Великие заговоры

ГЛАВА 16
ЗАГОВОР ФРАНЧЕСКО ДЕ ПАЦЦИ ПРОТИВ ЛОРЕНЦО И ДЖУЛИАНО МЕДИЧИ

Место действия — Флоренция.

Время действия — 1478 год от рождества Христова

Флоренция, столица Тосканы, с давних пор имела республиканскую форму правления. Сначала аристократия обладала всей полнотой власти, но впоследствии ею овладел народ. Магистраты избирались из всех сословий общества, преобладающее влияние в котором принадлежало нескольким ремесленным цехам. Во главе Республики стоял гонфалоньер, сменявшийся каждые два месяца и полномочиями своими весьма напоминавший диктатора.

Семейства грандов, желавшие принять участие в управлении, тоже вынуждены были вступать в какие-либо ремесленные цеха и корпорации, без чего совершенно немыслимо было добиться ни одной важной и ответственной должности.

Среди самых древних семей этого города более всего были известны Медичи. Разбогатев на занятиях торговлей, они начали свое возвышение тогда, когда флорентийцы выбрали Сильвестро Медичи[179] на высший пост в государстве. Именно он заложил основы будущего могущества своих потомков. Человек этот отличался немалыми способностями, осмотрительностью и отвагой. Крайне дурное положение дел республики в конце концов вынудило его, задумав планы преобразований, искать поддержки у народа и стать главой сильной политической партии. Поначалу политика его не приносила заметных успехов, напротив, она обернулась трагедией для самих Медичи — их на более чем двадцать лет изгнали из города.

Джованни Медичи[180] поправил дела своего рода, сочетая с несметным богатством характер мягкий и незлобивый, он мало-помалу сумел вкрасться в доверие к власть предержащим. Великолепно умея завоевывать их расположение своей обходительностью и щедростью, он постепенно поднялся до высших постов в государстве. Основав на незыблемом влиянии денег могущество своего дома, он оставил своему сыну и наследнику Козимо (Козмо) Медичи[181] несметное богатство и расположение народа. Судьба благоволила к последнему, и мало могло найтись государей, способных сравниться с ним в изобилии и роскоши двора. Даже внешностью своей Козимо Медичи, будучи частным лицом, легко мог быть принят за коронованного монарха — таковы были манеры, стиль речи и облик этого человека. Именно этот великий человек в течение тридцати четырех лет был единственным и бессменным судьей и вершителем судеб Флорентийской республики и умер в самом зените счастья и славы. За свои великие деяния и услуги государству он удостоился от своих сограждан почетного титула «Отец отечества», выбитого на его могильном камне.

Пьетро Медичи, не обладая достоинствами и заслугами своего отца, имел тем не менее точно такую же власть и оставил после себя двоих детей — Лоренцо и Джулиано. Народ принял этих двух юношей как своих любимых детей и повиновался им, как государям. Тысячи прекрасных качеств делали их достойными занимать первые места в Республике. Превосходно сложенным, им стоило лишь появиться на глаза кому-либо, чтобы тотчас понравиться и расположить к себе любого. Закалив тела военными и физическими упражнениями всякого рода, они не забывали и о культуре духовной, усердно занимаясь изучением различных наук. Но еще более придавало им веса и уважения то, что оба отличались необыкновенной обходительностью и щедростью — двумя основными добродетелями дома Медичи. Между тем в характерах обоих юношей была существенная разница. Лоренцо был более резок, горяч, честолюбив в поступках, Джулиано более мягок, умерен, склонен к любовным удовольствиям.

Спокойствие, в котором протекали годы их почти самодержавного правления Республикой, поначалу не нарушали никакие несчастья. Однако и у них были враги, готовые использовать любую возможность, чтобы нанести удар могущественному роду. Вот именно к таким врагам Медичи относился старинный флорентийский род Пацци. Поначалу Пацци взирали с горчайшим неудовольствием на возвышение Медичи и даже родственные узы, связавшие обе семьи между собой[182], были неспособны соединить воедино сердца, разделенные жгучим властолюбием и ревностью.

