Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

Глава 17. Толстой, Достоевский и Леонтьев в Оптиной. Некрополь 1880-х годов

Об отношениях старца Амвросия и Л.Н. Толстого написано много. Писатель-ересиарх, в котором старец особенно отметил одну черту, но важнейшую — гордость, словно гонимый остатками задавленной в его душе совести, не раз появлялся в скиту, но не получил здесь для себя никакой пользы. В первый раз он был у отца Амвросия в 1877 году вместе с критиком и философом Н.Н. Страховым. Как он сказал тогда Страхову, «там я монахам расскажу все причины, по которым не могу верить»… После посещения ими старца Страхов писал Толстому в Ясную Поляну: «Меня отец Амвросий назвал молчуном, и вообще считают, что я закоснел в неверии, а вы гораздо ближе меня к вере»292. Действительно, Страхов был в более тяжелом духовном состоянии, чем Толстой, и Оптина его не интересовала: он был просто попутчиком любимого им писателя, произведения которого хвалил и разбирал в своих статьях в толстых журналах. Тогда около двух лет Толстой делал попытки заставить себя верить в Бога, ходил в храм, соблюдал посты. В 1879 году наступил перелом — он погрузился в критику Церкви и начал сочинять свою веру, которую потом назвали «толстовством».

В июне 1881 года он пришел в Оптину пешком в сопровождении яснополянского учителя Д.Ф. Виноградова и слуги. «Отрадные впечатления на этот раз были вызваны путешествием, дорогой, а не монастырем, — пишет литературовед В. Котельников. — Совсем иными глазами смотрит теперь Толстой на пустынь, на старца: его раздражает “болезненная” вера “бедного” отца Амвросия; и в старце, и в других монахах он находит суетность, грубость, он обвиняет отца Ювеналия (Половцева) и старца в непонимании Священного Писания. И все же в заключение этого посещения он сказал услышанные несколькими лицами слова: “Этот отец Амвросий совсем святой человек”. Еще более непримиримо был настроен Толстой в свой приезд в феврале 1890 года. Не столько пустынь, сколько старые монахи и сам отец Амвросий вызывали беспощадное его осуждение»293.

В дальнейшем Толстой приезжал в Оптину в 1896 и 1910 годах.

Фёдор Михайлович Достоевский побывал у старца Амвросия в июне 1878 года. Он ездил в Оптину с Владимиром Сергеевичем Соловьёвым, известным философом. Весной этого года Достоевский пережил тяжелую утрату — похоронил скончавшегося во время припадка эпилепсии своего трехлетнего сына Алексея. Жена писателя, Анна Григорьевна, писала в своем дневнике: «Чтобы хоть несколько успокоить Фёдора Михайловича и отвлечь его от грустных дум, я упросила Вл. С. Соловьёва, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Фёдора Михайловича поехать с ним в Оптину пустынь, куда Соловьёв собирался ехать этим летом. Посещение Оптиной пустыни было давнишнею мечтою Фёдора Михайловича»294.

Они отправились 23 июня. В Оптиной пробыли двое суток. На обратном пути Фёдор Михайлович навестил в селе Прыски близ Оптиной своего давнего знакомого (они были связаны по делу Петрашевского) помещика Н.С. Кашкина. «С тогдашним знаменитым старцем отцом Амвросием, — писала А.Г. Достоевская, — Фёдор Михайлович виделся три раза: раз в толпе, при народе, и два раза наедине — и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление. Когда Фёдор Михайлович рассказал старцу о постигшем его несчастии и о моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Фёдор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе (“Братья Карамазовы”. — Сост.) старец Зосима сказал опечаленной матери. Из рассказов Фёдора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведцем был этот всеми уважаемый старец»295.

В 1878–1880 годах Достоевский писал свой последний роман «Братья Карамазовы», в котором так или иначе отозвались некоторые моменты оптинской жизни, но все — в переработанном и приспособленном к художественным авторским задачам виде. От духа оптинского в романе не осталось ничего. К.Н. Леонтьев в 1885 году писал: «Я готов верить, что, поживи Достоевский еще два-три года, он еще гораздо ближе, чем в “Карамазовых”, подошел бы к Церкви и даже к монашеству, которое он любил и уважал, хотя, видимо, очень мало знал и больше все хотел учить монахов, чем сам учиться у них»296.

Полемизируя с речью Достоевского о Пушкине, находя более верного и православного в речи на том же пушкинском празднике (открытия памятника Пушкину в Москве в мае 1880 года) К.П. Победоносцева, Леонтьев писал: «Во-первых, в речи г. Победоносцева Христос познается не иначе как через Церковь: “Любите прежде всего Церковь”. В речи г. Достоевского Христос, по-видимому, по крайней мере до того, помимо Церкви, доступен всякому из нас, что мы считаем себя вправе, даже не справясь с азбукою катехизиса, то есть с самыми существенными положениями и безусловными требованиями православного учения, приписывать Спасителю никогда не высказанные Им обещания “всеобщего братства народов”, “повсеместного мира” и “гармонии”»297.

