Великие заговоры

ГЛАВА 5
ЗАГОВОР АНТИПАТРА ПРОТИВ ЦАРЯ ИРОДА

Место действия — Иудея — Рим.

Время действия — 5 год до н. э.

Рождение Ирода не позволяло ему надеяться на царский венец; однако услуги, оказанные им римлянам, обеспечили ему трон Иудеи. Этот царь всегда был в высшей степени привязан к своим благодетелям как в силу природной хитрости, так и в силу искренней признательности. Когда же между Антонием и Октавианом разразилась война, он принял сторону Антония[16]. Увы, Октавиан оказался победителем, и Ирод поспешил к нему, но не пал до низкой мольбы и просьб, а напротив, желая в выгодном свете представить свое поведение, повел речь в очень серьезном тоне, высказав при этом много искренности и душевного благородства.

«Я любил Марка Антония, — сказал он Октавиану, — и делал все от меня зависящее, чтобы помочь ему сохранить верховную власть: именно я снабжал его войско деньгами и всеми необходимыми припасами, а теперь не будь я занят войной с арабами, охотно посвятил бы все свое время и все мои богатства, а также и свою жизнь, служению вашему сопернику. Итак, не считайте, что я предал его в годину несчастий. Когда же мне стало совершенно ясно, что страсть влечет его к гибели, я советовал Антонию либо избавиться от Клеопатры, либо даже погубить ее любой ценой, и таким образом, вновь овладев собой и став хозяином положения, заключить с вами выгодный и почетный мир. И последуй он моему совету, его гибель никогда не омрачила бы небосклона Великой империи. Увы, он не воспользовался им, и вы ныне пожали плоды его неосторожности. Итак, из всего, что я вам говорю, вы можете заключить, сколь искренней и верной была и остается моя дружба с этим человеком, отошедшим уже в царство теней. И если сегодня вы сочтете меня достойным вашей дружбы, подвергните ее самым суровым испытаниям».

Разумеется, Август не мог устоять перед подобной речью, и поэтому сразу объявил себя покровителем Ирода, повелев тому вновь надеть на голову царский венец и утвердив его царем иудейским особым для сего случая принятым декретом сената.

Но в то время как правитель иудеев вызывал удивление и восхищение у иноземцев, его соотечественники и подданные горели к нему непримиримой враждой. И правда, чего только не принуждены были переносить люди под властью алчного, скупого, подозрительного и жестокого царя. Таким был, а скорее таким стал Ирод, прозванный Иродом Великим[17], получивший титул, нередко даруемый историей самым дурным правителям, ведь подобным монархам никогда не следовало бы не то что править, взойдя на престол, но даже видеть света божьего дня.

Ирод заставил народы и племена трепетать под властью своих законов, но и сам никогда не испытывал покоя, вечно терзаясь страхами и опасениями за свою жизнь и власть. Его семья, члены которой как никто другой должны дать ему успокоение и утешение от государственных забот, служила основным источником его смертельных страхов. Он взял в жены принцессу царской крови, столь добродетельную, сколь и прекрасную, — знаменитую Мариамну[18], внучку иудейского царя Аристобула. И вскоре ревность ядовитой змеей вползла и поселилась в сердце Ирода, и не было такого оскорбления и дурного обхождения, которые не испытала бы на себе женщина, прежде обожавшая его. Мариамна, от природы гордая и обладавшая умом сильным и незаурядным, не могла спокойно переносить дерзкие капризы царя и испытывать почтение и уважение к тому, кого имела все основания возненавидеть[19]. В конце концов все более и более разгоравшаяся вражда обнаружилась по следующему поводу. Когда однажды Ирод в полдень отправился в опочивальню, чтобы отдохнуть от жары, он позвал к себе Мариамну, побуждаемый большой любовью к ней. Царица явилась, но отказалась разделить с ним ложе и стала укорять и поносить за убийство ее отца и брата. Царь с трудом снес это оскорбление и готов был сразу решиться на крайние меры, но в это время услышавшая шум ссоры сестра царя Саломея послала к нему виночерпия, которому было приказано сказать, будто Мариамна просила снабдить ее каким-то любовным питьем для царя. Этот виночерпий уверенно и свободно явился к царю с заявлением, что Мариамна дала ему подарки и уговорила предложить царю любовный напиток. Ирод крайне испугался и спросил его, что это за питье, и виночерпий отвечал, что Мариамна дала ему нечто такое, содержание чего он и сам не знает. Поэтому-то он так спешно и объявляет об этом царю. Услышав это, Ирод от страха переходит к гневу и велит пытать одного из евнухов, прислужников царицы, наиболее преданного Мариамне. Начался судебный процесс, в результате которого несколько царедворцев поплатились головой за сочувствие жене тирана, а судьи, словно угадав настроение царя, и Ма-риамну приговорили к смерти, хотя, кроме явной ненависти к своему супругу и так и не найденного зелья, ей ничего нельзя было инкриминировать.

По произнесении приговора как сам царь, так и некоторые из судей решили не сразу приводить его в исполнение, но пока посадить царицу в одну из темниц при дворце. Однако настойчивые просьбы Саломеи и на этот раз решили дело — вскоре под предлогом возможности народных волнений, если станет известно, что царица жива, Мариамну тайно отвели на казнь.