Якопо де Пацци, глава семейства, не имел сыновей, зато у него было семь племянников, среди которых был главный зачинщик заговора, о котором я собираюсь рассказать. Звали его Франческо. Молодой человек был очень умен, красив, энергичен, приятен в общении, необыкновенно чувствителен к обидам и оскорблениям, горяч и отважен до безрассудства, однако способен с необходимой осмотрительностью и мудростью исполнять любое, даже самое великое и трудное предприятие. В подражание самому богатому семейству в Италии он занялся банковским делом и торговлей, которые тогда процветали настолько же, насколько сегодня пришли в упадок, и разбогател на этом. Денежные операции привели его в Рим, где, купив дом, он на некоторое время поселился.

Знакомство Франческо Пацци с князем ди Фор-лй, сыном папы Сикста IV, всегда бывшего заклятым врагом флорентийцев и особенно рода Медичи, стало причиной того, что молодой Франческо был вынужден оставить Рим и вернуться во Флоренцию[183].

Франческо был задет за живое и очень оскорблен неприятным для него и крайне невыгодным для его дел вмешательством Медичи, этим угнетателям рода Пацци. Однако пока никакой мести он не задумывал и, может быть, никогда бы до нее не дошел, если бы не роковая страсть, тиранически овладевшая его сердцем. Он до безумия влюбился в девушку по имени Камилла (происходившую из знатного флорентийского семейства Кафарелли), в которую был влюблен и Джулиано Медичи, оказавшийся счастливее своего соперника и даже тайно обвенчавшийся на предмете своей нежной страсти.

Франческо совсем обезумел от ярости, узнав, что Камилла любит не его, а Джулиано, хотя, конечно же, по-прежнему ничего не знал об их браке. Он был итальянцем, поэтому умел притворяться, и потому прикинулся самым близким другом того, кого смертельно ненавидел. В мгновения ярости, наступавшие всегда, когда он вспоминал о своем сопернике, задумал он отделаться от ненавистного конкурента, по Вандини, его верный друг и помощник во всех делах, а главное тоже смертельный враг Медичи, доказал ему, что ни в коем случае нельзя ограничиваться смертью одного Джулиано, а надо, разом убив обоих братьев, нанести сокрушительный удар по роду.

«Оскорбления, — сказал он, — которым и вы постоянно подвергаетесь со стороны Медичи, более чем достаточно, чтобы принести тиранов в жертву и освободить угнетаемую ими родину. Смерть их в одно мгновение изменит весь облик государства, которое давно уже лишь этого и ожидает. Лишь свержением прежней формы правления вы сможете избежать наказания за свое преступление. Но что это я говорю? Какое преступление? Такие деяния считаются преступными лишь в случае провала; если они удаются, их расценивают как великие и героические подвиги. Соединив вашу личную месть со всеобщей пользой, вы извлечете из нее для себя почет и славу; тогда как погуби вы своего соперника, и поступок этот станут рассматривать как вызванный личной неприязнью и ненавистью, не имеющей в себе самой никакого справедливого оправдания».

Доводы, приведенные выше, в сочетании со многими другими решили дело не в пользу простой и жестокой кровавой мести, но в пользу обдуманного и хорошо организованного заговора, способного в конечном счете примирить интересы семьи с интересами любовной страсти. Таким образом, Франческо, побуждаемый силою этих двух причин, думал лишь о том, как поскорее убрать обоих братьев со своего пути.

Но приняв подобное решение, следовало позаботиться о поддержке, заручившись покровительством папы и короля Неаполя. Последний, давно мечтавший подчинить себе город Пизу, обещал способствовать проекту, который при благоприятном завершении обещал ему немалые выгоды[184].

Франческо отправился в Рим и долго совещался с князем ди Форлй, которому намекнул, что ему должно подумать над тем, как укрепить свою власть, основанную целиком на благоволении к нему верховного понтифика, папы Сикста IV. «Не надейтесь, — говорил Франческо, — спокойно наслаждаться властью, не приняв предварительно к тому необходимых мер предосторожности. Когда отец ваш навеки закроет глаза, Медичи наверняка ухитрятся с помощью нового понтифика лишить вас всего. Но ваши интересы мне дороги наравне с моими собственными и то, что задумал и хочу исполнить я, в равной степени будет полезно вам, а задумал я не что иное, как полное низвержение могущества Медичи. Однако, чтобы преуспеть в столь рискованном деле, мне необходимо опереться на всестороннюю поддержку вашего отца».

