Великие заговоры

ГЛАВА 18
ЗАГОВОР СИЦИЛИЙЦЕВ ПРОТИВ ФРАНЦУЗОВ, ИЛИ СИЦИЛИЙСКАЯ ВЕЧЕРНЯ

Место действия — Палермо.

Время действия — 31 марта 1282 года

Карл I Анжуйский[198], добившись короны Сицилийского королевства, не выказал на троне тех способностей, которые необходимы, чтобы его удержать.

Один современный историк[199] представляет его нам как умеренного, уравновешенного, серьезного, отважного и либерального государя, любящего и покровительствующего искусствам и наукам, так что, кажется, он легко заслужил бы титул великого, если бы эти его столь блестящие качества не перевешивали и омрачали другие — гневливость, ненасытная жажда приобретений и завоеваний, смешанные ни с чем не сравнимой склонностью мстить за малейшую обиду, и, наконец, суровость, которая постепенно переросла в крайнюю жестокость. Более умелый и опытный в делах войны, чем мирного правления, Карл Анжуйский умел покорять, но не умел управлять. Чтобы завоевать расположение солдат и военачальников своей армии, он все им позволял, всегда оставлял безнаказанными, и даже осыпал всяческими почестями. Слишком уверенный в своем могуществе, опьяненный счастливыми успехами, он даже после поражений считал себя победителем и выходил живым и невредимым из любых несчастий. Однако, в одинаковой мере восприимчивый к хорошим и дурным советам, он был неспособен проявить решительность в трудных обстоятельствах.

Этому государю были совершенно неведомы столь необходимые для управления государством пути и методы мягкие и вкрадчивые, надежнее других завоевывающие любовь народа и приводящие его к повиновению; Карл не умел проникать в замыслы своих врагов и расстраивать их. Почти всё в годы его правления делалось с применением силы, буквально на острие меча, остальное выпадало на долю случая.

Безмерно преданный французам, всюду следовавшим за ними, именно из них избирал он своих военачальников и министров, по большей части совершенно неспособных и недостойных своих постов, пренебрегая своими новыми подданными, постепенно становящимися его врагами. Эти предварительные замечания позволят лучше понять причины того ужасного события, о котором я намерен сейчас рассказать читателям.

Карл Анжуйский, утвердившись на троне, с самого начала решил увеличить спои доходы, которых никогда не хватало на его необычайные военные нужды. Он ввел новые, чрезвычайные, налоги, которые легли тяжким бременем на плечи народа. Кроме того, число чиновников резко возросло, и каждый из них угнетал народ своей алчностью и жестокосердием.

К несчастью, Карл слушал лишь недостойных льстецов, которые отравляли душу государя своими советами, прокладывая дорогу тирании. Недоступный для всего остального мира, новый король не мог слышать жалоб своих подданных, если же они и доходили до него, то, казалось, совсем не трогали его сердца. Папа Клемент IV не раз корил его за бесчеловечное поведение. «Если вы прячетесь от своих подданных, — писал он ему, — закрывая к себе всякий доступ, как вам завоевать их души, склонить их на свою сторону? Вы думаете, что даруете им законы, так нет же, вы подвергаете насилию собственный народ. Но знайте, несчастен тот государь, которому не доверяют подданные, находящиеся всегда настороже, в ожидании от него новых бед!»

Эти мудрые советы не возымели никакого действия. Зло не утихало, и дело постепенно шло к восстанию. Сицилийцы надеялись найти избавление от всех зол в смене государя и предприняли попытку возложить корону на голову Конрадина. Он был сыном того Конрада[200], который умер в 1254 году, правив Сицилией около четырех лет. Споры, которые вели эти государи с папой, привели к гибели их династии. Конрадину было от роду два года, когда умер его отец. Поскольку тогда сам он был не в состоянии защищать корону и трон, на который претендовали римские папы, Манфред[201] под предлогом защиты интересов своего племянника с оружием в руках вступил на землю Сицилии и завоевал остров. Он был коронован в Палермо 11 августа 1258 года. Урбан IV, считавший его узурпатором, наложил запрет на коронацию и, обвиняя Манфреда в тяжких преступлениях против Церкви, Бога и международного права, с согласия сицилийских грандов провозгласил графа Анжуйского королем Сицилии с условием, что он освободит церковь от тирана и изгонит его с острова. Француз принял эти условия и в годы правления папы Клемента IV овладел короной Сицилии. Против Манфреда был объявлен крестовый поход. В битве его войска были разгромлены, и два дня спустя после сражения труп Манфреда был найден среди тел его воинов. Некоторые историки рисуют его самыми черными красками, но достоверно известно, что он вполне заслуживал власти и умел управлять и его с полным правом можно было обвинить лишь в одном преступлении — насильственной узурпации власти.