Вот каким образом умерла Мариамна, этот высочайший идеал женского целомудрия и великодушия. Ей недоставало умения сдерживать свои порывы, и в характере ее в слишком сильной степени проявлялась некоторая неуживчивость. Красотой своей и умением с достоинством держать себя она превосходила всех своих современниц; это и было главной причиной того, что она подчас недостаточно любезно встречала царя и относилась к нему с недостаточной предупредительностью, ибо, пользуясь всегда любовью со стороны царя и не имея повода предполагать с его стороны какой-нибудь неприятности, она позволяла себе с ним слишком много. А так как ее угнетала судьба, постигшая близких ей людей, и она нисколько не стеснялась высказывать ему это прямо, то в конце концов не могла не навлечь на себя вражду его матери и сестры, да и самого Ирода.

После казни Мариамны любовь царя к ней возросла еще больше. Дело в том, что любовь эта вовсе не была временной или ослабела вследствие привычки, — нет, напротив, с самого начала она отличалась страстным порывом и не ослабевала впоследствии даже при длительном сожительстве. Теперь же казалось, что в виде наказания за смерть Мариамны любовь к ней, мертвой, охватила его еще с большей силой, так что теперь он часто громко призывал ее по имени к себе, предаваясь несдержанным слезам, и кончил тем, что, не имея сил забыть несчастную, утопил горе в бесконечных попойках и кутежах. Впрочем, и это отнюдь не помогало, так что Ирод запустил даже государственные дела, а ближайшим слугам велел все время громко звать Мариамну по имени, как будто она была жива и могла услышать их и явиться.

В то время как царь находился в таком состоянии, в стране распространилась чума, погубившая не только массу простого люда, но даже многих из друзей царя; и все в один голос утверждали, что это кара ему и всей Иудее за Мариамну. Все это так сильно расстраивало его, что он под предлогом охоты удалился в пустынное, дикое и безлюдное место. Но и здесь ему не довелось насладиться покоем, ибо через несколько дней он впал в опасную болезнь. Страшные боли поразили его затылочную часть головы, за которыми последовало и полное расстройство умственных способностей. Лекари, вызванные к нему, оказались бессильны. И так как все попытки излечить его лекарствами оказались тщетными, врачи согласились более не мучить несчастного снадобьями и диетами, а решили давать ему все, чего бы он ни пожелал, предоставив случаю его выздоровление, на которое, к сожалению, было мало надежды.

А между тем как подобные трагические события будоражили Иудею и повсюду распространялся слух о скорой кончине царя Ирода, в Риме проживали и получали образование два сына трагически погибшей царицы Мариамны[20] Александр и Аристобул. Раскаявшийся в содеянном, царь, горько переживавший все преступления, просил их вернуться на родину, которая радостно встретит двух прекрасных отпрысков царского дома. Всюду юношей встречали с необычайным ликованием. Их красота, представительность и достоинство, даже некоторая величественность облика делали их во всем похожими на мать и одним этим возбуждали общую благосклонность народа, надеявшегося после кончины тирана отдохнуть в правление гораздо более достойных, чем он, преемников. Вот почему Саломея, а также и другие лица, непосредственно виновные в смерти прекрасной Мариамны, испугались того, что случится, если юноши приобретут влияние в государстве и однажды пожелают отомстить за мать. Не дожидаясь дальнейшего развития событий и не желая вечно пребывать в страхе за свое будущее, эти люди во главе с Саломеей нашли способ настроить царя против молодых людей, и без того не выказывавших к нему ни малейшего почтения и даже не стремящихся скрыть своих подлинных чувств. При каждом удобном и неудобном случае проливали они слезы, жалуясь на то, что принуждены жить с убийцами своей матери под одним кровом.

Да будет читателю известно, что у Ирода от первой его жены Дориды был сын по имени Антипатр. Тщеславие и непомерное честолюбие были подлинными страстями молодого царевича, способного ради них на любое, даже самое тяжкое, преступление. Помимо этого, как это часто бывает, владел он и искусством притворяться и лицемерить в такой степени, что трудно было найти ему в этом равного, то есть умел как никто другой длительное время обдумывать и готовить самые изощренные и коварные планы, при этом никоим образом никогда и никому не выдавая их. Он долгое время жил при дворе, ничем не проявляя своего тайного и страстного желания в один прекрасный день завладеть короной. А царь, желавший примерно наказать дерзость сыновей Мариамны, именно его, Антипатра, противопоставлял им, приблизив к себе и беспрестанно осыпая милостями и, казалось, всецело одаряя высокой честью своего царского доверия. Намерения Ирода были вполне понятны: ему было нужно, являя подлинно отеческую нежность к Антипатру, тем самым уязвить гордость Александра и Аристобула, поставив их лицом к лицу с соперником, имеющим все необходимые шансы однажды стать их господином. Сложившееся положение в общем удовлетворяло Антипатра, достигшего без всяких усилий самых высоких почестей при дворе подозрительного царя. Однако боясь, как бы ветер перемен не унес с собой и расположения к нему и дети Мариамны вновь не одержали бы верх, он придумал средство, как избавиться навсегда от братьев, которых считал очень опасными соперниками, и провел эту коварную интригу с большим мастерством. Никогда сам ни единым словом не обмолвившись при царе о своих чувствах к обоим царевичам, он подговорил всех близких ему людей при всяком удобном случае в нужном ему тоне затрагивать эту тему. Так при помощи тайных помощников и добровольных науськивателей он постоянно и очень упорно разжигал недоверие царя к царевичам, а те со всей свойственной им беспечностью и неосторожностью подавали все новые и новые поводы к подозрению. В конце концов, описав снова их поступки и даже мысли в самых мрачных, самых черных тонах, он до такой степени разъярил царя, что тот решил наказать ослушников и смутьянов самой жестокой карой. Однако же не пожелал дать им испить чашу своего гнева прежде, чем посоветовался по поводу столь важного дела с императором Августом.

