Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

Глава 16. Великий старец Амвросий (Гренков)

Это было время, когда Господь укреплял в духе сокрушенного недугами старца Амвросия, — духовные силы его так очевидно проявлялись, что мало кто думал о его немощах. Он был в Оптиной светильник, светяй и горяй (ср.: Ин.5:35)… Люди к нему не сразу пошли. Отец Макарий, видя его скрытые от других дары, начал передавать ему некоторых своих духовных чад. Иноки еще мало обращались к отцу Амвросию. Но вот он принял великое наследство от покойных своих наставников, а затем от года к году росли людские потоки, текшие к его скитскому домику.

Он родился 23 ноября 1812 года в селе Липовицы Тамбовской губернии в семье пономаря Михаила Феодоровича Гренкова (мать его звали Марфой Николаевной). Дед его был священником храма и благочинным. Младенца назвали Александром в честь святого благоверного князя Александра Невского. День рождения младенца пришелся на день памяти этого святого князя, защитника нашего Отечества. А шли попразднственные дни Введения во храм Приснодевы Марии, отдание праздника совершено было 25 числа. Богородица как бы встретила пришедшего в мир будущего оптинского монаха-старца, уготовала ему витальницу во Введенской пустыни, убогую, но дорогую для многих и многих тысяч православных людей.

Двенадцати лет он стал учеником первого класса Тамбовского духовного училища, которое окончил первым по успеваемости учеником. В июле 1830 года он был принят в семинарию. И здесь учился хорошо. Один его соученик вспоминал: «Тут, бывало, на последние копейки купишь свечку, твердишь-твердишь заданные уроки, он же (Гренков) и мало занимается, а придет в класс, станет наставнику отвечать — точно как по писаному, лучше всех»272.

В июле 1836 года Александр Гренков окончил курс. За год до этого он перенес тяжелую болезнь. Была минута, когда ему стало так плохо, что он дал обещание Господу идти в монастырь, если встанет от этой болезни здрав. Господь воздвиг его от одра болезни, но в обитель он пришел только через четыре года. Была внутренняя борьба — с самим собой, так как мир оставался для юноши еще очень заманчивым. Полтора года он занимал место домашнего учителя у одного помещика. А 7 марта 1838-го заступил на должность педагога-наставника в первый класс Липецкого духовного училища. Затем стал преподавателем греческого языка в одном из старших классов. В свободное время он, имея общительный характер, любил поговорить и пошутить с товарищами-учителями. Но данный им Господу обет беспокоил его совесть.

«Для облегчения этого мучения, — пишет отец Агапит, биограф старца, — происходившего от упреков совести, для успокоения этого неумолимого судии Александр Михайлович стал прибегать к усердной молитве. В ночное время, когда товарищи его наставники покоились уже на ложах своих, он становился пред иконою Царицы Небесной, именуемой Тамбовской — его родительским благословением, и долго-долго — незримо и неслышимо для людей — молитвенные вопли его сокрушенного сердца возносились к Пречистой и Преблагословенной Утешительнице скорбящих. Но исконный враг рода человеческого не дремал. Молитвенный подвиг Александра Михайловича не мог надолго оставаться незамеченным молодыми его товарищами. И вот, как всегда бывает, под влиянием вражиим, молодежь и вовремя, и не вовремя, и у места, и не у места стала осыпать его разными колкими насмешками»273. Трудно было терпеть, но приходилось.

Он уходил в лес. Позднее старец вспоминал о том, что во время таких одиноких прогулок подходил он к ручью и слушал его журчание. Ему слышалось, что звонкие струи как бы выговаривают, и весьма ясно, слова: «Хвалите Бога!.. Храните Бога!..». «Долго стоял я, — вспоминал старец Амвросий, — слушал этот таинственный голос природы и очень удивлялся сему»274.

В июле 1839 года, когда были летние вакации, Александр Михайлович с одним своим товарищем поехал в село Троекурово к затворнику Илариону, чтобы испросить у него совета и благословения на дальнейшую свою жизнь. Затворник сказал Александру Михайловичу: «Иди в Оптину. Ты там нужен». После этого будущий старец совершил поездку в Троице-Сергиеву Лавру, вернулся в свое училище, но в то время, как начались занятия, он бросил все и уехал в Оптину пустынь, тайно, никому об этом не сказав, кроме одного товарища, которого просил об этом молчать. Так, без паспорта, с одним семинарским аттестатом поспешил он к тихому пристанищу, в богоспасаемую обитель. 8 октября он прибыл туда. Было воскресенье. Шла поздняя обедня. Александр Михайлович поместился в гостинице, а потом пошел к старцу Леониду.

