи двора, внешне демонстрируя радость и удовлетворение его воцарением, готовятся отнять у него не только корону, но и жизнь. Он тотчас собрал тайный совет, а через несколько дней приступил к действиям. В день восстания он приказал под предлогом смотра ввести в столицу войска, расквартированные в ее окрестностях. Затем написал специальные приказы генералам и офицерам армии в назначенный час вскрыть их и точно выполнить все в них сказанное. Затем король пригласил к себе архиепископа и маркиза Вильяреаля под предлогом каких-то важных дел и приказал их без шума арестовать. То же было сделано и в отношении герцога де Камино. Те же, кто получил его запечатанные приказы, открыв их, узнали, кого из заговорщиков им нужно взять под стражу и отправить в тюрьму либо держать при себе, не арестовывая, но под постоянным надзором. Все меры были так верно рассчитаны и хорошо организованы, что меньше чем через час сорок семь главных зачинщиков выступления сидели за решеткой.

Слухи о заговоре распространились по городу, жители толпами стекались к дворцу, громко крича, чтобы предателей выдали им. Из опасения, как бы не угас гнев народа, постепенно сменившись чувством сожаления или даже сочувствия к заговорщикам, король велел объявить, что целью заговора было не только убийство его самого, но и истребление всей его семьи, сожжение и разграбление города, но особенно разгневало португальцев то, что испанцы, решив навсегда избавиться от осиного гнезда под названием Лиссабон, решили всех жителей города рабами отправить на плантации и копи Америки, чтобы навеки похоронить там всех непокорных, а на их место поселить выходцев из Кастилии. Таким образом, на месте португальской столицы должна была появиться новая кастильская колония.

Виновных подвергли суду, Баэзу пытали, и он во всем сознался: признал, что вынашивал замыслы убить государя, что во дворце инквизиции хранилось много оружия и заговорщики ждали лишь ответа герцога Оливареса для открытого выступления. Маркиз Вильяреаль, герцог де Камино, архиепископ де Брага и великий инквизитор сознались во всем сразу, чтобы избежать пыток. Судьи приговорили первых двух к отсечению головы. Остальные заговорщики были четвертованы. Что касается церковников, король повременил с их наказанием.

Дон Жуао собрал совет и заявил, что испытывает отвращение при одной только мысли о том, что должен умертвить и их, но маркиз де Феррейра возразил ему: «Государь, королю пристало слушаться одного лишь голоса справедливости. Есть случаи, когда мягкость губительна. Часто слабости, а вовсе не доброте государей приписывают прощение виновных. И я полагаю, что при восхождении на престол вам подобает дать пример строгости, напугав тех, кто может в будущем пожелать совершить нечто подобное, ведь заговорщики виновны не только перед вами, но и перед государством, которое намеревались погубить. Так что вы не должны применять мягкость и всепрощение в ущерб правосудию, ибо им облек вас народ, перед которым вы теперь в вечном долгу». Все остальные участники совещания придерживались того же мнения. Король уступил и на следующий день было вынесено решение. Король, не желавший конфликта с папой, заменил для великого инквизитора и архиепископа де Браги смертную казнь пожизненным заключением, и один из преступников, а именно великий инквизитор, умер вскоре после этого от горя и ярости из-за столь неудачного исхода дела.

Вице-королева, на положении пленницы проживавшая в Лиссабоне, была выдана испанцам, и герцог Оливарес решил начать против соседнего королевства открытую войну, закончившуюся для Испании безрезультатно. Дон Жуао держал на границе сильное войско, состоявшее, кстати, в значительной части своей из иностранцев, которых этот государь охотно привлекал к себе на службу. Более того, он ухитрился поставить себе на службу и оплачивать даже членов королевского совета Испании, и они так славно и добросовестно ему помогали, что полководцы, которым предстояло напасть на Португалию, всегда испытывали недостаток в людях, амуниции и боеприпасах и принуждены были отступать, так и не совершив ничего достопримечательного на чужой земле.

Так король Жуао[142] и правил в течение семнадцати лет, любимый подданными и страшный для испанцев, которые лишь после его смерти возобновили войну уже с его преемником доном Альфонсо. Вскоре последний отрекся от престола в пользу своего брата дона Педро, но это никак не сказалось на ходе военных действий. Испанцы продолжали нести потери и, устав от войны, разрушительной и бесполезной, подписанием торжественного мирного договора признали португальского государя и его царство совершенно независимыми от Испании. С тех самых пор род герцогов де Браганца спокойно владел своим государством, прежде похищенным у него испанским королем Филиппом II[143], но восстановленным вновь в результате всеобщего восстания 1640 года во время правления его венценосного потомка Филиппа IV[144], не сумевшего сохранить в неприкосновенности наследие своего деда.