Антипатр должен был отправиться в Рим первым, а следом за ним туда должен был выехать Ирод в сопровождении двух намеченных жертв, уже обреченных на смерть. В Риме царь Иудеи обратился к императору со следующей речью: «Может ли кто-либо из смертных сказать, что в горестной участи своей превосходит меня мерой страданий? Я принужден быть обвинителем собственных сыновей, а ведь вы, о повелитель, дали мне обещание избрать из них того, качества характера и добродетели которого сделают достойным верховной власти и царской короны.

До сих пор ни на одного из них не мог пасть мой выбор, поскольку неудержимое желание властвовать заставляло их все время злоумышлять против меня. Того ли должен был ожидать я от моих детей после стольких лет отцовской заботы и ласки, после стольких доказательств моей любви? Да, я мог умертвить этих неблагодарных, но пожелал, чтобы вы стали их судьей и моим заступником. Вы слишком справедливы, чтобы оставить безнаказанным подобное преступление. Не допускайте же, чтобы они, нарушив законы природы, попрали бы и величие царского достоинства».

Александр и Аристобул с самого начала и не думали защищаться иначе, как одними лишь слезами, текущими из их потупленных глаз, да горестными вздохами; но когда они увидели, что императорский совет и сенат расположены в их пользу, желание защитить себя вновь вспыхнуло в юных сердцах с новой силой, и Александр произнес речь, суть которой мы имеем здесь возможность передать: Если уж выпала нам на долю тяжелая судьба быть обвиненными в чудовищном преступлении собственным отцом, все-таки не лишила нас судьба возможности открыто и гласно представить наше дело принце псу, прославившемуся защитой несчастных и угнетенных. Нас обвиняют в преступных цареубийственных замыслах, и надо признаться, что на детей несчастной Мариамны вполне может пасть такое подозрение. Правда то, что мы горькими слезами оплакиваем смерть нашей матери, но еще сильнее угнетает нас торжество людей, осмеливающихся в нашем присутствии чернить и предавать проклятию память о ней, добродетельной и безупречной царице и супруге. И не на царя жалуемся мы, нет, мы жалуемся на тех подлых придворных интриганов, которые всеми силами стараются ожесточить против нас душу нашего отца ложными наветами. Но где доказательства преступления, в котором нас обвиняют? Нас видели приготавливающими яд, тайно передающими его слугам, подкупающими верных царю людей, пишущими крамольные письма или призывающими к восстанию народ?

Неужели же мы настолько преступны и испорчены, чтобы дойти до таких крайностей? Предположим, что так, что мы и в самом деле способны па ужасное злодеяние, — какую выгоду мы могли бы из него извлечь? Признал бы народ иудейский монархом над собою жестоких и противных богу отцеубийц? А справедливый Август стерпел, допустил бы, чтобы запятнавшие себя отцовской кровью злодеи воссели на отчий трон? Я мог бы привести многие другие доводы в защиту себя и своего брата, но пусть будет сказано всего лишь одно: если царь и теперь считает нас виновными, мы сами на ваших глазах, справедливые судьи, произнесем себе смертельный приговор, дабы избавить навсегда виновника нашего рождения и смерти от позорного обвинения в том, что он лишил жизни невинных. Но сохраним мы жизнь или потеряем ее, не столь уж важно, если при том и другом исходе пострадает доброе имя нашего отца».

Речь юноши глубоко тронула всех присутствующих. Даже царь был глубоко ею взволнован, и это читалось на его лице; казалось, душою его овладевает раскаяние, и Август, так никогда и не бывши убежден, что молодые царевичи виновны, воспользовался случаем и положением, в котором оказался монарх, и убедил его помириться с сыновьями, казавшимися скорее неблагоразумными и неосторожными, чем преступными. Александр и Аристобул, видя, что родитель их склоняется к прощению, тотчас приблизились к нему. Ирод тоже бросился к ним навстречу, обнял и нежно расцеловал. Все присутствующие при столь душераздирающей сцене не могли сдержать слез, и даже Антипатр настолько владел собой, что изобразил на лице притворную радость, сердце же его в эти мгновения пожирало горькое разочарование.