«С истинно христианскою любовию, — пишет отец Агапит, — принял старец Лев нового пришельца, одобряя и благословляя его доброе намерение служить Господу в лике иноков… По его благословению Александр Михайлович отпустил своего кучера в обратный путь и остался навсегда в Оптиной»275.

Дело с Липецким училищем, благодаря заботам старцев Леонида и Макария, уладилось. В марте 1840 года Александр Михайлович был приукажен в качестве послушника и одет в подрясник. В ноябре того же года он был переведен в скит, откуда и ходил к старцу. Послушание же его сначала было на кухне, где он помогал повару276. Через год его постригли в рясофор. Старец Леонид, чувствуя, что его земные дни сочтены, передал Александра отцу Макарию. Как вспоминал впоследствии старец Амвросий: «Покойный старец тогда призвал к себе батюшку отца Макария и говорит ему: “Вот, человек больно ютится к нам, старцам. Я теперь уж очень стал слаб. Так вот я и передаю тебе его из полы в полу, — владей им как знаешь!”»277.

Отец Макарий взял его к себе в келейники. 29 ноября 1842 года согласно разрешению Святейшего Синода Александр был пострижен в мантию и наречен Амвросием, во имя святого Амвросия, епископа Медиоланского (память его 7 декабря). Ему было в это время тридцать лет. 2 февраля 1843 года последовало его рукоположение во иеродиакона, а 9 октября 1845-го — во иеромонаха. «Несмотря на слабость своего здоровья, — писал отец Агапит, — молодой иеромонах Амвросий понуждался, наряду с прочими иеромонахами, хотя, может быть, и не всегда, отправлять в монастыре чреду священнослужения. Но он уже так был слаб, что, как сам после вспоминал, не мог долго держать потир одной рукой. <…>

Вследствие болезненности, отчасти же и по сану, иеромонах Амвросий теперь уже должен был оставить послушание келейника у старца Макария, потому 2 января 1846 года он переведен был в другую келью, которая находится в северо-западной части корпуса, от скитской церкви на север»278.

В августе 1846 года Калужский преосвященный Николай по просьбе отца Макария назначил отца Амвросия ему помощником по духовничеству. В сентябре того же года вследствие сильной простуды (он ездил приглашать в Оптину владыку Илиодора, архиепископа Курского и Белгородского) отец Амвросий заболел и скоро пришел в крайнее изнеможение. С этой поры болезненность не оставляла его, и он в декабре 1847 года дал подписку в том, что желает быть оставленным в обители за штатом. После медицинского освидетельствования отец Амвросий был исключен из штата братии, но оставлен на пропитании и призрении обители.

Отец Амвросий долго не мог встать на ноги и только летом 1848 года впервые вышел из келии на воздух. Он прошелся, опираясь на палку, по дорожке за скитской сажалкой вдоль восточной ограды. Уже здесь он получил монашеский урок, о котором вспоминал потом с благодарностью. Встретил его на дорожке игумен Варлаам и спросил: «Ну что, поправляешься?». Отец Амвросий отвечал: «Да вот, слава милосердому Господу, оставил на покаяние». «Отец игумен остановился и, глядя на меня, — вспоминал старец, — начал говорить смиряющим тоном: “А что ж, ты думаешь, лучше что ли будешь? Нет, не будешь лучше: хуже, хуже будешь”». Рассказывая об этом, старец говорил: «Вот теперь и сам вижу, что стал хуже»279.