Константин Николаевич Леонтьев отметил тут главное: художник в душе Достоевского слишком доверил своим чувствам, своему вкусу, мыслям, желаниям, своей писательской фантазии. Тем не менее, любовь к монастырям и монашеству в «Братьях Карамазовых» высказана с очевидностью. Пусть старец Зосима не похож на оптинских старцев, пусть во всех разговорах героев романа слишком много экзальтации, но светский читатель, особенно сочувствующий православной вере, однако еще не нашедший к ней пути, находит на страницах «Карамазовых» для себя много убедительного, направляющего к путям истинным. Много было людей, пришедших к вере через чтение этого произведения Достоевского, но потом, укрепившись в церковной жизни, оставивших его как пищу «жидкую» (первоначальную) и перешедших к «твердой» — к Священному Писанию, творениям святых отцов, к осмысленному слушанию богослужения. В 1887 году Леонтьев писал из Оптиной поэту А.А. Александрову, что «надо доходить скорее до того, чтобы святой Иоанн Лествичник больше нравился, чем Ф.М. Достоевский»298.

Константин Николаевич Леонтьев, врач, дипломат, а как писатель — романист, публицист, философ, проведший молодые годы на службе в Турции, еще в детстве побывал в Оптиной пустыни (он родился в 1831 году). Кудиново, родовое имение Леонтьевых находилось в Калужской губернии, в Мещовском уезде. После одной из поездок еще в детстве в Оптину он сказал матери: «Вы меня больше сюда не возите, а то я непременно тут останусь». Мы теперь знаем, что это слова будущего тайного монаха, духовного сына старца Амвросия.

Жизнь Леонтьева была полна страстей и неожиданных поворотов, но тайное его стремление к Богу росло. В 1871 году он, во время тяжелой болезни, дал обет постричься в монахи и в связи с этим приехал на Святую гору Афон. Афонские старцы отговорили его от этого шага, посоветовали выждать время. В 1874 году он был в Оптиной у старца Амвросия и передал ему письмо от афонских старцев Иеронима и Макария, а также дщицу в сребропозлащенном окладе с множеством святых мощей. Он пробыл в Оптиной с 16 августа по 4 сентября (как и отмечено в Летописи скита). Познакомился с отцом Климентом (Зедергольмом). И этот заезд оставил в нем глубокий след… Потом он здесь был в 1875, 1877299, 1879 годах, живя уже по три-четыре месяца. Он уже думает «свить себе последнее гнездо здесь, в Оптиной». Осенью 1880 года он жил в келии покойного отца Климента. Здесь же провел все лето в 1886 году. Осенью 1887-го поселился в Оптиной более основательно, в большом доме у стен обители, куда привез из Кудинова обстановку и библиотеку.

Здоровье Леонтьева к этому времени сильно испортилось. Как он пишет, «раны на ногах, опять кашель и отек ног… ни в церковь, ни вообще на воздух». 7 ноября этого года он описывает этот дом: «За Оптинской оградой есть большой каменный двухэтажный дом, просторный, теплый, удобный; одним фасадом он обращен на те “широкие поля” с рощицами, строениями и овражками… другим — на монастырский лес и небольшой сад; он принадлежит к этому дому… Я отделал его заново по своему вкусу, очень недорого, и всем нравится. Старая мебель… портреты родных, большей частью умерших… кабинет особо (с видом на поля)… Монастырь близко, дома жизнь вроде помещичьей; всенощные служат и часы читают в доме, монахи посещают, родина (Калужская губерния!); летом природа прекрасная — лес, река, луга большие… и, наконец, возможность писать, что хочу»300. Леонтьев работает над статьями и ведет обширную переписку с родными, друзьями, литераторами. Бывали и такие случаи, когда он писал письма религиозно-православного характера по благословению старца Амвросия (что и отмечалось в конце письма).

Священнику отцу Иосифу Фуделю Леонтьев пишет 1 марта 1889 года, приглашая его к себе погостить: «Здесь летом можно познакомиться с людьми всякого рода, начиная от сановников и придворных до юродивых и калик перехожих! Только, разумеется, надо пожить, а не мелькнуть на недельку. Здесь от мая до октября жизнь несравненно полнее, разнообразнее и поучительнее, чем жизнь в столичном все том же ученом, среднем и литературном кругу. В Оптиной летом, особенно если взять ее вместе с Козельском, соседними деревнями и помещичьими усадьбами, с богомольцами как знатными, так и простыми, видишь в сокращении целую Россию, понимаешь, как она богата»301.

30 мая того же года в письме к О.А. Новиковой Леонтьев писал: «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет, — и во многих отношениях Русью очень старой даже, до сих пор еще благополучно отстаивающей себя от России новой, либеральной и космополитической, от мерзкой России пара, телефонов, электрического света, суда присяжных, пиджака… У меня совсем особая при монастыре небольшая усадьба; просторный двухэтажный старый дом, построенный уже давно одним набожным барином, здесь и умершим…302 Ничего и никого, кроме зелени и леса, не вижу, и ничего, кроме пения птиц, не слышу… Я один на свою долю занимаю наверху четыре комнаты с прекрасными видами из окон (даже и зимой)… Зимой, так как я не выезжаю, у меня в доме служат часто всенощные и часы. Говею четыре раза в год»303. 3 мая Леонтьев пишет А.А. Александрову: «Я думаю о переходе в ограду, в скит или монастырь»304. Главное для него здесь — старец, и вот он пишет с тревогой: «Конечно, пока отец Амвросий жив, он все будет озарять и согревать — но ведь ему 79-й год!»305.