Вскоре Ирод с тремя сыновьями выехал из Рима в Иудею. Во время путешествия он объявил им порядок наследования каждого после его смерти: первым должен был вступить на престол Антипатр, за ним Александр и только потом Аристобул. Он посоветовал им жить в полном и нерушимом согласии, но едва путешественники прибыли на родину, в царском семействе вновь ожили старые распри. Среди слуг Ирода были три евнуха, которых он любил и услугами которых часто пользовался. Царю донесли, что царевич Александр подкупил их и что теперь евнухам доверять нельзя. Несчастных подвергли пытке и пытали так жестоко, что они признались, что царевич, как прежде, испытывает к отцу непримиримую ненависть, а потому горячо убеждал евнухов оставить старика, более не могущего быть им полезным, и перейти на его сторону. Такой поступок будет щедро вознагражден, когда царевич вступит на трон и приблизит к себе всех верных и полезных ему людей, однажды оказавших ему услугу. Признание евнухов зажгло в сердце Ирода яростный гнев, но на сей раз ему не хватило смелости: он боялся, что сторонники его сына в случае опасности решатся на крайнее средство. Он решил, что гораздо более уместно исподволь и тайно собрать информацию, что, впрочем, нисколько не мешало царю часто прибегать к пыткам для достижения столь желанной ему истины, буквально все бывшие под подозрением по причине близкой дружбы с Александром были повлечены на пытку. Их заставили испытать неслыханные страдания, и большая часть несчастных испустила дух посреди мучений, так ни в чем и не признавшись. Но молчание их, на взгляд Антипатра, было не столько верным признаком их невиновности, сколько служило доказательством любви и приверженности мятежным царевичам. При дворе Ирода все пребывали в постоянной тревоге: каждый боялся бросить на себя тень подозрения. Но не было ничего более ужасного, чем положение простого народа при подобных обстоятельствах.

Наконец Александр был арестован и помещен в тюрьму, однако этот царевич, по натуре гордый и открытый, не пал духом и вовсе не думал защищаться и, словно желая еще больнее уязвить царя, писал ему из своего узилища письма приблизительно следующего содержания: «Я злоумышлял против вас, ничего нет надежнее этого честного и прямого утверждения. Так что бесполезно пытать стольких людей, чтобы у них вырвать признание в том, в чем я сам охотно сознаюсь. Ваш брат Ферора, ваша сестра Саломея, все ваши доверенные лица и верные слуги, все ваши друзья и даже друзья ваших друзей вступили в этот заговор. Нет среди ваших многочисленных подданных ни одного, кто бы не желал скорейшего избавления от вас в надежде обрести со смертью тирана спокойную жизнь».

Подобное письмо не могло до крайности не встревожить Ирода. Теперь он не решался доверять никому. Беспрестанно, даже во сне, виделся ему сын, извлекающий меч из ножен и готовый поразить им своего отца, и от того и все чаще случались с ним приступы ярости и безумия, подобные тем, что случались после казни Мариамны. Доносы, пытки, толпы влекомых в тюрьму людей — все это наполняло Иудею ужасом и скорбью. Новое примирение царя с сыновьями было невозможно. Проживал в это время при дворе царя грек-лакедемонянин по имени Эврикл. Был он из породы людей ни во что не ставящих честность, верность и порядочность, когда речь заходит о большой выгоде. Коварный грек нашел способ втереться в доверие к Александру, и тот имел неосторожность открыть ему свое сердце. Он жаловался на жестокое обращение, которое принужден переносить каждый день, на несправедливость приговора, вынесенного в отношении его матери, на огромную власть и влияние, которыми пользуется Антипатр, и в конце концов сознался, что не может более спокойно сносить то, что они с братом Аристобулом стали невинными жертвами отцовской ненависти. Грек не преминул донести о содержании этих речей царю, на которого, как и следовало ожидать, они произвели страшное впечатление, что можно, представить и то, что Антипатр не мешал окончательной гибели своих братьев. Напротив, он охотно находил против них все новых и новых обвинителей, совершенно скрывая между тем собственные замыслы, должные в недалеком будущем привести его к власти, из страха, как бы не вскрылись прежде времени подлинные мотивы его побуждений и поступков.

Ирод, страшившийся постоянно за свою корону и жизнь, решил наконец обезопасить себя ценой жизни двух несчастных, которых теперь вне всякого сомнения считал способными на цареубийство. Он велел арестовать и Аристобула и вынудит его написать письменное признание о готовящемся перевороте. Однако и в этом случае его ждало разочарование — вот как звучало это признание: я Никогда не было у нас в мыслях покушаться на жизнь царя; но если подозрения отца нашего лишают нас возможности жить с ним в мире и согласии и даже свет белого дня из-за этого сделался для наших глаз ненавистен, мы решили бежать, когда к тому представится удобный случай».

В городе Берите (совр. Бейрут) был собран сонет, которому надлежало судить мнимых преступников. Ирод во второй раз выступил обвинителем и говорил против своих детей с таким жаром, что слушатели невольно поверили ему. Было ясно, что на этот раз он решил погубить своих детей, и судьи с позорной услужливостью почти единогласно вынесли смертный приговор, по произнесении которого Александр и Аристобул были задушены в Себасте[21], городе, в котором содержались во все время процесса, даже не получив разрешения прибыть в Верит и там лично защищать себя. Кажется в высшей степени сомнительным, чтобы несчастные царевичи были и в самом деле виновны в том, в чем их так определенно обвиняли. Поведение придворных, которого те держались в отношении молодых людей, часто вырывало у них невольные жалобы и горькие упреки в адрес царя, и всего этого было более чем достаточно Антипатру, чтобы их погубить, ибо совсем несложно ему было использовать в своих целях природную подозрительность и с годами возросшую жестокость тяжелобольного Ирода. Царь даже не замечал, что способствует замыслам настоящего преступника и если не сегодня, то завтра наверняка падет его жертвой.