Князь ди Форлй одобрил замыслы заговорщиков и, имея сильное влияние на Сикста IV, обещал, что и папа в свою очередь поддержит их. Тогда Пацци открылся и прямо заявил, что уже принято решение убить Медичи, поскольку это единственное средство дать свободу Республике. Князь без труда одобрил и это преступление, которое должно было в будущем обеспечить ему надежное и мирное обладание своим небольшим государством.

Итак, смерть Медичи была делом решенным, и заговорщики доверили свои планы Франческо Сальвиати, назначенному напой архиепископом города Пизы, которому Медичи так и не дали спокойно наслаждаться принадлежащей ему властью. Мстительный прелат, не раздумывая, вступил в заговор и привлек в него графа ди Монтесекко, командующего корпусом папского войска. Новый заговорщик, наделенный осторожностью в неменьшей степени, чем храбростью, сразу понял всю трудность задуманного дела и не умолчал об этом: в Италии царил мир и поднимать ополчение и открыто двигаться с войском на Флоренцию посреди мирной страны, полной тайных и явных друзей и сторонников Флорентийской республики без достаточного на то основания, было опасно. К тому же, говорил граф Монтесекко, кто знает, удастся ли заговорщикам сразу убить обоих Медичи, и если не удастся, не приведет ли это к провалу превосходно продуманного плана, ведь известна слепая любовь народа к Медичи, к тому же у них очень много сторонников, пользовавшихся и пользующихся до сих пор властью в Республике под их высоким покровительством, все это составило бы огромное препятствие на пути осуществления такого опасного и рискованного дела. Монтесекко обещал бросить в дело своих солдат только тогда, когда ему будет дан надежный предлог.

Четверо заговорщиков совещались о мерах, которые необходимо было принять, и сошлись на том, что ничего не получится, если в дело не будет вовлечен Якопо де Пацци, дядя Франческо и глава семьи. Его, кстати, уже несколько раз испытывали по этому поводу, и он с завидным упорством отвергал все опасные предложения. Тогда граф ди Монтесекко взял на себя обязанность сломить упорство старика и с этой целью лично направился во Флоренцию; однако и его уговоры оказались безрезультатны. Тогда Франческо, встретившись с дядей, прямо заявил, что, примет он в заговоре участие или нет, задуманное будет исполнено и без его участия, а позже ему будет стыдно от сознания того, что он ничем не помог своему племяннику в столь важный момент в осуществлении столь славного дела. Еще раз Франческо обрисовал Якопо де Пацци в самых живых тонах рабство своей родины, ничтожество, в какое впал их род, ненависть, которую испытывали к ним Медичи. В заключение он дал ему понять, что король Неаполя и папа тоже окажут им помощь, что уже приняты меры, благодаря которым заговор не может не удасться, если, конечно, и он, со своей стороны, вступит в общее дело, а не будет препятствовать ему своим упрямством. Якопо де Пацци не мог долее сопротивляться таким настойчивым просьбам. Он согласился, и с этого момента число заговорщиков значительно возросло.

Монтесекко под видом исполнения возложенных на него обязанностей почти каждый день видел Медичи и часто совершал путешествия из Флоренции в Рим и обратно. Он постоянно и очень подробно информировал князя ди Форлй о развитии событий, добивался у папы необходимых средств и снаряжений, вел дела с таким рвением, как если бы сам был зачинщиком всего дела. Со своей стороны, и папа был верен своим обещаниям и обязательствам и повелел, чтобы все его войска были переведены в Романью, а затем в Тоскану под предлогом осады замка Монтон, захваченного некоторое время назад у Церкви одним из местных тиранов. Также папа отдал тайный приказ своим генералам повиноваться всему, что им прикажут архиепископ пизанский и Франческо де Пацци.