Из этого очень краткого рассказа видно, каковы были претензии Конрадина на корону, и в то время, когда сицилийцы вновь обратили на него свои взоры, принцу шел уже шестнадцатый год и он жил при дворе Отона[202], герцога Баварского, своего дяди по матери. Некоторые сторонники Манфреда, изгнанные из Сицилийского королевства, прибыли в Германию и уведомили Конрадина о том, что наступило время доказать справедливость своих притязаний.

Большая часть городов Италии предоставила ему помощь и живо встала на его сторону. Конрадин повсюду действовал с большим успехом и одержал немало побед, но вскоре фортуна перестала ему благоволить. Он был разбит и попал в плен к своим непримиримым врагам. Все его сторонники, взятые в плен, погибли на виселице. Но жестокость не могла напугать сицилийских грандов и ослабить их тягу к восстанию. Сицилийские синьоры укреплялись в своих замках, так что посланные их покорять вынуждены были повсюду сеять смерть и опустошение, срывая укрепления восставших до основания и истребляя сельское население.

Карл, убежденный в том, что лишь жестокость в состоянии удержать в повиновении народ, обращался со своими подданными крайне бесчеловечно. После стольких кровавых казней спокойствие не воцарилось. Теперь он боялся даже имени Конрадина, ведь оно одно могло вновь зажечь угасшее было пламя. Карл Анжуйский отдал приказ его и Фридриха Австрийского[203] предать суду. Оба были приговорены к смерти. После прочтения приговора их отвели в часовню, затянутую черным крепом, и отслужили панихиду за упокой души. Им позволили исповедаться и причаститься, потом вывели на рыночную площадь города Неаполя (ибо неподалеку от этого города они были пленены и в нем томились в тюрьме), посередине которой возвышался эшафот, покрытый алым бархатом. Король пожелал присутствовать при казни. Конрадин, обратив взгляд к толпе, громко произнес, что не имел намерений узурпировать сицилийскую корону, но лишь стремился вернуть то, что принадлежало ему по божественному праву. «Я надеюсь, — добавил он, — что все государи Баварского дома, вся Германия отомстит за мою смерть». Своим наследником он назвал Педро, короля Арагонского[204], и одновременно бросил толпе свою перчатку в знак сложения с себя полномочий и передачи их своему преемнику[205].

Первому отрубили голову Фридриху. Конрадин, оплакав друга, вторым встал на колени и получил смертельный удар, положивший конец его короткой, но бурной жизни в возрасте семнадцати лет. Он был последним государем из знаменитого рода Штауфенов, герцогов Швабских, который правил Священной Римской империей германского народа в течение целого века, а королевством Сицилией в течение семидесяти шести лет. Смерть этих двух государей не была последней, за ней последовали другие казни, и Карл Анжуйский пролил еще много крови, прежде чем насытил ею свою ненависть.

Елизавета Баварская, мать Конрадина, прибыла в Неаполь через несколько дней после его смерти. Она везла из Германии большую сумму денег для выкупа сына, о трагической кончине которого узнала в пути. В глубокой печали на корабле под черными траурными парусами прибыла она в неаполитанский порт и ступила на землю Италии. При посредничестве архиепископа Неаполитанского она умоляла позволить ей поставить на месте его казни мраморный памятник, но король Карл отказал, полагая, что такой памятник мог бы одним фактом своего существования возбуждать немцев к мести. Ей позволили лишь перенести тело Конрадина в церковь неаполитанских кармелитов для отпевания[206].

Карл Анжуйский день ото дня становился все ненавистнее, и сицилийцы готовились избавиться от владычества тирана. Первым, кому пришел в голову этот дерзкий план, был синьор Джованни ди Прбчида, человек активный, решительный, скрытный, многоопытный в делах всякого рода, к тому же редкой осторожности, способный на исполнение любого самого дерзкого предприятия. Фридрих II и Манфред, хорошо знавшие его достоинства, всегда дарили его своим доверием и поручали выполнение самых ответственных заданий. Карл же совсем им не интересовался и на собственном опыте убедился, как опасно раздражать подданного, чьи способности могут однажды стать пагубными для всего государства.