В этом доме посетил Леонтьева Великим постом 1890 года Л.Н. Толстой, с которым он был хорошо знаком. Леонтьев выступал в печати с отзывами о его произведениях. В письме от 10 декабря 1890 года он пишет: «Мне теперь привезла на днях одна молодая помещица его “евангелие” (рукописное, конечно). Она давно его приобрела, но боится без моей помощи с ним ознакомиться… Я начал было его, но скоро соскучился, увидавши с первых страниц, что это весьма известная и не новая проповедь “всечеловеческой любви” как “искусства для искусства”, без всякой надежды на помощь и награду свыше, ибо особого Бога (как он говорит) нет; однако положил себе уроком дочесть до конца понемногу этот преступный и пошлый бред зазнавшегося и избалованного человека, который, видимо, верит в какую-то святость собственных наклонностей и мыслей… Он бы ходил и по всем деревням, убивая веру мужиков, если бы не знал, что ему не даст полиция этого делать! А где может — делает. Был ведь он и у меня прошедшим Великим постом. Просидел часа два, проспорил: был очень любезен, обнимал, целовал, звал: “Голубчик Константин Николаевич!”… Под конец свидания и беседы я сказал ему:

— Жаль, Лев Николаевич, что у меня нет достаточно гражданского мужества написать в Петербург, чтобы за вами следили повнимательнее и при первом поводе сослали бы в Тобольск или дальше под строжайший надзор; сам я прямого влияния не имею, но у меня есть связи, и мне в Петербурге верят сильные мира сего.

А он в ответ, простирая ко мне руки:

— Голубчик, напишите, сделайте милость… Я давно этого желаю и никак не добьюсь!»306.

В этот раз Толстой был и у старца Амвросия, — разговор шел около часа, но подробности его неизвестны.

Константин Николаевич Леонтьев в писаниях своих отмечал возрастающее влияние Оптиной пустыни не только на простой народ, но и на образованное общество. В статье, написанной в 1890 году («Добрые вести»), он писал: «Недавно в наш Оптинский скит поступили послушниками двое молодых людей из лучшего нашего дворянства… Они двоюродные братья. Оба женаты, супруги их молоды и красивы, средства их настолько хороши, что г-жа Шидловская в своем воронежском имении устроила на свой счет женскую общину, в которой, как слышно, и будет сама настоятельницей. И мужей, и жен одели здесь, в Оптиной, в монашеское платье, и обе молодые дамы уехали в Воронеж, а мужья остались в скиту. В последний раз, уже облаченным в подрясники, им позволили сходить в гостиницу проститься с мужьями, братьями, и прощание это, говорят, было до того трогательно, что старый монах-гостинник, человек торговый и вовсе не особенно чувствительный, плакал, глядя на них, и восклицал: “Господи! Да что же это вы делаете? Да как же вы это, такие молодые, расстаетеся! Да разве это так можно! Боже мой!”.

Жили обе молодые четы между собою в полном согласии, и, когда одна приезжая дама спросила у г-жи Ш-й, что побудило их решиться на такой геройский шаг, она отвечала: “Мы были слишком счастливы!”.

Вот это истинно христианский страх! Страх от избытка земного благоденствия. Это высшее проявление того аскетизма, без некоторой доли которого и в мирской жизни нет настоящего христианства…

Сами ли они позднее поняли, что без опытного руководителя легко сбиться в этом отношении с правильного и разумного пути, или кто-нибудь надоумил их, но они уже несколько лет тому назад начали ездить в Оптину и советоваться со старцем Амвросием…

Надо радоваться этому случаю как одному из самых поразительных примеров того религиозного обновления, которое становится у нас все заметнее… Я думаю об идеале, к которому наконец-то стали многие русские люди на глазах моих стремиться… Важно то, что религиозное настроение все растет и растет в высших общественных и умственных сферах наших.

Я знаю Оптину пустынь давно, уже скоро 16 лет… и теперь живу около нее безвыездно, скоро будет четвертый год. И вижу большую разницу, большую перемену к лучшему. Потребность приближения к Церкви, к ее преданиям, потребность духовного руководства возросла на моих глазах.

Все чаще и чаще стал с годами встречать людей, которые приезжают сюда не из одного любопытства и не по одному только национальному чувству, которое влечет полюбоваться на нечто действительно русское, на нечто живущее теми началами, которыми жили предки наши, на русский благоустроенный монастырь. Нет! Доказательств очень много тому, что лично религиозные нужды усилились много за последние годы. Желание видеть старцев, беседовать с ними, посоветоваться, благословиться у них — это только одно из проявлений того настроения, о котором я говорю»307.