Поскольку заговорщики хотели одновременно умертвить обоих Медичи, а удобный случай для этого найти было трудно, решили заставить братьев отправиться в одно и то же место в один час, применив для этого особое средство. Его Святейшество обязался послать под каким-либо предлогом во Флоренцию кардинала Джироламо Риарио, племянника князя Форлийского, полагая, что его появление непременно потребует проведения соответствующих торжественных церемоний, что и облегчит исполнение плана убийства. Кроме того, в его свите под видом слуг должны были ехать многие заговорщики и солдаты папской гвардии.

Риарио выехал из Рима во Флоренцию. И хотя Медичи были не в ладах с папой, они не захотели пренебрегать приличиями и решили устроить кардиналу подобающий его достоинству прием. После нескольких дней пути Риарио остановился на отдых в четырех милях от Флоренции в замке Монтегю, загородной вилле семейства Пацци, где старик Якопо, сопровождаемый всем своим семейством, принял его с почестями и распростертыми объятиями. Здесь же собрались все заговорщики, полагая, что и Медичи прибудут из города, чтобы лично встретить Его Высокопреосвященства; но Джулиано приехал один и отбыл назад за два часа до приезда своего брата. Так был упущен первый весьма удобный для заговорщиков шанс.

Лоренцо остался на ужин с кардиналом, который долго говорил с ним о великолепной архитектуре и богатом убранстве дворца во Фьезбле, принадлежащего семейству Медичи. Лоренцо обещал Его Высокопреосвященству на следующий день продолжить беседу и пригласил к себе на виллу Якопо де Пацци и всех членов его семьи. Заговорщики посчитали, что оба брата повезут кардинала во Фьезоле, и приготовились именно там осуществить свой план. Но Джулиано Медичи опять там не оказалось, поскольку в этот день он навещал свою супругу, которая была нездорова. На этот раз супружеская любовь и забота спасли ему жизнь.

Все эти неожиданные проволочки очень беспокоили Франческо, боявшегося, как бы среди такого большого числа сообщников не нашелся один, по неосторожности или намеренно способный выдать опасный секрет. На следующий день после пиршества во Фьезоле все заговорщики собрались во Флоренции во дворце Якопо де Пацци и было решено, что для окончательного разрешения проблемы в следующее воскресенье кардиналу придется организовать и самому принять участие в торжественной мессе в городском кафедральном соборе, по завершении которой должен был быть дан торжественный обед в честь семейств Медичи и Пацци. Было решено, что во дворец, занимаемый сейчас Его Преосвященством, под предлогом охраны его от огромных взбудораженных праздником толп народа будут введены верные заговорщикам вооруженные люди. Все было расписано до мелочей, даже места за столом, ибо Лоренцо Медичи надлежало сидеть между графом Монтесекко и Якопо де Пацци, Джулиано — между Франческо и Бандини. Каждый из четырех заговорщиков должен был иметь подле себя (вернее, за своей спиной) сообщника и по сигналу, данному одним из них в самом конце пира, заговорщики должны были почти мгновенно убить ничего не подозревающих братьев. После этого архиепископ Пизанский должен был направиться со своими людьми во Дворец правительства и врасплох захватить городских магистратов, заставить их признать новую форму правления, избрав представителей рода Пацци на основные должности в Республике. Все ставленники Медичи должны были незамедлительно лишиться своих постов.

Точно неизвестно, знали ли Сикст IV и кардинал Риарио обо всех подробностях заговора, но трудно поверить, чтобы кто-то отважился нанести роковой удар за кардинальским столом в доме, переполненном вооруженными людьми, не предупредив предварительно об этом Верховного понтифика и Его Высокопреосвященство, которые должны были не только обо всем знать, но и все это лично одобрить. Как бы то ни было, в ночь с 25 на 26 апреля, с субботы на воскресенье, 1478 года кардинал Риарио отдал приказ готовиться к мессе, а еще раньше, утром 25 апреля, в субботу, велел торжественно пригласить Медичи и многих других знатных флорентийцев на обед, которым и должны были завершиться торжества.