Король Сицилии готовился вернуть константинопольский трон своему зятю Филиппу[207]. Синьор Прбчида, осведомленный о замыслах своего государя, тайно встретился с Михаилом Палеологом, сообщив тому о готовящемся нападении. Также он обещал ему помощь на Сицилии и союз с доном Педро, королем Арагонским. Император последовал советам синьора Прочиды, дал ему письма к дону Педро и сицилийским синьорам и направил на Сицилию своих послов под предлогом заключения союза с Карлом Анжуйским, а на самом деле — для изучения настроений тамошнего народа. Они оказались именно такими, на какие и рассчитывал Палеолог. Недовольство сицилийцев было всеобщим. Все на острове делалось посредством насилия: силой собирались даже налоги и подати, потому что никто их не хотел платить. Чиновники короля, почти сплошь французы, совершенно обнаглели и уже не довольствовались исполнением приказов своего государя, а охотно и часто измышляли свои собственные, выдавая их за указы короля.

Поскольку сицилийским грандам было запрещено вступать в брак без разрешения государя, часто злоупотребляли французские чиновники, требуя денег за право преимущественного ходатайства перед королем. Те же, кто отказывался подчиниться воле государя, наказывались изгнанием или тюрьмой. Галантность французов довела сицилийцев, гордых, ревнивых и мстительных от рождения, до крайнего возмущения.

Но прежде чем восстать, они попытались лично принести королю свои жалобы, ибо не могли поверить, что он знает о том, что им приходится терпеть. Они воображали, что, узнав об их горестном положении, король сумеет избавить их от бед. Уверовав в это, они полагали, что достаточно будет пробиться к его трону, чтобы навсегда избавиться от всех несчастий, но Карл отказался их выслушать и с угрозами велел удалиться. Не оставалось ничего другого, кроме надежды на помощь папы Николая III. К нему были направлены епископ и монах, добившиеся аудиенции и обстоятельно рассказавшие об угнетении сицилийцев и заклинавшие папу помешать королю совершать подобные беззакония в дальнейшем. Люди Карла Анжуйского набросились на депутатов по выходе тех из дворца папы. Монаха связали и бросили в тюрьму, прелат с трудом откупился, сообщив своим соотечественникам об «успехе» путешествия. Вскоре стало известно, что король так разгневан на сицилийцев, что грозится идти на их родину с огнем и мечом, обещая залить ее кровью[208].

В таком положении пребывали дела, когда синьор Джованни Прбчида вернулся из Греции. Он обо всем рассказал своим друзьям, и те дали ему письма к королю Арагона, в которых молили того избавить их от рабства, обещая в благодарность признать его своим сувереном. Синьор Прбчида, переодевшись монахом, прибыл в Рим и передал папе о настроениях сицилийской знати и договор, заключенный им с Михаилом Палеологом. Великий понтифик, ненавидевший Карла Анжуйского и к тому же охотно принявший дары императора Византии, согласился тоже написать королю Арагона, обещая ему королевство Сицилийское в том случае, если он его завоюет. Вскоре стало известно, что король Арагона принял предложение и обещал приступить к исполнению благого дела.

Смерть Николая III, случившаяся чуть позже, едва не расстроила все планы.