Уже в последний год своей жизни (1891) Леонтьев писал В.В. Розанову из Троице-Сергиевой Лавры, куда предложил ему на время переселиться после келейного монашеского пострига старец Амвросий: «Об отце Амвросии позвольте тоже отложить подробную беседу. Скажу только следующее: святость, признаваемая Церковью, может быть благодатью Божьей усвоена людьми самых несходных натур и самых разнородных умов. Отец Амвросий по натуре и по уму склада более практического, чем созерцательного. “Практичность”, разумеется, не в каком-нибудь мелком смысле, а в самом высоком и широком. В том смысле, например, в каком и евангельское учение можно назвать в высшей степени “практическим”. И любовь, и жестокие угрозы, и высшие идеалы отречения, и снисхождение к кающимся грешникам. Прибавлю еще: он скорее весел и шутлив, чем угрюм и серьезен, весьма тверд и строг иногда, но чрезвычайно благотворителен, жалостлив и добр.

Теорий моих и вообще “наших идей”, как вы говорите, он не знает и вообще давно не имеет ни времени, ни сил читать. Но эпоху и людей он понимает превосходно, и психологически. Опыт его изумительный»308.

В другой раз, тоже в 1891 году, Леонтьев пишет о старце Амвросии: «Это удивительно тонкий ум, и именно в практическом направлении, а не в собственно мыслительном. Мудрость, скажу просто — даже ловкость батюшки отца Амвросия изумительны… Какая тут простота ума!., быстрая находчивость! Твердость характера, справедливость, прямота веры»309.

Леонтьев страдал той же болезнью, от которой скончался старец Макарий. Летом 1891 года ему было особенно плохо, старец Амвросий благословил его переселиться ближе к Москве, то есть ближе к хирургам, которые могли бы вдруг понадобиться для спасения жизни. Отец Амвросий говорил ему: «Не должен христианин напрашиваться на слишком жестокую смерть. Лечиться — смирение»310. В августе он стал торопить его с отъездом в Троице-Сергиеву Лавру. «А если бы он сказал: “Не ездите и готовьтесь здесь умирать” (как он иным и говорит иногда), то я, конечно, остался бы», — писал Леонтьев311. Он чувствовал, что здесь кроется и еще что-то. «Старец как-то особенно настойчиво выпроваживал меня к Троице. Почему — не понимаю. Явный повод, конечно, близость специалистов по моей болезни, могущей причинить слишком лютую смерть. Но что-то подозревается и тайное, а что — не знаю»312.

10 октября 1891 года скончался старец, а 12 ноября умер и Леонтьев, которого похоронили в Гефсиманском скиту. Что касается русских писателей относительно их связей с Оптиной пустынью, то среди них были в основном изредка заезжавшие и эпизодически обращавшиеся к старцам. Но было несколько «своих», ставших близкими обители, принявших ее дух. Среди них — Иван Киреевский, Константин Леонтьев, позднее Нилус.

Теперь мы снова обратимся к «тихим подвижникам», к тем, которые завершили свой монашеский молитвенный путь в 1880-е годы и о которых по большей части нет других сведений, чем те, которые еще можно было в 1920-е годы прочесть на братском кладбище монастыря на могильных плитах и крестах. Краткие надписи эти не лишены поучительности и побуждают внимательного читателя к глубоким размышлениям о главном в духовной жизни человека. В них есть некая острая достоверность, неподдельность… Монашеское кладбище — великая духовная сила, что хорошо понимали представители новой разрушительной богоборческой власти, которые такие кладбища сметали с лица земли с особенной яростью. Это было сделано и с кладбищем монастыря, — едва-едва успела Надежда Григорьевна Чулкова списать с памятников то, что там было выбито, отлито или написано. Итак, вот очередное десятилетие из «Некрополя Оптиной пустыни» в примерном хронологическом порядке.