Лоренцо и Джулиано дали слово принять в них участие, и успокоенные заговорщики, уверенные в успехе, спокойно ждали намеченного часа. Казалось, ничто не могло помешать исполнению их замысла. Они предусмотрели все трудности и приготовили надежные средства от всяческих неожиданностей, могущих внезапно возникнуть в самый разгар действия. В ночь перед выступлением заговорщики собрались в доме у Франческо и поклялись скорее погибнуть, чем отступить, решив во всем следовать примеру обоих Брутов и ожидая от удачного завершения дела не меньше славы, чем пользы. Вернувшись к себе в дом, каждый ждал наступления рокового дня, который должен был положить конец власти и роду Медичи.

Уже за день до намеченных событий Франческо стал внимательно наблюдать за всеми шагами и поступками Джулиано. Он заметил, что соперник его погружен в глубокую печаль. Франческо, всегда общавшийся с правителем на короткой ноге, попробовал своей беседой рассеять грусть юного Медичи. Но когда они гуляли в обществе знатных синьеров по прекрасным флорентийским садам, Джулиано принесли письмо, он его взял и укрылся в беседке, чтобы спокойно прочитать. Его враг, который продолжал за ним следить, увидел, как тот изменился в лице и, прочтя его, опустился на скамью без сил. Франческо испытал страх — уж не сообщалось ли в письме о заговоре. Он попробовал проникнуть в его тайну, спросил о нем Джулиано, но тот молчал. Они продолжили прогулку, как вдруг Джулиано почувствовал слабость, опять присел на мраморную скамью и почти в то же самое мгновение пал на руки Франческо без сознания. Слуги побежали к ближайшему источнику за водой, а тем временем Пацци ловким и незаметным движением сунул руку в то место, где было спрятано письмо, извлек его и, убедившись, что никто ничего не заметил, спрятал в свой расшитый золотом кошель.

Вскоре Джулиано пришел в чувство, и Франческо, найдя удобный предлог, поскорее удалился, открыл конверт и все понял: письмо было исполнено живого трепетного чувства, ибо это Камилла написала его своему горячо любимому супругу. Потом многие были убеждены, что само небо подало ей верные знаки во сне, чтобы защитить ее любовь и спасти супруга.

«Я, — писала Камилла мужу, — не могу сдержать чрезвычайной тревоги. С каждым мгновением она растет все сильнее, и я изнемогаю. Нет сил спать, не видя перед глазами ужасов, которыми зловещие сны беспрестанно изводят дух мой. Я вновь видела вас между двумя тиграми, набрасывающимися и разрывающими вас прямо у подножия алтаря. Я видела, как течет ваша кровь, а мои слезы и крики, вместо того чтобы смягчить их сердца, делали чудовищ все беспощадней и страшнее. Сон прошел, но память о нем осталась. Ужас прошел, но страх и опасения я ничем не могу унять. Я чувствую, как трепещет внутри меня драгоценный залог вашей любви. О, горе мне, дорогой супруг! Прошу вас ради этого столь дорогого мне дара любви не рискуйте своей жизнью, пусть ваша всегдашняя отвага уступит место скромной осмотрительности, внемлите предостережениям неба и вашей жены, любящей вас в сотню раз сильнее самой себя. Я умру, если завтра не увижу вас. Жизнь моя ничто, всего лишь тягостный и пустой сон до тех пор, пока вы будете вдали от меня! Мне кажется, вы меня избегаете, когда не держите в своих объятиях. Приезжайте завтра, заклинаю, если в вас сохранилась хоть капля жалости к своей Камилле».

Франческо узнал из этого письма то, чего никогда не знал, о бракосочетании Джулиано и Камиллы. Им овладела такая бешеная ярость, что он даже не был уверен, свершится ли заговор и переворот на следующий день или он в своем слепом безрассудстве тотчас удовлетворит чувство мести, однако вскоре, немного успокоившись, вернулся к уже принятому плану и решил ждать. Во всяком случае он был уверен, что теперь рука его не дрогнет, пронзив сердце соперника.

Он вернулся к себе в дом. Заговорщики уже разошлись. Забрезжило утро. Так как Франческо был слишком взволнован, чтобы заснуть, то принялся в нетерпении прогуливаться по просторной картинной галерее своего дворца, время от времени бросая горящий взгляд на те из полотен, на которых изображены были какие-либо трагические или кровавые сцены из истории.