«Болезни тяжелее скорбей» — так говорил отец Амвросий. Коснемся здесь еще раз его физического состояния, чтобы хотя отчасти представить себе, что он преодолевал (а его недугов, пожалуй, и на пятерых хватило бы). «С течением времени, — пишет отец Агапит, — здоровье отца Амвросия… несколько поправилось, но совершенно не восстановилось, и разные его недуги более или менее давали себя чувствовать уже во всю последующую его жизнь до самой кончины. То усиливался у него катар желудка и кишок, открывалась рвота, то ощущалась нервная боль, то простуда с лихорадочным ознобом и просто жестокая лихорадка. К тому же еще стали появляться геморроидальные кровоистечения, которые по временам до того измождали страдальца, что он лежал в постели точно мертвый. Несмотря на это, он не только никогда не скорбел о своих болезнях, но даже считал их необходимыми для своего духовного преуспеяния. Веруя вполне и уразумевая собственным опытом, что аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни (2Кор.4:16), он никогда и не желал себе совершенного оздравления. И другим потому всегда говаривал: “Монаху не следует серьезно лечиться, а только подлечиваться” для того, конечно, чтобы не лежать в постели и не быть в тягость другим. Так и сам он постоянно подлечивался. На столе у него потому всегда стояло много пузырьков с разными лекарствами. Доктор же приглашался только в крайних случаях»280.

Конечно, отец Амвросий скрывал свою духовную жизнь, свои молитвенные и аскетические подвиги. Под руководством старца Макария начал он проходить умную молитву и, лежа в болезни, не только не оставлял ее, но в ней укреплялся более и более. При старце же Макарии, работая с ним над приготовляемыми к изданию рукописями, много читал святоотеческих писаний и у себя в келии, многое проходил делом и запоминал так хорошо, что, когда к нему как к духовнику обращался кто-нибудь из братии, он мог взять книгу и открыть место, где содержался ответ на предложенный вопрос.

В 1852 году, 8 мая, отъезжая в Москву по неотложному делу, старец Макарий собрал скитскую братию к себе на чай и объявил, что в его отсутствие за порядком в скиту будет смотреть иеромонах Пафнутий, а назидание духовное братии поручается отцу Амвросию. Игумен Марк вспоминал, что он ходил к отцу Амвросию для откровения помыслов и всегда заставал его за книгой. Тот же отец Марк вспоминал, что наставления свои старец Амвросий «преподавал не от своего мудрования и рассуждения, хотя и богат был духовным разумом…Предлагал не свои советы, а непременно деятельное учение святых отцов. Для сего, бывало, раскроет книгу того или другого отца, найдет, сообразно с устроением пришедшего брата, главу писания, велит прочитать и затем спросит, как брат понимает ее. Если кто не понимал прочитанного, то старец разъяснял содержание святоотеческого учения весьма толково. И все это делалось с безграничною отеческою любовию и благопожеланием. <…> К согрешающим, но чистосердечно кающимся и исправляющимся он был снисходителен и милостив паче меры»281.

По поручению старца Макария отец Амвросий ходил для беседы с посетителями и на гостиницу. Ему же были поручены для духовного окормления монахини Борисовской пустыни Курской губернии, которые приезжали в Оптину, и отец Амвросий беседовал с ними на гостинице.

Настало время, когда уже и те из монахов, которые — по немощи человеческой — некогда завидовали его столь быстрому рукоположению в священный сан, начали относиться к нему с уважением. Внутренняя жизнь отца Амвросия стала обнаруживаться в делах. Еще до кончины отца Макария он был келейно пострижен в схиму (дата этого события неизвестна). После кончины старца Макария он перешел в ту келию у скитских ворот, где и прожил до конца жизни, вернее — до отъезда в Шамординскую обитель. Отец Амвросий стал признанным старцем. В 1862 году ему уже помогают в писании писем к духовным чадам два письмоводителя, которых он для смирения называл писарями. Когда не стало сначала архимандрита Моисея, а потом и его брата отца Антония, то многие из их чад перешли под руководство отца Амвросия.

В феврале 1871 года отец Амвросий слег с опасным обострением болезни. Лечение не помогало. Белёвские монахини, духовные чада его, получили со Святой горы Афон икону великомученика и целителя Пантелеимона, заказанную ими для отца Амвросия, а 24 февраля перед этой иконой в келии страждущего отправлено было бдение, наутро же — молебен с акафистом. С этого времени старцу стало лучше. Летом он даже смог выехать вместе с отцом Климентом на скитскую дачу в лесу, где продолжал принимать посетителей. Были солнце и воздух, свежая листва и душистая хвоя леса, но почти не было времени просто отдохнуть: всё люди и люди… Впрочем, старец никогда не сетовал на это. Но в августе, на даче, у него открылось кровотечение. Старец писал владыке Петру, Томскому епископу (еще студентом Духовной Академии бывавшему у него в Оптиной): «…в утренние и вечерние часы [я] имел свободу от посетителей, но зато в остальное время они так меня обременяли, что к концу лета я выбился из сил….. После этой болезни я заметно стал слабее прежнего»282.