«Иеросхимонах Анатолий происходил из Харьковских мещан, именовался в мире Арсений Артемьевич Будковский-Будник. Поступил в сию обитель 1840 г., в монашество пострижен 1850… С 1861 по 1870 проживал в ските Троице-Сергиевой Лавры и на Угреше и более пяти лет в Иерусалиме — при Миссии в качестве духовника поклонников313. Был краткое время настоятелем Доброго монастыря, но по болезни отказался и мирно окончил дни свои в сей святой обители 1880 года февраля 18-го с христианским напутствием после тяжелой болезни 72-х лет. Старец отличался кротостью и любовью к ближним»314. «Под сим памятником погребено тело схимонаха Дометия. Скончался 12 апреля 1880 года, в Лазареву субботу, на 51 году от рождения. Уроженец города Новосиля, в мире Дмитрий Васильевич Казанцев. Поступил в Оптину пустынь в 1851 году 20 июля, в монашество пострижен 1866 г. 28 августа, в схиму 1880 г. 6 февраля. Отличался простотою нрава» (с. 8). «Схимонах Нифонт, в мире штаб-лекарь надворн. сов. Никита Афанасьевич Шереметевский. Поступил в сию св. обитель в 1863 г., в монашество пострижен 1872 г. Проходил послушание врача с большим знанием своего дела, отличался особенным усердием к посещению церковного богослужения и нищелюбием. После продолжительной и тяжкой болезни, около 2 лет благодушно им претерпенной с упованием на милосердие Божие, мирно скончался в великом ангельском образе св. схимы 14 декабря 1880 г. на 65 г. от роду. На Тя, Спасе, надежды возлож, Ты же, Господи, ущедри его яко Бог многомилостив» (с. 79). «Часовщик иеромонах Виталий скончался 1881 г. мая, 83 лет. В мире Василий Карих из мещан г. Щигров Курской губ. Поступил в Оптину пустынь 1825 г., в монашество пострижен 1832 г. апреля 3, в иеродиак. 1833 г. 9 июля, во иеромон. 1846 г. авг. 24. На колокольне устроил боевые часы» (с. 75). «Иеросхимонах Пимен, родом малоросс, скончался 1 сентября 1881 г. 76 лет от рождения, из которых 49 провел в Оптиной пустыни. В продолжение своей монастырской жизни он имел такую ревность и усердие к церковным службам, как никто другой. После утрени готовящимся всегда читал правило ко Святому Причащению. За кротость и смирение любим был всеми. Замечания настоятеля и прочих принимал без всякого самооправдания, а сложа на груди крестообразно руки, смиренно просил простить его и помолиться о нем. И за такой образ жизни оставил по себе благую память и благое и назидательное впечатление во всех знавших его» (с. 71–72)315.

«Иеросхимонах Никандр, родом из Московских купцов. Поступил в обитель 25 лет. Шесть лет был келейником о. архимандрита Исаакия. Скончался 19 октября 1881 г. 48 лет от роду. Трудился он много, добросовестно и в простоте сердца. В путь узкий ходшим прискорбный вси в житии крест яко ярем вземшии и Мне последовавшии верою приидите насладитеся ихже уготовал вам почестей и венцев нетленных» (с. 66–67). «Иеросхимонах Иероним, в мире Иван Николаевич Побойник из Великолуцких граждан. Поступил вначале в скит сей св. обители в 1863 г. 8 июля, в монашество пострижен 1870 г. июня 17, рукопол. во иеродиак. 1879 г. июля 27 дня, в иеромонаха 1881 г. авг. 1 дня. Скончался о Господе в уповании на милосердие Божие после тяжелой болезни 1882 г. авг. 18 дня. Постригся во время болезни в схиму. Кончину стяжал мирную, христианскую. Отличался особой ревностию в прохождении послушаний. Твой есмь аз, спаси мя, яко оправданий Твоих взысках. Призри на мя и помилуй мя по суду любящих имя Твое» (с. 66).

«Иеродиакон Пафнутий (Шкотов), жительством гор. Орла из мещан, в монашестве прожил 20 лет, скончался 1882 г. дек. 7 дня на 52-м году» (с. 79). «Иеромонах Исаия, из Чернских мещан, Иван Гаврилович Иноземцев. Поступил в сию обитель 184(?) г. и долгое время проходил послушание сборщика и усердно послужил на пользу обители. Около 5 лет был настоятелем Доброго монастыря, улучшил его материальное состояние. По болезни ног от настоятельства отказался в 1882 г. и окончил дни свои мирно в обители сей 1883 г. 7 января 63 лет. В болезни был напутствован Св. Таинами 19 дней сряду. Отличался трезвенной жизнью и усердием к послушанию. В покоищи Твоем Господи идеже вси святии Твои упокоеваются упокой и душу раба Твоего яко Един еси Человеколюбец» (с. 65–66). «Монах Феоктист происходил родом из Тульских мещан. В обители сей в Оптиной пустыни жил 44 года, лет двадцать пять был гостинником, имел ко всем благоприветливость и услужливость. В монашестве был смирен и нестяжателен. Был болен шесть недель, принял схиму и за час до смерти причастился Св. Таин в Светлый Понедельник 18 апреля 1883 года. Жития его было 74 года» (с. 8).

«Схимонах Софроний скончался 1883 г. июня 21 от роду 59 лет. В мире Сергей Кириллов Шеремин из дворовых людей князя Голицына. В монастырь поступил в 1878 г., в монашество пострижен 1880 г. 9 апр. Усердно проходил при больнице (послушание) фельдшера. Предсмертно пострижен в схиму» (с. 17). «На сем месте погребено тело иеродиакона Симеона, в мире Сергей Голев, родом из Щигровского уезда из государственных крестьян, пострижен в монашество 1858 г. в сей обители. По довольных трудах и болезнях мирно скончался о Господе 28 января 1884 г. 62 лет от роду» (с. 78). «На сем месте погребено тело монаха Андрея (Меренкова), Орловской губернии Елецкого уезда. Скончался 1885 г. 17 авг. 27 лет от роду. Жития сего монаха в монастыре было 3 г. 5 мес.» (с. 123–124). «Схимонах Павел. Скончался 21 ноября вечером 1885 г. Жития его было 75 лет. В монастыре Оптина пустынь жил 13 лет, родом был из крестьян Новгородской губернии Устюжского уезда Перской волости деревни Яковлевской» (с. 17).