Карл Анжуйский с радостью узнал об этом, новый папа, как он надеялся, мог с гораздо большим благоволением отнестись к его давней мечте — возвращению Константинополя под власть его династии. Удовлетворение его было полным. Высший пост в римской церкви достался кардиналу Симону, ставшему папой под именем Мартина IV, который прежде, будучи папским легатом во Франции, способствовал воцарению Карла Анжуйского на сицилийском престоле. Для француза все складывалось превосходно. Король Арагона был в нерешительности, но синьор Прбчида, вновь совершив плавание в Константинополь, оттуда вместе с послами Палеолога направился морем в Каталонию, одну из испанских провинций, и там встретился с Арагонцем. От имени Михаила Палеолога тому была вручена большая сумма денег[209] для снаряжения флота и войска, которые должны были бы помочь сицилийской знати свергнуть иго Анжуйской династии. А чтобы ему было ясно, что дело предстоит серьезное, но правое и требующее благородной отваги, королю сказали: «Должно быть, вы забыли о тяжких оскорблениях, которые нанесли французы вашему дому. Разве не они лишили жизни вашего сиятельного предка Педро Арагонского, нашедшего смерть от их рук в битве при Мурете? Да, по правде сказать, смерть его была славной, потому что он пал с оружием в руках. Но разве кровь Конрадина, пролитая презренным палачом, не взывает вас к мести? Но даже если вам безразличны смертельные оскорбления, нанесенные вашему дому, должны ли вы отказаться от прав своей жены? Трон Сицилии принадлежит ей, и от вас зависит воссоединение его с вашим троном. Все сицилийцы настроены в вашу пользу и очень в вас верят, они стонут под игом тирании и надеются обрести именно в вас своего освободителя. Не обманите же их ожиданий». Речь эта произвела решающее впечатление на Педро Арагонского, и он решил довести до конца замысел, от которого, прежде чуть не отказался. Клятвенно заверив союзников в своей поддержке, он снарядил флот и объявил, что готовит его для войны с сарацинами.

В то время, как вел он свои приготовления, король Франции Филипп Отважный[210] послал к нему спросить, в какую же из арабских стран намерен он направиться, и предлагал свою помощь и деньги. Арагонец, не открыв ему правды, принял предложение своего шурина[211], и Филипп, смущенный такой великой скрытностью, просил короля Сицилии быть настороже, но Карл, слишком уверенный в собственной отваге и могуществе, не придал особого значения словам французского короля и приготовлениям арагонцев.

Между тем Джованни ди Прбчида, в одежде монаха путешествуя по Сицилии, всюду готовил своих сторонников к общему выступлению. Заговорщики собрались в Палермо на праздник Пасхи, который в этом году выпадал на 29 марта, и случилось так, что именно накануне этого дня один из французов изнасиловал местную женщину. Узнав об этом, сицилийцы взялись за оружие. Французские солдаты поддержали своего соотечественника. И повод этот стал началом знаменитой резни, получившей название «Сицилийской вечерни», поскольку сигналом к ее началу послужил звон колоколов, призывающих людей по всему острову на вечернюю молитву. Именно с этого момента и началось всеобщее истребление французов: их убивали без различия звания, пола и возраста, больше не было почтения ни к родственным, ни к дружеским узам. Жестокость дошла до того, что беременным французским женщинам вспарывали животы, чтобы не оставить на Сицилии и следа этой ненавистной нации. Все дышало ненавистью и местью. И все-таки был пощажен и избежал смерти некий провансалец, Гильем де Порселет, правитель небольшого города Калафатимы, известный в этом городе своей скромностью, добротой и справедливостью. С почестями был он отправлен на родину, оказавшись единственным из 8 тыс. французов и француженок, кто оказался достоин такой чести, — все остальные были умерщвлены самым различным образом. Кровавая трагедия произошла не только в Палермо, все остальные города острова следовали примеру столицы и с удовольствием проливали кровь французов.

Довольно долго Карл ничего не знал о происшедшей трагедии: с острова не поступало никаких вестей. Трудно представить себе чувства, переполнившие душу этого необузданного человека, когда стало ясно, что на острове произошла ужасная драма. Был срочно снаряжен флот, который предназначался для похода на Константинополь, а теперь, выйдя в открытое море, взял курс на Мессину и блокировал ее порт. Жители города, хорошо представляя степень угрожающей им опасности и боясь не устоять, просили помощи у папского легата, умоляя любыми средствами примирить их с королем. Но Карла еще больше разгневало то, что его подданные смеют торговаться и выставлять какие-то условия своему господину. Он прямо заявил, что лишает их всякой надежды на примирение, так что мессинцам оставалось готовиться к мужественному отпору. Король держал военный совет, решая, следует ли, не щадя, уничтожать город осадой и штурмом, рискуя обратить его в пепел, или дать его жителям несколько дней покоя, чтобы вынудить их самих вывесить белый флаг и принять все его условия. Некоторые советники короля призывали его к мести.

«Сир, — говорили они, — неужели вы позабыли о злодеяниях сицилийцев? Ваша слава требует смыть кровью преступников память об ужасном преступлении, совершенном ими против французского народа. Вот единственная причина вашего похода, не забывайте же о ней под влиянием иных обстоятельств и соображений. Воспользуемся ужасом, который обуял мессинцев при виде вашего войска. Если мы будем медлить, они успокоятся и приготовятся к осаде».