Однажды на общем благословении старец объяснил своим посетительницам, что всю ночь не спал. Все начали расспрашивать — отчего да как же это… Старец и говорит: «Вот все могут говорить о своих болезнях, а я и не говори: начнутся оханья, слезы… Иногда так прижмет, что думаю — вот пришел конец». В другой же раз сказал: «Всё скрывал свои болезни, а теперь уж хочу говорить, — может быть, легче будет»283.

Что представляла собою келия, в которой жил отец Амвросий, — об этом подробно пишет отец Агапит: «…изнутри скита — дверь в небольшой коридор, по обеим сторонам которого — простые низенькие скамьи для приходящих монахов и простых посетителей мужеского пола. Направо первая дверь в небольшую приемную келию, где старец занимался с почетными лицами. Так и называлась эта келия — “почетным местом”. Передний угол ее занят был святыми иконами. На стенах висело несколько картин, между которыми можно было видеть портреты: Государя Императора Александра II; митрополитов Филарета и Иннокентия Московских; Филарета, Арсения и Иоанникия Киевских; Калужских иерархов — Григория II, Владимира и Анастасия; молдавского старца Паисия (Величковского) и других духовных старцев, оптинских и не оптинских. Диван, стулья, стол и этажерка с книгами духовного содержания… <…> Рядом с приемной маленькая келейка келейника отца Михаила. Против приемной — дверь в келию самого старца Амвросия, которая всегда была на крючке и отпиралась только во время служений келейных бдений и еще в некоторых исключительных случаях. Келия старца была с переднею, в которой висела его простая, иногда даже заплатанная одежда… <…> Самая келия старца вся увешана была святыми иконами и портретами духовных лиц, большею частию принесенными в дар… <…> У восточной стены стоял письмоводительский небольшой столик… В святом углу аналой в виде шкафчика… Далее вдоль южной стены другой стол, на котором стояли некоторые иконы, подсвечники с восковыми свечами и лежало несколько духовных книг. Вдоль западной стены стояла койка, на которой старец Амвросий давал покой своему многострадальному телу. Сзади койки печка, в зимнее время вся заваленная чулками и увешанная фланелевыми рубашками. К северной стороне приставлен был шкап, весь наполненный отеческими и другими духовно-нравственными книгами. Между шкапом и печкой дверь. Затем табуретки три-четыре и два старинных кресла для почетных посетителей»284.

В Летописи скита за 1877 год — без означения месяца и числа — записано: «Старец батюшка отец Амвросий благословил для памяти записать, что в его келии находятся следующие святыни:

1) Крест сребропозлащенный, 1 вершок в длину, ѕ вершка в ширину, на золотой цепочке с подписью на поперечнике с одной стороны: “Вар. А.”, а с другой: “Помилуй мя, Боже, помилуй мя”. С частицей древа Животворящего Креста Господня. Крест сей получен от севской помещицы тайной советницы Варвары Павловны Афанасенко;

2) Крест сребропозлащенный… с выпуклым Распятием, с частицами мощей: святителя Амвросия Медиоланского; Алексия, Человека Божия; преподобного Марка и преподобной Таисии. Получен 31 августа 1870 года чрез белёвскую монахиню мать Рахиль (в схиме Гавриилу) Розову от петербургской купчихи Натальи Назарьевны Васильевой и супруга ее Герасима Васильевича Васильева (эти частицы святых мощей получены Васильевыми из Кирсановского девичьего монастыря, коему они много благодетельствовали);

3) Крест сребропозлащенный, ѕ вершка в длину, ⅝ вершка в ширину. С передней стороны изображено Распятие, с задней стороны подписи: в верхней части — “Часть Животворящего древа”; в поперечнике — “Мощи Иоанна Предтечи”, “Часть Ризы Господней”, “Мощи Николая, Чудотворца Мирликийского”, в нижней части — “Мощи Тихона Чудотворца”, “Мощи Сергия Радонежского”. Сей крест получен от мосальской помещицы (живущей в Москве) Евпраксии Павловны Хлюстиной;