Огромная, почти неисчислимая, толпа народа собралась в кафедральном соборе города, чтобы полюбоваться торжественной церемонией. Никто из присутствующих не догадывался о кровавой драме, которой предстояло разразиться в соборе и его окрестностях. Заговорщики вошли в собор, чтобы лучше наблюдать за тем, что там происходит, и тут совершенно неожиданно им сообщили, что Джулиано по неизвестной причине не будет обедать у кардинала и сразу после мессы покинет торжественное собрание. Это известие совершенно расстраивало все планы заговорщиков. Они вновь собрались в мрачной и пустынной капелле просторного храма на совет, и Франческо открыто заявил о том, что если нет никакой возможности умертвить Медичи за обеденным столом кардинала, их надо убить здесь, в церкви.

Все согласились с ним, ибо это было единственное решение, которое можно было принять в подобных обстоятельствах, но эта перемена внесла путаницу в их строгие и хорошо рассчитанные планы, поскольку граф ди Монтесекко и Якопо де Пацци, взявшие на себя обязанность убить Лоренцо Медичи во дворце кардинала, отказались сделать это сейчас, не желая запятнать себя преступлением у подножия алтаря. Следовало немедленно найти новых исполнителей и вместо людей мужественных и хладнокровных, способных без страха и сомнения сделать свое дело, выбрали Антонио ди Вольтерру, человека, в жизни своей никогда не принимавшего никакого участия ни в одном рискованном предприятии, и некоего священника по имени Стефано, привыкшего жить среди книг своей монастырской библиотеки. Что касается Франческо, то он никому не хотел уступать чести расправиться со своим противником и оставил при себе Бандини в качестве помощника. Когда, наконец, был установлен этот новый порядок действий, договорились и об условном сигнале, по которому надлежало к нему приступать[185].

Но едва были отданы новые распоряжения, как еще один случай встал на пути заговорщиков. Видя, что с кардиналом Риарио идет один лишь Лоренцо, а Джулиано с ним нет, Франческо и Бандини обратились к прочим своим сторонникам с такими словами: «Мы идем за Джулиано и сами приведем его в церковь. Едва услышав крик и смятение у дверей собора, кончайте с Лоренцо и ничего не бойтесь». Затем оба сели в повозку и поехали за жертвой, полные решимости привезти его в храм, в противном случае убить еще прежде, в рабочем кабинете.

Именно с таким намерением вошли они во дворец и в покои Джулиано, вошли непринужденно смеясь и улыбаясь, и шутливым тоном просили его поторопиться, ибо, как было сказано, они похищают его, чтобы вести в церковь. Джулиано отвечал им, что имеет все основания туда не ходить[186], но они так настаивали, что он в конце концов сдался. Все сели в повозку и в течение всего пути шутили и смеялись. Франческо, сделав вид, что нежно обнимает друга, проверил, нет ли на нем под одеждой панциря; но Джулиано продолжал беззаботно шутить, ничего не замечая и тем совершенно развеяв его подозрения. Так все трое прибыли в собор.

При виде давно ожидаемой жертвы заговорщики испытали огромное облегчение, даже радость. Наступал долгожданный миг, ждали сигнала, по которому четверо убийц должны были одновременно обнажить спрятанные кинжалы. Первым нанес удар проворный Бандини — удар в самое сердце. Юный Джулиано Медичи упал, но Франческо, не уверенный в том, что он мертв, пронзил его еще несколькими ударами с такой яростью и остервенением, что невольно ранил самого себя в ногу. Верный друг Джулиано флорентийский дворянин Лоренцо Нови, очень привязанный к семейству Медичи, схватился за меч, горя страстным желанием отомстить за друга, но Бандини повернулся к нему, отбил удар и с одного выпада сам поразил несчастного, мертвым павшего к его ногам.

