Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

Глава 29. Оптинская смута. Схима отца Варсонофия. Смерть Толстого — отец Варсонофий на станции Астапово

Старец Варсонофий настойчиво советовал своему послушнику, письмоводителю Николаю Беляеву, всякую свободную минуту посвящать чтению писаний святых отцов. «Придет время, — говорил он, — когда уже не будет у вас этой возможности. Обогащайте свой ум познаниями и нисходите во глубину смирения, считая себя хуже всех». И снова о том же: «Читайте книги теперь по праздникам, пока имеете возможность. Потом придет время, нельзя вам будет читать книги, попомните мое слово. <…> Да, лет через пять-шесть… Тогда вам надо будет читать книгу жизни». «Непонятными и таинственными мне показались эти слова, — пишет отец Николай, — но спрашивать далее батюшку я не посмел»459. Сбылось это предсказание старца Варсонофия…

В начале 1910 года произошло вторжение мирского духа в жизнь Оптиной пустыни. В Летописи скита 28 марта записано: «Сего числа, после литургии, совершенной отцом скитоначальником с иеромонахом отцом Адрианом, была им же отслужена соборне с иеромонахами отцами Адрианом, Ираклием и Кукшею панихида по усопшим старцам Оптинским: архимандритам Моисее, Исаакии и Досифее, игуменам Антонии и Авраамии, иеросхимонахам Льве, Макарии, Амвросии, Иларионе и Анатолии. Побудительною причиною к сему, по сообщению отца скитоначальника, послужило следующее: до сего времени, за молитвы усопших старцев Оптинских, мирное житие братии Оптиной пустыни не нарушалось никакою смутою. В настоящее же, поистине “злое” время, когда враг нашего спасения усиливается сеять смуту в православной России, им внесено смущение и в нашу обитель. Четверо из старших братий оптинских — иеромонахи Моисей и Иезекииль, иеродиакон Георгий и монах Михей позволили себе сделать донос преосвященному Калужскому на честнейшего настоятеля Оптинского архимандрита Ксенофонта, обвиняя его пред владыкою в нанесении ущерба обители нерасчетливым ведением монастырского хозяйства. Это прискорбное выступление упомянутых братий против своего аввы, нарушившее мирную жизнь обители, и побудило искать поминовением усопших старцев Оптинских их загробных молитв об умиротворении братства. В монастыре после ранней литургии, отцом настоятелем со всеми иеромонахами была также отслужена панихида по почившим старцам, а после поздней служился молебен о ниспослании мира братии обители»460.

Все это не могло не отразиться на здоровье как отца Ксенофонта, так и отца Варсонофия. Жалоба, несмиренная и несправедливая, не имела никаких последствий, но этот поступок обернулся духовным повреждением для самих жалобщиков: через некоторое время, в конце 1911 года, после попыток возбудить против настоятеля братию (не удавшихся им) они начали писать доносы уже в Святейший Синод… Архимандрит Ксенофонт страдал болезнью печени, испытывал порой сильные обострения, пока наконец дело не дошло до серьезной хирургической операции в Москве.

Старец Варсонофий в начале лета крепился, несмотря на нездоровье, и понуждал себя действовать: принимал, как всегда, множество народу — мирских, братий; служил, распоряжался… В первых числах июля стало ему хуже. Отец Николай (Беляев, с 16 апреля 1910 года — рясофорный инок) писал: «10 июля пошел я с батюшкой ко бдению, но батюшка постоял очень немного и, позвав меня, пошел из храма домой и сразу лег в постель. <…>…Ему становилось все хуже и хуже, был сильный жар, и лихорадило. С кафизм пришел брат Никита, и мы вместе сидели около батюшки»461. На другой день болезнь усугубилась. Пришли отцы Ксенофонт и Феодосий, затем отец Нектарий, которые предложили отцу Варсонофию пострижение в схиму. «Кто может ручаться, что вы останетесь живы эту ночь?» — сказал отец Феодосий.

«Наконец, все было готово, — писал отец Николай, — и начался постриг. Я пел, но очень слабо, вместе с другими, потом держал книгу батюшке, чтобы давать ответы на вопросы. Потом держал книгу отцу Феодосию. Наконец, надели на батюшку схиму…..Все подходили поздравить и принять благословение»462. На следующий день пришел навестить отца Варсонофия старец Иосиф. Дело пошло на поправку… «Схима — это край: или смерть, или выздоровление. Я чувствую, схима меня подняла. Мне надлежало умереть, но дана отсрочка. Отец Нектарий теперь мой восприемный отец»463.