4) Сребропозлащенный ковчежец с частицею мощей святого великомученика Пантелеимона. Получен 28 декабря 1872 года чрез белёвскую послушницу Александру Ивановну Баскакову от афонского иеромонаха Арсения285;

5) Крест сребропозлащенный с изображением чернью Распятия, ѕ вершка в длину, ⅝ вершка в ширину, с частицею древа Животворящего Креста Господня;

6) Дщица в сребропозлащенном окладе, 2 вершка в длину, 1ѕ в ширину, с частицами мощей святых: Иоанна Златоуста, Гурия, Германа и Варсонофия Казанских, князя Константина Ярославского, Ефрема Сирина, Маркелла, Феодора Тирона, Георгия, Евгения, Варвары. Получена в 1874 году от Константина Николаевича Леонтьева с просьбою по времени возвратить ему;

7) Икона на доске священномученика Харалампия, 2ј вершка в длину, 1⅝ вершка в ширину, с частицами мощей священномученика Харалампия и святого Петра Иерусалимского. Получена от Елисаветы Егоровой, живущей близ Тихоновой пустыни;

8) Медальончик (складень) с изображением Божией Матери и святого Ангела Хранителя, с частицею мощей святого Тихона Задонского. Получен от Поликсены Васильевны Саломон в мае 1870 года;

9) Крупный медальон сребропозлащенный с частицею мощей святого Тихона Задонского. Получен от Варвары Викентьевны Шиховской, скончавшейся 8 июня 1877 года;

10) Крест сребропозлащенный, 2 вершка в длину, 1 вершок в ширину с изображением Распятия чернью. На задней стороне подпись: “Мощи святого апостола и евангелиста Луки; святого мученика Феодора Стратилата; святого великомученика Георгия Победоносца; святого великомученика Димитрия Солунского; преподобного Онуфрия Великого”. Но всех сих означенных мощей в кресте не оказалось; а положены частица древа Господня и мощи святого Тихона Задонского;

11) Крест сребропозлащенный, 2 вершка в длину, 1ѕ вершка в ширину, с округленными оконечностями. С частицами мощей новых Афонских мучеников: святых Игнатия, Евфимия и Акакия. Привезены с Афона в сентябре 1860 года»286.

Теперь продолжим описание домика старца. «Рядом с келиею старца — келия другого его келейника, отца Иосифа [Литовкина]… тоже вся в иконах и портретах. Далее к этой келии пристроена была маленькая кухня для приготовления болезненному старцу незатейливой пищи, где помещался и повар-послушник. Против входных дверей с парадного крыльца, пройдя весь коридор, дверь в хибарку, пристроенное довольно просторное отделение для женского пола, состоявшее из нескольких комнат и коридора, который вел в заднюю еще хибарку, из которой [был] уже выход на улицу. И здесь было множество икон, между которыми особенно выдающеюся была большая афонская икона Божией Матери, именуемая “Достойно есть…”, а также и множество портретов духовных лиц»287.

До конца семидесятых годов порядок дня старца был следующий. Часа в четыре утра отец Амвросий звонил в колокольчик и келейники, придя, читали утренние молитвы, 12 псалмов и 1-й час. После краткого отдыха читались 3-й и 6-й часы с изобразительными и канон дня с акафистом Спасителю или Божией Матери, которые старец слушал стоя. Затем он умывался (всегда без мыла), а келейники, поливая на руки ему воду, задавали вопросы, на которые он и отвечал тут же. Подкрепляясь чаем, старец диктовал письма и потом выходил к посетителям — и уже занимался ими до вечера.