Теперь у Антипатра больше не было соперников, хотя и раньше порядок установленного Иродом наследования должен был всецело удовлетворять его. Оставалось лишь уповать на скорую кончину злополучного царя, старость и болезни которого в самом непродолжительном времени обещали очистить царский престол для его преемников.

Но Антипатр день ото дня все сильнее горел желанием править и оттого решил как можно скорее преодолеть последнее препятствие, лежащее на пути его честолюбивых замыслов. Именно им был составлен заговор против царя, который наверняка должен был лишить того жизни. Всего лишь одно-единственное обстоятельство мешало преступному сыну в немедленном исполнении задуманного — его ненавидел простой народ и воины, а именно их расположение в первую очередь необходимо всякому намеревающемуся узурпировать верховную власть.

Сознавая это, Антипатр постарался подкупить дарами и расположить к себе речами старых друзей своего отца и даже перетянул на свою сторону и заручился поддержкой Сатурнина, римского губернатора Сирии. Он попытался привлечь на свою сторону Саломею, сестру Ирода, но лживыми посулами и обещаниями было невозможно обмануть царевну столь коварную и хитрую, как она. Тогда он решил ее соблазнить. Ферора, брат Ирода, между тем тоже был тесно связан с Антипатром, и последний постепенно и незаметно приобрел довольно значительное число тайных сторонников, на содействие и поддержку которых в нужную минуту вполне мог рассчитывать. Отца же он продолжал обманывать всеми доступными ему средствами, и царь видел в мятежном сыне самого ревностного, надежного и верного своего подданного. Подобное ослепление могло стоить Ироду жизни, если бы Саломея не оказалась более ловкой и проницательной, чем ее брат, и не открыла царю всего происходящего. Она давно уже с недоверием наблюдала за всеми действиями Фероры и Антипатра. На людях всегда демонстрировавшие в отношении друг друга открытую враждебность, эти «враги» под покровом ночи и в глубокой тайне становились друзьями. Умной женщине это не могло не показаться странным, и она тотчас поделилась своими сомнениями с Иродом, посоветовав ему быть настороже: на его жизнь, по ее мнению, готовится очень серьезный заговор. Царь, хорошо знавший характер сестры, не сразу поверил ее словам, но стал более внимателен и осторожен, решив без лишнего шума узнать всю подноготную этого дела, бывшего для него делом необыкновенной важности.

В свое время Ирод был обижен Феророй, отказавшимся жениться на одной из его дочерей и взявшим себе в супруги женщину низкого происхождения, бывшую служанкой в его доме. Монарх Иудеи желал заставить брата расторгнуть столь постыдный союз, но любовь победила разум; и Ферора так и не смог, да и не пожелал, расстаться с женщиной, бывшей для него источником подлинного семейного счастья. А она, неожиданно вознесенная из бездн нищеты к необычайному богатству, не могла надолго сохранить скромность и умеренность потребностей и желаний, к которым прежде вынуждали ее рабское положение и бедность, поведя себя с наглостью и надменностью, которые едва ли можно простить даже людям очень знатного происхождения.

Совершенно не боясь негодования Ирода, она окружила себя фарисеями, отказавшимися принести присягу на верность царю и императору Августу, а те в свою очередь совершенно открыто и не таясь всячески выказывали ей свою признательность, заявляя, что самому богу угодно лишить трона Ирода и передать его Фероре. После того, как они были преданы казни, Ирод вызвал к себе брата и заклинал его развестись с женой, способной лишь сеять крамолу и смятение в семействе царя. На это требование Ферора заявил, что всегда был и остается верен своему брату, носителю верховной власти, но не может расстаться с женой, к которой испытывает самые нежные и глубокие чувства. Ирода оскорбил столь решительный ответ, и он запретил Антипатру вступать в какое-либо общение или переписку с Феророй. Однако приказы царя не были исполнены. Двум заговорщикам отныне пришлось использовать более строгие меры предосторожности, чтобы двор оставался в неведении относительно их связи, но вместе с тем Антипатр понял, как опасна даже тень подозрения в глазах столь мстительного монарха, и поспешил выехать в Рим, столицу мира, везя с собой завещание старого и больного царя, в котором последний называл именно его своим прямым и непосредственным наследником.

Когда же царю стало ясно, что Ферора упорствует, не желая развода с женой, он повелел тому удалиться за пределы Иудеи. Ферора охотно покорился и поклялся никогда больше не возвращаться ко двору. Он в точности выполнил свое обещание и даже когда тяжелобольной Ирод послал за своим братом, чтобы доверить ему, прежде чем смерть унесет его, самые важные и насущные государственные секреты, тот отвечал, что страх совершить клятвопреступление запрещает ему снизойти к воле умирающего царя. А некоторое время спустя самого Ферору сразила смертельная болезнь, и Ирод, ни словом не обмолвившись о своей обиде, отправился к брату и даже явил ему пример самого пылкого братского чувства и расположения. Таков был характер Ирода, часто удивлявший и не менее часто возмущавший его покровителя в Риме — императора Августа. Повидавшись с братом и вернувшись домой, Ирод спустя несколько дней узнал о кончине Фероры, а вскоре стали известны и все подробности заговора Антипатра.