Более умеренные военачальники, безусловно стремившиеся к победе, но желавшие сохранить жизнь своих солдат, добивавшиеся цели менее дорогой ценой, возобладали. «Не найдется, — убеждали они, — ни одного мессинца, который не пожелал бы скорее пасть с оружием в руках, чем видеть, как будут грабить его дом, заковывать в цепи детей и насиловать его жену. Конечно, они будут насмерть сражаться против яростного и беспощадного врага. И сколько тогда храбрых солдат мы потеряем при взятии города? И даже когда возьмем его, сможем ли мы сами радоваться собственной победе? Разрушенные и обезображенные огнем стены домов, горы трупов, реки крови на улицах, город, обращенный в пустыню, — вот ужасное зрелище, которое будет представлять нашим глазам Мессина. С другой стороны, если судьба станет благоволить мятежникам и мы потерпим поражение, нам не только придется оплакивать потери, но и краснеть за наше поражение».

Карл колебался, считая такое предложение неуместным. Он был уверен, что времени терять нельзя и следует как можно скорее и решительнее покончить с Мессиной — за ней стояла вся Сицилия. Но самым удивительным было то, что, всегда и во всем слушаясь своего чувства, повинуясь лишь своему настроению, он не отважился или не смог настоять на этот раз на своей точке зрения. Мнение умеренных возобладало, началась длительная осада города. Поэтому у восставших было время укрепить город и спокойно ожидать помощи из Арагона.

Тем временем король Педро прибыл в Палермо, жители которого встретили его как освободителя. Он написал Карлу и гордо повелел ему удалиться из Сицилии, в противном случае угрожая силой вытеснить его с острова. Карл отвечал ему в том же духе, а позже, принужденный все-таки снять блокаду с Мессины, послал дону Педро письмо, полное самых грубых оскорблений, до которых никогда не следовало бы опускаться монарху.

Но обвинения и угрозы Карла Анжуйского нисколько не смутили арагонского короля. Честолюбивый, твердый в исполнении принятых решений, деятельный и осторожный, спокойный и уверенный в себе как во время успехов, так и во время поражений и неудач, он умел, нисколько не стесняясь в выборе средств, всегда достигать намеченной цели. Кроме этого ему помогали опытные и даровитые полководцы[212], которые каждый день добивались для короля новых и новых успехов, укрепляя его власть в новых владениях. Папа, не желавший отдавать сицилийский трон столь могущественному монарху, пытался остановить его угрозами отлучения от церкви. Но король Арагона лишь смеялся над громами и молниями Ватикана, гораздо больше опасаясь войск Франции, Тосканы и Ломбардии, посланных на подмогу его сопернику. Если бы Карл сумел извлечь для себя пользу из этой помощи, возможно, ему не составило бы труда вернуть себе сицилийскую корону, но он угодил в ловушку, устроенную арагонцем. Тот, опасаясь, что не сможет долго держаться против мощных сил объединенной коалиции, предложил Карлу прекратить распри, решив дело рыцарским турниром, в котором должны были биться по сто рыцарей с каждой стороны, включая и двух королей. Карл, в гораздо большей степени отважный, чем осторожный, посчитал, что будет обесчещен, если откажется от предложения. Он принял вызов и выбрал местом сражения город Бордо во Франции, в то время принадлежавший королю Англии.

В назначенный день Карл прибыл на место необычайной дуэли, однако противник его не появился. В планы короля Арагона вовсе не входило присутствие на турнире. Дон Педро всего лишь хотел удалить Карла из Италии и тем помешать ему воспользоваться помощью, спешащей к тому из Франции. Признаем, подобное поведение не делает ему чести, более того, оно пятном легло на его репутацию в глазах всех королей Европы, но он сумел извлечь из него пользу, потому что остался хозяином уже захваченного им трона. Конечно, чтобы вернуть утраченное, Карл предпринимал отчаянные, но безуспешные усилия, но смерть застигла его врасплох во время одного из походов, позволив оставить своим потомкам всего лишь часть своего обширного наследства — королевство Неаполитанское — и одни лишь претензии на все остальное. Суровость его правления лишила его Сицилии и вызвала восстание, трагически закончившееся для всех обитавших на острове французов.