Позднее, когда он сильно ослабел, старец вставал для слушания правила часов в пять. Случалось даже, что по его приказанию келейники будили его и поднимали чуть не силком. «Встанет, — пишет отец Агапит, — с опухшим лицом, с лихорадочным ознобом или ревматическими болями в теле, умоется, начнет растираться спиртом или какою-нибудь мазью. Келейники же все-таки задают вопросы, а старец едва слышным голосом отвечает. <…> За умыванием… следовало чаепитие. <…> В это время неподалеку от него обязан был сидеть за письменным столиком кто-либо из его “писарей”. Когда жив был отец Климент Зедергольм, он за этим делом был почти бессменно. Старец и кушал, и в то же время диктовал кому-нибудь нужное письмо. <…> Пока старец диктовал письмо, мало-помалу подходили к его жилью посетители — с одной стороны, изнутри скита, мужчины, а совне женский пол. Не успел он еще окончить нужное письмо, а уж народ начал и в дверь стучаться, и звонить в проведенный снаружи к его келии колокольчик. Выйдет келейник. Просят доложить. Тот обыкновенно отвечает: “Старец занят”. Вскорости опять со стороны нетерпеливых посетителей стук и звон»288. Коридор с мужской стороны и женская хибарка полны народу. Часам к десяти старец выходил. Сначала в коридор к мужчинам — кого благословит, с кем поговорит. В хибарке у женщин приходилось ему быть подольше. В полдень он обедал в келии отца Иосифа: немного ухи, кисель и кусок белого хлеба (в постный день вместо ухи картофельный суп). Все с подсолнечным маслом. Обедал он минут десять. Иногда сразу после этого велел пускать посетителей прямо сюда, в келию, на благословение, — сначала мужчин, потом женщин. Здесь он вразумлял некоторых кратким словом, метким замечанием или шуткой, говоря нередко в рифму, как народный «раешник». Отдохнув у себя в келии, старец снова выходил в хибарку, чтобы благословить не успевших протиснуться к нему после обеда.

«Дверь отворялась, — пишет отец Агапит, — и на пороге появлялся старец в белом балахоне, сверх которого всегда, и зимою и летом, носил легонькую меховую ряску, и в ваточной шапке на голове. Выйдя из двери и остановись на ступеньке, он всегда молился перед поставленною здесь иконою Божией Матери “Достойно есть” и проходил далее, внимательно вглядываясь в просивших у него благословения и осеняя их крестным знамением. Из толпы слышались вопросы, на которые он давал простые, но мудрые ответы. Иногда старец садился, и тогда все присутствовавшие становились вокруг него на колени, с глубоким вниманием слушая его беседу, смысл которой всегда заключал в себе полезное нравоучение или обличение чьих-либо недостатков. Чаще всего предлагал он советы о терпении, снисхождении к немощам ближнего и понуждении себя к добру, говоря, что Царствие Божие нудится (Мф.11:12), что многими скорбями подобает нам внити в Царствие Божие (Деян.14:22) и: претерпевый до конца, той спасен будет (Мф.10:22). <…> Летом в теплые дни выходил он благословлять на воздух, и появление его было истинною радостию для всех, томившихся ожиданием. От самого крыльца хибарки устроены были на столбиках жерди, по одну сторону которых стоял народ, а по другую шел согбенный старец, преподавая всем по ряду благословение, и, временем останавливаясь, давал по вопросам ответы. За оградку к старцу, без его позволения и благословения, зайти никто не смел. <…> Преподав через силу благословение, старец направлялся к себе для отдохновения. Народ, по обычаю, толпился около него; подымался шум и суматоха; некоторые хватались за края его одежды, чтобы сказать “словечко”. Старец едва выбирался из толпы, нередко оставляя в руках народа и верхнюю свою меховую ряску, которую уже после келейники приносили ему… <…>

Бывали, хотя весьма редко, и такие дни, в которые старец после обеда вовсе не отдыхал, может быть потому, что чувствовал в себе довольно сил… Тогда он звал к себе писаря и диктовал кому-нибудь письмо. Таким образом, у него минуты одной не проходило в праздности. <…> После краткого полуденного отдыха, часа в три, старец был опять на ногах, и, если чувствовал здоровье свое порядочным, опять шел к посетителям толковать; если же был слаб, принимал народ в келье отца Иосифа, лежа на его койке. Тут он среди толков с народом и чай пил часов в пять вечера. И опять, и опять принимал и толковал, толковал и принимал. <…>

Часов в восемь старец ужинал, — подавалось на стол то же, что и в обед. И среди ужина келейники кое о ком и кое о чем спрашивали старца, а он не переставал отвечать. <…> Вскоре после ужина, если силы старца окончательно изнемогали, он ограничивался преподанием всем общего благословения. Если же силы еще не совсем оставляли его, то опять начинались обычные прием и толки, которые и продолжались иногда часов до одиннадцати ночи. <…>