Два вольноотпущенника умершего явились к Ироду и засвидетельствовали ему, что их хозяин был отравлен, и молили Ирода не оставлять без наказания столь явное злодейство. Были доставлены и улики, по которым многие женщины дома Фероры подверглись жестоким пыткам. Несчастные, терзаемые палачом, так ни в чем и не признались, но нашлась одна, не смогшая стерпеть дикой боли разрываемого тела и в полуобморочном состоянии чуть слышно прошептавшая сквозь рыдания: «Да, не допустит бог, чтобы мать Антипатра избегла общих мучений, единственной виновницей которых была она сама». Слова эти встревожили царя, и он велел привести в чувство и вновь пытать несчастную женщину, которая призналась, что Антипатр смертельно ненавидит отца и горячо желает ему смерти, чтобы как можно скорее овладеть короной — единственным предметом его мечтаний. Однако показания эти были чересчур расплывчаты и вырваны из груди истерзанной и полумертвой женщины: следовало найти им более серьезные подтверждения. Один из слуг Антипатра сознался[22], что вручил Фероре смертельный яд, которым тот должен был отравить царя. Яд этот был привезен из Египта Антифилом, одним из друзей Антипатра, а Фейдион, дядя Антипатра по матери его Дориде (сестре Фейдиона), лично вручил его Фероре, передавшего его своей жене. Ту привели для допроса, и она созналась, что действительно хранила яд, и тотчас пошла за ним. Но вместо того, чтобы принести его, она стремглав выбежала на одну из галерей дворца и бросилась вниз со стены, так, впрочем, и не найдя смерти. Несчастную привели в чувство, и сам царь обещал ей и ее семейству прощение, если она скажет правду. «Хорошо, я открою вам важную тайну, — промолвила Ироду вдова Фероры, — этот яд привез из Египта Антифил, ваш сын Антипатр купил его у него, чтобы использовать против вашего величества. Мой супруг обо всем знал и дал свое согласие на вашу смерть, потому что тогда навлек на себя ваш гнев, государь, и боялся его печальных последствий. Однако чувство братской любви и привязанности, которые вы ему явили во время его болезни, совершенно изменили его чувства и мысли. Однажды он позвал меня и сказал: «Я был введен в заблуждение Антипатром и оказался слишком слаб, чтобы не дать вовлечь себя в братоубийственное дело, которое нынче внушает мне отвращение. Я не хочу, чтобы душа моя перешла в иной мир запятнанной самым гнусным из злодеяний. А потому прошу вас бросить сейчас, в моем присутствии, в огонь этот яд». И я, повинуясь моему супругу, тотчас сожгла его, сократив лишь малую толику, чтобы самой воспользоваться, если вы пожелаете предать меня позорной казни после внезапной смерти моего супруга».

Вдова Фероры затем показала Ироду тайник, в котором хранился яд, и самый флакон, его содержащий. А тем временем один из вольноотпущенников Антипатра вернулся из Рима и, подвергнутый пытке, тоже показал против своего патрона.

На этот раз Ирод скрыл свой гнев, написав Антипатру, что неотложные дела в Иудее требуют срочного возвращения, но хотя письмо было полно самых нежных, самых душевных излияний и уверений в любви и отцовской привязанности, Антипатр им не поверил. Оскорбление, нанесенное его матери, изгнанной с позором из царского дворца, возбудило в его душе страшные подозрения, и он понял, что заговор открыт. Прибыв на Сицилию, он заколебался, стоит ли ему вообще продолжать путешествие. Мнения друзей разделились. Одни предлагали ему ждать, другие советовали поторопиться с отъездом, чтобы тем скорее и уже наверняка развеять подозрения отца и расстроить происки врагов. Некоторое время пребывая в нерешительности, он наконец согласился со вторыми и последовал их совету, решив продолжить путешествие. Он вновь вступил на корабль и достиг портового города Себасты. Но едва ступив ногой на родную землю, он понял, что впал в немилость: с кем бы ни встречался он по дороге, все бежали от него, осыпая проклятиями. Тогда он прибыл в Иерусалим и предстал перед воротами дворца, в который позволено было вступить ему одному, в то время как сопровождавшим его спутникам вход был строго воспрещен. Когда, приблизившись, он хотел обнять своего отца, Ирод с явным отвращением оттолкнул его и прямо заявил, что теперь не он его отец, а Квйнтилий Вар, наместник Сирии, который и будет ему судьей. Какой страшный, если не сказать сокрушительный, подобный грому среди ясного неба удар для Антипатра. Теперь и этот преступный царевич увидел себя один на один перед лицом разгневанного отца, похоже, не знающего даже слова «милосердие» и совершенно неспособного пощадить не только виновных, но и невинных.

На следующий день Ирод созвал многолюдное собрание, на котором председательствовал Квинтилий Вар и присутствовала Саломея и почти все родственники царя, обвинители преступника и некоторые из слуг, взятых с поличным, захваченные с письмами, способными служить доказательством их преступления.