С другой стороны, у остальных заговорщиков, успех был не столь заметным. Антонио ди Вольтерра, сраженный совершенно несвоевременным страхом при мысли о предстоящем ему святотатстве, вместо того, чтобы пронзить кинжалом грудь Лоренцо Медичи, лишь взмахнул им перед лицом своей жертвы, даже не задев ее. Священник Стефано выказал еще меньше мужества и решимости, прежде чем нанести удар, он принялся истошно вопить: «Предатель! Ах! Предатель!» Лоренцо мгновенно все понял и, поднявшись с колен, сумел уклониться от удара. Кинжал Стефано, который должен был поразить его через спину в живот, слегка ранил юношу в плечо и еще один раз, но вовсе не опасно, в шею. Лоренцо выхватил меч и, отбивая удары, сыпавшиеся сейчас на него со всех сторон, сам начал теснить противников. Сторонники его дома устремились к нему на помощь и помогли отступить в ризницу, в которой он укрепился с двумя или тремя верными ему людьми. Без этой предосторожности он непременно испытал бы участь своего брата, потому что теперь в дело вступил Бандини, намереваясь непременно добить жертву, ускользнувшую от оружия менее удачливых и дерзких убийц. Нельзя ни представить, ни описать ужаса и смятения, которые охватили храм. Поднялся страшный, душераздирающий крик. Всюду виднелись одни лишь разъяренные лица, залитые кровью глаза и вырванные из ножен мечи. Одни рвались вперед, чтобы узнать причину беспорядка, другие, намереваясь бежать прочь и натыкаясь на ворвавшихся, падали навзничь с громкими криками прямо у дверей собора, в которых теснилась громадная толпа народа.

Упавших топтали ногами, многие падали замертво от удушья, задавленные толпой. Страшно кричащие женщины лишь усиливали всеобщий ужас, одним словом, никто и никогда не видел зрелища более ужасного. Антонио ди Вольтерра и священник Стефано, пытавшиеся скрыться в толпе, были найдены и изрублены. Тела их были отданы в полное распоряжение разъяренного народа. Жалкие остатки их трупов долго потом таскали по городу. Кардинал укрылся за алтарем, вокруг которого живой стеной, буквально живым щитом стали священники, с большим трудом отстоявшие его жизнь, поскольку сторонники дома Медичи хотели умертвить и его как сообщника столь гнусного заговора.

Бандини, зажав в руке кинжал, с которого стекала кровь, с дикой отвагой и яростью в очах, пробился сквозь толпу и скрылся, — никто не осмелился его остановить. Он сразу выехал из Флоренции и сначала направился в Венецию, потом в Турцию.

Франческо, хотя и раненный, тоже проложил себе дорогу с мечом в руках и, призывая народ к восстанию, попытался сесть на коня. Однако нанесенная собственной рукой рана не позволила ему это сделать. Друзья отнесли его в дом и уложили в постель. Именно в ней он дожидался окончания действия, к которому должны были привести усилия Якопо де Пацци и графа ди Монтесекко, со своими сторонниками и небольшими отрядами солдат стремящиеся захватить город и поднять жителей Флоренции на борьбу. Однако вскоре стало ясно, что это им не удалось.

В то время как в кафедральном соборе разворачивалась столь ужасная трагедия, Сальвиати, архиепископ города Пизы, которому остальные заговорщики поручили захватить дворец правительства, взяв с собою трех верных сообщников, в окружении сотни вооруженных перуджийцев[187], направился в Палаццо Пубблико под предлогом сообщения тамошним магистратам какого-то важного дела. Чезаре Петруччи, в это время гонфалоньер Республики, велел ввести Сальвиати и двух-трех его людей в зал совета. Некоторые из заговорщиков и перуджийцы остались в просторном приемном покое и совершенно неожиданно для себя были там заперты.

Архиепископ хотел говорить о своем мнимом деле, как вдруг то ли по природной робости, то ли неожиданно представив себе всю дерзость задуманного предприятия, смешался и начал путаться, задыхаясь от волнения, так что, почувствовавший недоброе гонфалоньер, стремительно встав со своего кресла, вышел из зала, и громко крича: «К оружию!» — велел охране арестовать толпящихся в приемном покое заговорщиков, уже догадавшихся о своей участи. Затем, получив известия о случившемся в соборе, он вернулся со своими людьми в зал, велел схватить сопровождавших Сальвиати людей и выбросить их из окон дворца, а самого архиепископа без суда и следствия повесить здесь же, под потолком зала флорентийского совета.