Среди толков с народом в зимнее время, не выходя из келии, старец… часто получал сильную простуду от одного холодного воздуха, если посетители, не обогревшись, входили к нему прямо с улицы…За всеми уследить было нельзя. <…>

Несмотря на крайнее обессиление и болезненность старца, день всегда заключался вечерним молитвенным правилом, состоявшим из малого повечерия, канона Ангелу Хранителю и вечерних молитв. От целодневных почти беспрерывных докладов келейники, то и дело притом приводившие к старцу и выводившие посетителей, едва стояли на ногах; однако попеременно читали означенные молитвословия. Часто, несмотря на усиленное напряжение, глаза слипались, уста смыкались и чтец от налегавшей дремоты то и дело спотыкался в чтении, а сам старец временем лежал на койке почти без чувств. По окончании правила он, по обычаю, у предстоящих испрашивал прощения, елика согреших делом, словом и помышлением. В заключение келейники принимали от старца благословение и направлялись к выходу. Зазвонят иногда часы. Слабым, едва слышным голосом спросит старец: “Сколько это?”. Ответят: “Двенадцать”. — “Опоздали”, — скажет.

Спать ложился батюшка всегда одетым, летом в балахон, а зимой в ватный подрясник, опоясанный непременно кожаным поясом. На голове имел всегда шапку монашескую, а в руках четки. Снимал только сапоги, оставаясь в одних чулках. Богу известно, как проводил старец ночные часы. Только по приходе к нему на утреннее правило келейники замечали, что во время ночи он переменил несколько фланелевых рубашек; из чего можно видеть, что непрерывного сна не имел. Тем заканчивались суточные труды старца. На следующий день его опять ожидали те же беспрерывные толки»289.

Накануне воскресных и праздничных дней в келиях старца Амвросия служилось бдение. Эти бдения были особенно любимы и скитянами, и многими близкими к старцу посетителями. При этом, чтобы не тесниться всем в комнате, певчие стояли в передней, а когда бдения стали еще более многолюдными, — в коридоре при растворенных дверях. В комнате старца были только служащий иеромонах и несколько человек из более важных гостей: например, очень любил эти службы граф Александр Петрович Толстой (он приезжал в скит в 1864, 1865 и 1866 годах и гостил по несколько дней в келии отца Климента). Сам старец во время бдения при чтении паремий, кафизм и канона исповедовал в комнате отца Иосифа. Если исповедников не было, старец сидел и иногда даже лежал, внимая всему, что поется и читается.

Константин Николаевич Леонтьев писал из Иоанно-Предтеченского скита в июле 1887 года: «Очень часто у отца Амвросия бывают в келии домашние всенощные; почти всегда не выстаиваю, а высиживаю их в креслах… Отец Амвросий так иногда и лежит даже от слабости во время службы»290.

Утром старец с келейниками вставал от сна за час до литургии, которая в скиту начиналась в шесть часов. По прочтении часов с изобразительными он отпускал келейников в храм, оставаясь в безмолвии. Возвратившиеся из храма келейники заставали его сидящим на кровати с поджатыми ногами и читающим книгу. Читая, он имел обыкновение подчеркивать некоторые места. Он прочитывал что-нибудь пришедшим из книги и, благословив, отпускал пить чай. Потом он диктовал письмоводителю ответы на письма. Вскоре коридор и хибарка наполнялись посетителями, начинались стук, звон, говор, и все это делалось в праздники, как и в будни, до вечера. Посетителей в такие дни было больше, чем обычно, и старец уставал сильнее, чем в будни.

Перед праздниками Рождества Христова и Воскресения Христова старец диктовал поздравительные письма разным лицам, духовным и мирским, монахам и монахиням. Сначала это были краткие, в две-три фразы, записки каждому лицу персонально, а потом старец, решив, что «уж если писать, так написать должно что-нибудь полезное и назидательное», стал рассылать общие письма, что длилось потом двадцать один год. Удивительно, что поучения и толкования, предлагавшиеся им в поздравительных письмах, были все разные, то есть не было повторений одного и того же предмета. Впоследствии — в 1892 году — эти общие послания были изданы особой книгой.