«Иеродиакон схимонах Филарет скончался 27 декабря 1885 года на 44 г. от рождения. 13 лет жил в монастыре, из них 10 лет смотрителем больницы; усердно заботился о больных как послужением, так и напутствованием Св. Таин. Любим был всею братиею и многими посторонними за любовное и усердное и услужливое обращение со всеми. Скончался вмале исполни лета долга. Угодна бо бе Господеви душа его. Восхищен бысть да не злоба изменит разума его или лесть прельстит душу его. — Отец Филарет из Белёвских купцов по фамилии Беляев. Он, посвященный во иеромонаха, перед кончиной пострижен в схиму» (с. 80–81). «Иеросхимонах Евфимий, в мире Ермоген Трунов из дворян Тульской губ. В монастырь поступил 1830 г. Скончался 1886 г. 24 марта 76 лет. Послушание проходил письмоводительское» (с. 81). Сергей Нилус в своей книге «Святыня под спудом» (изданной в 1911 году в типографии Троице-Сергиевой Лавры) использовал хранившийся в библиотеке Оптиной пустыни дневник отца Евфимия, который послужил ему «канвою, с намеченным его рукою узором, но самый узор, как и драгоценнейший жемчуг дивного шитья, составлен и собран из многоцветных раковин, извлеченных из сокровенных глубин безбрежного и бездонного моря великого Оптинского духа, питавшего православную русскую мысль»316, — как писал Нилус в предисловии «От составителя».

«Монах Алексей, в мире Алексей Ильич Небожин, из дворовых людей г. Хитрово, под старость жил в Оптиной пустыни, тут в больнице по принятии монашества скончался 1886 г. 23 июня. Господи, приими дух его с миром» (с. 128). «Иеросхимонах Никон из военного звания, поступил в сию обитель из Болховского монастыря в 1879 г. Скончался о Господе после долговременной болезни в 1886 г. 21 дек. 76 лет. Памятник сей усердствован статским советником Ал. Ив. Колесовым» (с. 81). «Монах Михаил (Брянчанинов)317 род. 23 авг. 1811 г., умер 17 янв. 1887 г. Верою и надеждою боголепно пожившаго на земли прославь, Спасе, на небесех. — Воздвигнут сей памятник усердием почитателей» (с. 81). «Иеросхимонах Дорофей из Щигровских граждан, в мире Дмитрий Томаров. Поступил в сию обитель в 1849 году и потрудился 38 лет в ревностном послушании во славу Божию» (с. 73). «На сем месте погребено тело схимонаха Артемия из крестьян дер. Самолкова, уезда города Белёва. Поступил в обитель 1878 г. Скончался 1887 г. 29 марта. В предсмертное время пострижен в схиму. Господи, приими дух его с миром» (с. 14). «На сем месте покоится прах монаха Иеремии. Скончался 25 июня 1888 г. на 68 г. от рождения в схиме. Поступил в монастырь 2 марта 1872 г. В мире Иоанн из военных канониров. Помощник эконома. Господи, приими дух его с миром» (с. 19). «Иеросхимонах Израиль. Скончался 1888 г. 8 сент. 63 лет. В мире Иван Филиппович Ганов из Щигровских мещан. Поступил в обитель 1846 г. В монашество пострижен 1857 г. сент. 7, во иеромонаха рук. 1866 г. Перед смертью пострижен в схиму» (с. 80). «Здесь погребен бывший настоятель Переяславского Троицкого монастыря архимандрит Антоний, прибывший в Оптину пустынь на покой в 1888 г. Принял схиму с именем Авраамий, скончался на 57 году 22 марта 1889 г.» (с. 65). «Здесь погребен иеродиакон Пармен из Каширских купеческих детей, Никанор Васильев Харитонов. Поступил в обитель в 1862 г. Скончался на 47 году 14 июня 1889 г. Был келейником у настоятеля архим. Исаакия 27 лет. Отцы святии и братия, помолитесь о душе моей грешной. Бог да помилует вас. Все мы смертны» (с. 80).

«Господи, приими дух его с миром. Монах Григорий (Сергеев), скончался 1889 г. июля 25 от роду 70 лет. Помолитесь, отцы святии, о душе моей грешной. Бог да помилует вас, ибо все суть мы смертны» (с. 24). «Схимонах Феодот, в мире Фёдор Павлович Никитин, из дворян. Служил во флоте. Поступил в Оп. П. 1852 г. В монашество пострижен в 1876 г. В болезни пострижен в схиму. Скончался в 1889 г. авг. 3 дня 68 лет» (с. 20). «На сем месте погребено тело иеросхим. Иринея, происходил из купеческих детей гор. Дмитровска Орлов, губ., в мире Иван Тимофеевич Моревский. Поступил в сию обитель 1 апр. 1859 г. В монашество пострижен 3 апр. 1870 г., рук. во иерод. 15 ноября 1879 г. Во иеромон. 25 дек. 1880 г. Скончался 12 сент. 1889 г. 66 лет от роду. Предсмертно пострижен в схиму» (с. 43). «На сем месте погребено тело схимонаха Наума, в мире Никита Иванович Буланкин, крестьянин села Земниц Жиздринского уезда Калужской губ. Поступил в 1867 году 7 августа. В монашество пострижен в 1873 году 18 декабря, а в схиму 10 февраля 1883 года. Скончался 31 октября 1889 года 78 лет от рождения» (с. 12).