Однако не все шло так гладко, как рассчитывал гонфалоньер: перуджийцы, запертые внизу, не собирались складывать оружия, напротив, они выломали двери и овладели всем первым этажом дворца (Palazzo dei communi), осадив правительство, запертое и забаррикадировавшееся на втором этаже. Тем временем Якопо де Пацци и граф Монтесекко продолжали носиться по улицам во главе сотни-другой солдат, призывая к свободе народ, который и не думал отвечать на их призывы: тогда Якопо, отчаявшись поднять хоть какое-нибудь восстание и боясь быть захваченным врасплох и уничтоженным превосходящими силами противника, оставил свои тщетные попытки, пустил лошадь галопом в сторону городских ворот и спасся бегством в сторону Романьи. Монтесекко, и не думавший бежать, вскоре был арестован.

Флоренция сотрясалась от гула и криков одобрения и похвал, возносимых в честь рода Медичи, на головы врагов семейства сыпались неисчислимые проклятия.

С триумфом Лоренцо был отнесен к себе во дворец, в то время как по улицам города волокли окровавленные трупы заговорщиков, воздев их головы па пики и мечи. Дома всех без исключения представителей рода Пацци были осаждены, взяты штурмом, разграблены и сравнены с землей с невероятной быстротой. Франческо под охраной солдат отвели во дворец Медичи. Оскорбления и крики толпы не могли заставить его измениться в лице. Он гордо и уверенно глядел на тех, кто его вел. Однако ярость и горькие сожаления иногда вырывали из его груди глухие вздохи, очень похожие на стоны. Подвергнув всем видам унижений и оскорблений, его повесили рядом с архиепископом пизанским, а впоследствии бросили тела на потеху толпе.

Граф Монтесекко был обезглавлен, но кардинал Джироламо Риарио избежал смерти лишь благодаря вмешательству папы и уважению к нему со стороны Лоренцо Медичи. Все Пацци были объявлены врагами отечества. Якопо, схваченный уже у подножия Альп, был привезен во Флоренцию и брошен в Арно. К смерти были приговорены некоторые из его родственников, не принимавшие никакого участия в заговоре и даже до самого рокового дня не знавшие о его существовании. Гульельмо де Пацци[188], зять Лоренцо Медичи, был изгнан из города. Бандини, бежавший в Турцию, не нашел там надежного убежища. Султан, велев привести его, спросил, христианин ли он. «Да, я христианин», — отвечал Бандини. «Веришь ли ты, — спросил государь мусульман, — что Бог твой пребывал над жертвенным алтарем, который ты осквернил?» «Верую», — отвечал Бандини. «Так неужели же, о негодяй, — воскликнул султан, — ты полагаешь, что я соглашусь принять среди своих подданных и пригреть у себя на груди человека, который предал в присутствии своего Бога того, кого за минуту до этого обнимал и называл своим лучшим другом? Я оскорблю небо, если спасу тебя от правосудия. Убирайся, несчастный. Достаточно того, что я живым допустил тебя к себе». Сказав это, султан велел выгнать флорентийца из дворца. Послы Лоренцо, прибывше специально за ним в Порту, прямо у ворот схватили его и отвезли на родину, заставив там заплатить за свое преступление.

Заговор Пацци лишь упрочил влияние Медичи. Лоренцо доставляло огромное удовольствие видеть своих земляков, наперебой жертвующими ради него богатством и жизнью в борьбе против врагов его рода. Республика предоставила ему особую охрану, и с тех пор он начал жить с флорентийцами как король со своими подданными. Он выступил во главе народного ополчения против войска папы и неаполитанского короля, сразу отступивших, едва стало известно о провале заговора. Установив мир и порядок в городе, пытался утешить он хоть как-то безутешную Камиллу, тяжко переживающую безвременную кончину мужа. Трудно было унять ее горе, но через несколько месяцев вдова родила на свет божий сына, ставшего много лет спустя лучшим украшением рода Медичи и подлинным благом Римской церкви под именем папы Клемента VII.