Перед указанными этими двумя великими праздниками старец ложился отдохнуть раньше обычного. В полночь, при звуке колокола, призывавшего к утрене, он вставал. Служащий иеромонах и певчие были наготове. Начиналась утреня в келии старца. Потом приходила вся братия — и монастырская, и скитская — поздравить отца Амвросия с праздником. Тут славили Христа, пели 9-ю песнь Пасхального канона, и старец христосовался со всеми, наделяя каждого красным яйцом. Прослушав праздничные часы, он отпускал келейников к обедне. На другой день Пасхи или Рождества Христова настоятель Оптиной пустыни архимандрит Исаакий служил в скиту соборне литургию. Старец принимал у себя поздравителей и обычных посетителей. Отец Исаакий со всеми иеромонахами и иеродиаконом приходил к нему после службы на чай, за которым всегда шла беседа.

С особенной торжественностью отмечался и день Ангела отца Амвросия, 7 декабря. С вечера в его келии было бдение. В монастыре и в скиту служились литургии с молебнами святому Амвросию Медиоланскому и с возглашением многолетия старцу Амвросию. Настоятель отец Исаакий служил в скиту. Потом все служившие шли с поздравлениями к старцу. Во всех комнатах домика ставилось угощение. Всех пришедших поили сладким чаем с булками. Во время обеда, когда братия отправлялась в трапезу, там бывало предлагаемо от имени старца велие утешение. В то же время для настоятеля и старшей братии устраивался обед в келии отца Амвросия. После этого набирался второй стол, а в хибарке, где собирались духовные дочери отца Амвросия, в основном монахини, также предлагалось угощение, народу бывало в этот день здесь великое множество. Всем хотелось поздравить старца, все издержки на угощение в этот день брала на себя помещица Александра Николаевна Ключарёва, жившая при Оптиной в гостинице. При постриге в мантию она, из любви к своему духовному отцу и старцу, приняла имя Амвросия.

В главах о старце Амвросии мы встречаем имя его келейника отца Михаила. Эту весьма трудную должность он нес с любовью, не жалея сил, будучи во всем верным старцу. В миру его звали Максим Лукич Андреев, он родился в 1821 году в Москве. О семье его и годах детства и отрочества ничего не известно. Впоследствии он работал инженером на ткацкой фабрике. Он был глубоко верующим человеком, жил почти по-монашески, посещал богослужения, с особенной радостью те, на которых священнодействовал митрополит Московский Филарет. Мысли о монашестве посещали его с ранних лет. Но уже в зрелом возрасте он решился порвать с миром и отправился в паломничество по монастырям. Был он в Киево-Печерской Лавре. Год спустя он пришел в Иоанно-Предтеченский скит Оптиной пустыни. Старец Амвросий, посмотрев на него, посоветовал ему здесь остаться. 24 февраля 1863 года был он взят в келейники к отцу Амвросию и пробыл на этом месте более двадцати лет. 15 апреля 1864 года он был пострижен в рясофор, а в 1870-м, в Неделю ваий, — в мантию с именем Михаил. 16 мая 1877 года отец Михаил был рукоположен в сан иеродиакона, а 29 июня 1883-го — во иеромонаха291.

Нелегко было ему келейничать при столь многочисленных посетителях, осаждавших старца Амвросия. Но он, как человек доброжелательный, хотя и грубоватый в разговоре иногда, ко всем относился ровно. Отец Амвросий заметил также, что в хозяйственном отношении бывший инженер весьма сметлив и знающ, поэтому, если в скиту или в Шамординской обители предпринимались какие-нибудь сложные дела в виде построения зданий или чего-нибудь другого, старец поручал отцу Михаилу присматривать за каждым таким делом. Строили корпус для отца Климента — отец Михаил был главным распорядителем. Куплено имение в Шамордине — отец Михаил посылается осматривать и оценивать его с разных точек зрения… Будучи хорошо начитанным в святоотеческих творениях, он иногда вступал в словесное состязание с раскольниками. Будучи келейником, он не отказывался служить и литургию в скиту. Со временем у него появились и люди, которые пользовались его духовными советами. Отец Амвросий однажды, взглянув на отца Михаила, как бы шутя сказал: «Еще попущением Божиим может быть и старцем!».

После кончины старца Амвросия отец Михаил определен был отправлять вместе с скитскими братиями скитские правила в соборной келии. Незадолго до кончины он был пострижен в схиму без перемены имени. 21 декабря 1897 года он, проболев несколько месяцев, скончался.