В Иоанно-Предтеченском скиту в 1880-е годы, кроме тех отцов, которые уже нами упомянуты в тексте, похоронены еще следующие его насельники: схимонах Сергий, брат скитоначальника преподобного Илариона (сын монаха Нифонта), — он перешел из монастыря в скит в 1872 году и скончался здесь на восьмидесятом году жизни в 1881 году. Как и его родитель, он был крепостным человеком и ездил со своим барином в Италию, пожил там и взбирался на вершину огнедышащего Везувия и там видел, как некий человек бросился в жерло вулкана. По смерти своей супруги поступил в Оптину пустынь, где уже находился его младший брат. Он был портным, и потому послушание его было в рухольной закройщиком. 27 августа 1872 года перешел в скит. Никогда не опускал ни церковных служб, ни скитских правил. В ноябре 1873 года принял пострижение в мантию с именем Сергий (в миру был он Стефан Никитич). В феврале 1881 года заболел и пострижен был в схиму и скончался 7 апреля того же года.

Симеон Феодотович Трунов, сын помещика Курской губернии Щигровского уезда (имение их было в селе Большие Щигры), тайно ушел в монастырь вместе с старшим своим братом Павлом. Они прибыли в Оптину пустынь в 1833 году (Павлу было 20 лет, Симеону 16). Только в 1853 году послушник Симеон был приукажен, а 7 сентября 1857 года пострижен был в мантию с именем Сергий. 17 августа 1862 года рукоположен был во иеродиакона, но служить не смог по причине потери голоса. Келейным занятием его было писание уставом. Так, переписал он «Лествицу» святого Иоанна, как и монах Астион. Одна рукопись по благословению старца Макария помещена была в монастырской библиотеке, а другая в скитской. Кроме того, отец Сергий хорошо резал параманные кресты из дерева и кости. Он скончался 31 августа 1884 года в монастырской больнице, гроб с его телом перенесен был в скитскую церковь. Погребение состоялось на скитском кладбище. Прожил отец Сергий 67 лет.

Монах Иннокентий, в миру Иван Иванович Горбунов, купеческий сын из Калуги, поступил в монастырь 35 лет в 1866 году. Послушание его было помогать продавцу-монаху в монастырской лавке. Он пережил своеобразные и длительные искушения: например, ему долго чудились от всего съестного весьма неприятные запахи. Второе — упорные помыслы о невозможности душевного спасения. С этим он приходил к старцу, отцу Амвросию. Тот его каждый раз успокаивал. Раз было так. Он пожаловался отцу Амвросию, что враг его так окрадывает, что и спастись будет нечем. Старец ответил ему: «Чего же красть-то? Ведь говоришь, ничего доброго у тебя нет… Красть-то нечего!». И так посмотрел на смущенного вопрошателя, что тот оторопел, а потом засмеялся. Улыбнулся и старец. Тут искушение и прошло. В монастыре Иван был пострижен в рясофор. Весной 1878 года, после кончины главного письмоводителя старца Амвросия иеромонаха Климента (Зедергольма), отец Иоанн был переведен из монастыря на его место. Кроме того, ему поручено было заведовать скитскими синодиками. 24 июня 1879 года он был пострижен отцом игуменом Исаакием в мантию с именем Иннокентий. Он был нездоров — медленная чахотка подтачивала его силы. 24 января 1886 года он мирно почил, прожив в обители 20 лет, а всего на свете — пятьдесят пять лет.

27 декабря 1887 года в монастырской больнице скончался скитской схимонах Иоанн (Чернов) в возрасте двадцати восьми лет от чахотки. В скит поступил он в марте 1886 года, был певчим и помощником повара, а в июне 1887 года заболел и был помещен в больницу. Тело его было перенесено в скит и там погребено 29 декабря. В схиму пострижен был на смертном одре.

Пётр Семёнович Белоусов, купец города Устюжны, поступил в Оптину пустынь сорока лет 9 сентября 1860 года, а 22 марта 1863-го был переведен в скит — ради того, чтобы управлять пением на левом клиросе (он пел басом). В том же месяце был пострижен в рясофор. В мантию же — 16 декабря 1867 года с именем Палладий. 7 сентября 1869-го посвящен во иеродиакона, и в 1876 году, 27 июля, во иеромонаха. Он вел скитскую летопись и переписывал рукописи полууставом и уставом. Он пользовался хорошим здоровьем, но вот в марте 1888 года старец Амвросий присылает к нему келейника с повелением немедленно собороваться и постригаться в схиму. «Что это? — удивился отец Палладий. — Я здоров!» И не стал исполнять требуемого. Старец еще дважды присылал келейника, и уж тут отец Палладий согласился: «Ну, пожалуй!». Да не успел: вдруг его разбивает паралич, и вот он лежит без движения, не может слова промолвить, но в памяти. В это время его пособоровали, но в схиму постричь не успели. Он скончался. Это было 22 марта 1888 года. Лет ему было шестьдесят восемь.