Наконец Антипатр предстал перед этим трибуналом. Он бросился в ноги царю и просил не осуждать его, предварительно не выслушав. Ирод повелел ему встать, а потом сказал: «На себя ли мне жаловаться за то, что я произвел на свет божий неблагодарных детей? Благодеяния, которыми я осыпал Антипатра, не помешали ему покуситься на мою жизнь. Он захотел посредством преступления овладеть царским венцом, предназначенным ему самим рождением и волей любящего отца. Что за странная, нелепая судьба. И какие выгоды надеялся извлечь несчастный из своего отвратительного, гнусного замысла? Неужели он боялся того, что не взойдет на трон? Но ведь я сам назначил его своим преемником. Быть может, его терзали сомнения в отношении моей монаршей воли? Но ведь я разделил с ним власть. Сможет ли он упрекнуть меня в том, что я не снабжал его деньгами для поддержания на должной высоте его достоинства и даже штата его приближенных? Словом, во всем, буквально во всем сравнялся он могуществом, авторитетом и даже пышностью своего двора с самим царем!

И, по-видимому, именно это всего более тревожило и распаляло его алчное сердце: возвысившись до меня, он по-прежнему продолжал быть подданным, принужден был повиноваться своему господину и повелителю. Но даже если это было для него невыносимо, до часа окончательного освобождения от меня и восхождения на отцовский престол оставался лишь миг. Неужели не мог он подождать смерти царя, которого старость и немощи поставили на край могилы? Но таков оказался этот царевич, выказавший столько рвения в осуждении моих верных подданных. Палач, осудивший и предавший смерти невинных, — таков мой сын, разве не под влиянием его злобных наветов я осудил его братьев?»

В это мгновение Ирод не смог сдержать себя и залился слезами. И поскольку говорить он не мог, человек, всецело облеченный его доверием и очень хорошо знающий все дело, приступил к допросу свидетелей. Был вызван и Антипатр, который в таких словах выразил суть своего дела:

«Мне известны, — промолвил он, — все мои обязательства перед царем. Я хорошо знаю, чем ему обязан, а также и то, чем обязан он мне. Уже одно перечисление этих услуг позволило бы доказать мою невиновность. Разве существовал когда-либо обычай осыпать милостями и награждать того, кем недовольны или тем более тайно ненавидят. Поэтому полагаю, если мой отец дал мне столь многие и убедительные свидетельства своей нежности и любви, разве не служат они верным доказательством моего исполненного перед ним долга? Вероятно ли, чтобы после спасения его жизни кто-то, а тем более я, возжелал отнять ее у него? Никто не готовится к совершению столь великого преступления, как покушение на жизнь и власть царя, без достаточных на то оснований. Но какая же причина могла подвигнуть меня на восстание и отцеубийство? Ирод назначил меня своим преемником и мне недоставало только титула царя, ибо авторитетом и властью я уже обладал. И, право же, уже почти владеющий царством стал бы я проливать хоть каплю невинной крови, могущей как раз-таки и лишить меня всякой надежды на уже почти принадлежащее мне по праву? Поведение же, которого я держался в отношении Александра и Аристобула, служит как раз вернейшим доказательством моей горячей любви, которую я всегда испытывал к отцу. Увидев, что жизнь его в опасности, я не побоялся стать обвинителем моих братьев и не раскаиваюсь, что разделил с ним ответственность за их гибель, поскольку только от нее зависело сохранение жизни царя. Это надежное свидетельство говорит в мою пользу. Но если вы не верите моим словам, ступайте в Рим, обратитесь к Августу: свидетельству этого принцепса, чья добродетель сделала его равным богам, вы вполне можете доверять. Я мог бы здесь представить вам все написанные мною письма, которым тоже следовало бы дать веру, ведь поверили же вы некоторым гнусным клеветникам, всеми силами стремящимся навредить мне во время моего отсутствия и горящим одним гнусным желанием — посеять раздор в семействе царя.

Что касается показаний честных свидетелей, то они ни в чем не могут меня уличить, поскольку вырваны у них в бессознательном состоянии и под пыткой. И если вы считаете пытку надежнейшим средством раскрытия истины, то я сам прошу вас и меня ей подвергнуть, посмотрим, способна ли она вырвать из моих уст признания в преступлении, в котором меня обвиняют».

Антипатр залился слезами и закрыл ладонями лицо. Спектакль произвел должное впечатление на присутствующих. Сам Ирод, казалось, был взволнован, но прилагал немалые усилия, чтобы не выдать того, что творилось в его душе.

Теперь Николай Дамаскин начал свою речь, дабы продолжить и подкрепить обвинительную речь царя. Он подробно остановился на каждом пункте обвинения, привел свидетельские показания и в особенности обратил внимание слушателей на доброту Ирода к своим сыновьям: «Не вы ли обвиняли ваших братьев и приложили все силы, чтобы их приговорили к смерти?