Монах Алексий (Иванов) происходил из крестьян Псковской губернии (Великолуцкого уезда деревни Марково) и служил младшим писарем при Кронштадтской береговой артиллерии. Там он ходил в Андреевский собор и исповедовался у святого праведного иерея Иоанна Сергиева (Кронштадтского), который однажды сказал ему: «Торопись в монастырь поскорее, время не терпит: скоро Судия праведный грядет». Он пришел в Оптину пустынь и 24 октября 1888 года тридцати двух лет поступил в скит. Послушание ему было назначено — помогать повару. Но не долго он трудился — немногим более месяца. Однажды пришел он к старцу отцу Иосифу с оханьем, жалуясь на нестерпимую боль в чреве. Его немедленно постригли в мантию, особоровали, исповедали и приобщили Святых Христовых Таин, 28 ноября 1888 года последовала его кончина, а на третий день похороны на скитском кладбище. Послушник Максим Горностаев, поступивший в скит 17 декабря 1887 года девятнадцати лет от роду, пел на клиросе, но через год умер — угорел у себя в келии 20 декабря 1888 года.

10 октября 1880 года скончался в Киево-Печерской Лавре ее духовник иеросхимонах Антоний, как написано о нем в житии: «…старец высокий ростом и плотный сложением, с ясными голубыми глазами, в которых светились ум и доброта»318. Он был ученик и келейник Оптинского старца Леонида и сподвижник старца Макария. Из Оптиной отпускали его в паломничество по монастырям: он был на Валааме, в Александро-Свирском и Тихвинском монастырях, в Николаевской Тверской пустыни, в обители Нила Столобенского и монастырях Великого Новгорода. Позднее, уже духовником Киево-Печерской Лавры, был на Выше у святителя Феофана Затворника, который принял его и беседовал с ним. Когда он был пострижен — в житии не сказано. Как духовник он приобрел славу благодатного старца. «Замечательно, — говорится там же, — что, не получив школьного образования, отец Антоний под влиянием святоотеческого чтения так образовался, что писал отчетливо и ясно. У него была огромная переписка с духовными детьми и другими лицами не только в России, но и за границею — на Афоне и в Палестине. <…> Не любил он стесняться и кривить душою в своих писаниях»319. Похоронен был этот старец в Спасо-Преображенском скиту близ Лавры.

Иеросхимонах Иоанн (в монашестве Ефрем) был из дворовых одного ярославского помещика, отец его, имевший большое семейство, был отпущен на волю и приписался к купеческому сословию. Он взял с собой и сына, намереваясь приучить его к торговле. Но тот тайно ушел в Оптину пустынь, где его и приняли в скит. Старец Леонид (это было в 1829 году) сказал: «Наш брат Иван-Ивашка будет наш; у него грязная рубашка, но мы его так уберем, что и родители не узнают и откажутся от него». Иоанн стал младшим келейником у старца и чтецом в храме. Родители нашли, наконец, сына, но увидели его при старце и простили и благословили его на иночество. В том же 1829 году он был пострижен с именем Ефрем. В 1837 году иеромонах Геронтий (также бывший келейник старца Леонида, старец звал его «Горлантий» за зычный голос) был назначен настоятелем пришедшей в упадок Тихоновой пустыни. Вместе с ним послан был и отец Ефрем. «Не смущайтесь, чада, — сказал им отец Леонид, — идите за послушание. Угодник Божий преподобный Тихон прославит свою обитель, по времени она сравняется по довольству с Оптиной». Это исполнилось, но после множества трудов и великих искушений. Сам старец отец Леонид приезжал и жил здесь по нескольку дней, и как ни был он духовно крепок, но и он часто скорбел там, теряя здоровье, но не оставляя забот о трудно восстанавливаемой пустыни. Отец Ефрем рукоположен был во иеромонаха в 1840 году. После этого пришлось ему во исполнение послушаний быть казначеем в Малоярославецком и после в Мещовском монастырях, потом попал в Петербург духовником архиепископа Григория, приехавшего из Калуги для присутствия в Синоде. По возвращении в Калугу отец Ефрем снова был послан в Тихонову пустынь и сделан братским духовником. Здесь обнаружились у отца Ефрема благодатные дары — исцеления недугов, прозрения, старческого наставления душ. За четыре года до кончины он устроил в полуверсте от обители уединенную келейку, куда часто уходил. Почувствовав приближение смерти, стал раздавать все, что имел, — иконы, вещи. Скончался на семьдесят седьмом году 25 июня 1884 года. По смерти он явился одному своему духовному чаду и сказал, что имеет дерзновение у Господа и всегда молится за Тихонову обитель.