Не вам ли обязаны они немилостью, в которую попали благодаря своему неосторожному поведению, к которому, кстати, именно вы их подтолкнули? Так что, будучи главным виновником и творцом их несчастий, разве вы в свою очередь не должны были опасаться и на себя навлечь нечто подобное? Сегодня уже ясно видно, что вовсе не любовь к отцу была источником того ревностного желания угодить ему, которое вы демонстрировали в защите его интересов. Если бы и в самом деле вызывал в вас ужас замысел, стоивший жизни вашим братьям, едва ли вы стали им подражать. Но разве не очевидно, что лишь желание погубить соперников, способных оспаривать у вас право на корону, двигало всеми вашими поступками? А к первому преступлению — братоубийству — вы охотно присоединили бы и второе — самое гнусное — отцеубийство. Иначе, с какой стати стараться вам сократить и без того, возможно, короткую жизнь вашего больного отца, положившего столько трудов на ваше воспитание, любившего вас самой искренней и пылкой любовью, всегда относившегося на людях и в частных беседах с глубокой нежностью и заботой к своему старшему сыну. Должен ли был Ирод ожидать появления убийцы в образе его самого любимого, почтительного, да к тому же еще и осыпаемого благодеяниями сына? Вам нечего сказать в свое оправдание. Напрасно стараетесь вы на наших глазах вывернуть наизнанку законы, установленные против преступников, под тем предлогом, что показания свидетелей вырваны силой и под пыткой у ничего не сознающих людей. Если это и не безупречное средство для открытия истины, вбе же им часто и на законном основании пользуются при раскрытии тяжких преступлений. Ясно, что сами вы не боитесь пыток. Ваше упорство было бы похвально, если бы не было так преступно. Полагаете, молчание под пыткой будет служить надежным свидетельством вашей невиновности? Но и у последнего негодяя иногда хватает выдержки и силы, чтобы перенести самые жестокие страдания, ни словом не обмолвившись о своем преступлении и не выдав себя. Правда, что вы так и не осуществили своего варварского плана, но когда речь идет об отцеубийстве, достаточно одного преступного желания и воли, чтобы понести заслуженное наказание и испить чашу возмездия.

Теперь очередь за вами, Квинтилий Вар, наместник сирийский, произнести приговор, заставящий трепетать всех тех, кто впоследствии и даже, быть может, в другие времена осмелится организовывать заговоры против родителя и благодетеля».

Антипатр понял, к чему клонится завершение этой речи, и был не на шутку испуган, но ничто так не угнетало его, как укоры совести, напомнившей ему о преступлениях уже совершенных и тех, которые он намеревался совершить. «Можете говорить, если считаете себя невиновным. Мы вновь выслушаем вас», — обратился к нему Вар. Но Антипатр ничего не ответил, напротив, он склонил голову, прося бога стать его последним заступником. Судья, видя, что обвиняемый ничего не говорит в свою защиту, велел принести яд, о котором так много говорилось на этом процессе, чтобы испробовать его силу в действии. Яд дали одному из приговоренных к смерти, и тот тотчас же пал мертвым. Антипатра отвели в тюрьму, были захвачены и вскрыты письма, им написанные и могущие его уличить.

Между тем Ирод был сражен одним из самых тяжких приступов старой и уже известной нам болезни. Медленный жар, подкрадываясь и распространяясь по его телу, постепенно охватил внутренние органы, подтачивая его последние силы. Его мучил нестерпимый голод, который никакая еда не могла унять. Желудок и другие внутренние органы были настолько изъязвлены и изъедены, что часто видели, как из тела царя выползают черви. Ему было трудно дышать, и дыхание несчастного стало столь зловонно, что никто не отваживался приблизиться к нему. Находясь в таком горестном и ужасном положении, он принужден был страдать от невыносимых болей. Видя, что болезнь его неизлечима, царь роздал деньги из своей казны воинам, сановникам, вельможам и друзьям. Но за этим актом подлинного великодушия последовал другой — ужасный, на который едва ли отваживался кто-либо другой прежде Ирода.

Царь повелел самым знатным иудеям под страхом смертной казни ехать в Иерихон. Когда же они прибыли туда, им велели собраться на ипподроме. Затем он призвал к себе Саломею и Алексаса, супруга Саломеи, и сказал им: «Я чувствую, что смерть моя близка, но это долг, который каждый обязан платить природе, и я не смею роптать на ее законы. Другое огорчает меня, — я не смогу перенести того, что после смерти буду лишен почестей, которые оказывают всем монархам. Знаю, до какой степени иудеи ненавидят меня, ведь за всю мою жизнь я испытал от них много самых тяжких оскорблений, и сейчас они не упустят случая предаться с восторгом самой буйной, самой необузданной радости, едва закроются для света этой жизни глаза мои. Мысль эта, признаюсь вам, приводит меня в отчаяние, и я ожидаю от вас одного — что вы убережете мои бренные останки от такого позора. Если хотите почтить меня достойными похоронами, вот что вам надлежит сделать, вот что я требую от вашей любви ко мне: едва я испущу последний вздох, велите окружить ипподром воинами, не объявляя никому о моей смерти, и повелите им умертвить всех, кто будет там находиться. Таким образом вы принесете достойную жертву в мою честь, столь необыкновенную, которой никогда не бывало на похоронах других царей».

Ирод заклинал Саломею и Алексаса всем святым, что есть на свете, выполнить его варварскую волю, должную стать достойным завершением его безумного царствования, но, прибавим к слову, воля его не была исполнена впоследствии. Саломея и ее супруг не решились на поступок, который разом сделал бы их ненавистными всему народу и мог стоить жизни. Между тем болезнь Ирода становилась все ужасней, от боли он хватался за меч, желая лишить себя жизни. Распространился слух, что Ирод покончил с собой, и слух этот достиг ушей Антипатра. Тогда царевич задумал выбраться из темницы и даже взойти на трон. Он постарался подкупить охрану царя, но тот, уже обо всем извещенный, приказал немедленно умертвить злодея, что и было исполнено. Таким-то образом закончил свою жизнь царевич, о котором можно дать верное представление, сказав, что он был еще хуже, чем его отец.