«Я умирал и по чьим-то молитвам воскрес, — сказал отец Варсонофий. — Думал я, что уже не встану. Когда отец Феодосий предложил мне схиму, сердце у меня екнуло: это ведь смерть, значит, не сегодня-завтра конец и придется предстать пред Престолом Божиим. С чем явлюсь? Что буду отвечать? Оглянулся назад — здесь пробел, здесь промах, то не кончено, это не сделано — одни ошибки! Страшно! Ну, да вот, видимо, смиловался Бог, оставил еще время на покаяние»464.

Осенью 1910 года произошли события, связанные с «уходом» из Ясной Поляны Льва Толстого и его смертью на железнодорожной станции Астапово. Толстой, признанный русский писатель, автор прекрасных романов, впал, однако, в великое заблуждение465. 22 февраля 1901 года Святейший Синод зафиксировал его отпадение от ненавидимой им Православной Церкви за его хулы на нее, за гордое антихристианское лжеучение, которое усердием близких к нему людей распространилось в России и стало известно в других странах. «Толстовцы» возникали из среды интеллигенции, среди них было много обманутых графом студентов. Гораздо труднее удавалось ересиарху пробиться к сердцам крестьян, но было в числе его последователей несколько и таковых. Ему было уже более восьмидесяти лет, когда бесы в непогоду, в ночную тьму и сырость выгнали его из родного дома, оторвали от семьи. Он забыл даже взять шапку… Куда же направился? На ходу, трясясь в тарантасе от плохой дороги и от холода, он соображал, куда направить бег свой — на Кавказ ли… в глухую какую-нибудь деревню, где его никто не знает, скрыться там… И вдруг решил: еду в Оптину! В обитель, где не раз бывал, беседовал со старцами (но не исправлялся), Оптина пустынь отчего-то притягивала его к себе…

В Летописи скита 28 октября записано: «Прибыл в Оптину пустынь известный писатель граф Лев Толстой. Остановившись в монастырской гостинице, он спросил заведующего ею рясофорного послушника Михаила: “Может быть, вам неприятно, что я приехал к вам? Я Лев Толстой, отлучен от Церкви; приехал поговорить с вашими старцами. Завтра уеду в Шамордино”. Вечером, зайдя к гостиннику, спрашивал, кто настоятель, кто скитоначальник, сколько братства, кто старцы, здоров ли отец Иосиф и принимает ли. На другой день дважды уходил на прогулку, причем его видели у скита, но в скит не заходил, у старцев не был и в 3 часа уехал в Шамордино. О пребывании Толстого в Оптиной было отцом настоятелем донесено преосвященному Калужскому.

О пребывании же графа в Шамордине имеются следующие сведения. Встреча его с сестрою своею, шамординскою монахинею, была очень трогательна: граф со слезами обнял ее; после того они долго беседовали вдвоем. Между прочим граф говорил, что он был в Оптиной, что там хорошо, что с радостью он надел бы подрясник и жил бы, исполняя самые низкие и трудные дела, но что он условием бы поставил не принуждать его молиться, чего он не может. На замечание сестры, что и ему бы поставили условием ничего не проповедовать и не учить, граф ответил: “Чему учить? Там надо учиться” — и говорил, что на другой день поедет на ночь в Оптину, чтобы повидать старцев. Про Шамордино отзывался хорошо и говорил, что и здесь затворился бы в своей храмине и готовился бы к смерти. На другой день среди дня снова был у сестры, а к вечеру прибыла неожиданно дочь графа и ночью увезла его с собою»466.

Точнее было так: в Шамордине Толстой захворал. 30-го вечером сюда приехали его дочь Александра Львовна с В.М. Феоктистовым и доктор Душан Маковицкий. Перед рассветом в ту же ночь они увезли графа в Козельск, посадили в поезд и отправились в Москву, но графу стало так плохо, что уже вблизи Москвы им пришлось сойти с поезда на станции Астапово. Начальник станции, лютеранин И.И. Озолин, уступил Толстому и его спутникам несколько комнат в своем доме, находившемся недалеко от платформы. Граф едва дошел до постели… В доме не было ни одной иконы.

«4-го сего месяца, утром, — писал скитской летописец 5 ноября, — получена телеграмма преосвященного Калужского о назначении по распоряжению Синода бывшему скитоначальнику иеромонаху Иосифу ехать на станцию Астапово Рязанско-Уральской железной дороги к заболевшему в пути графу Льву Толстому для предложения ему духовной беседы и религиозного утешения в целях примирения с Церковью. На сие отвечено телеграммою, что отец Иосиф болен и на воздух не выходит, но за послушание ехать решился. При сем настоятелем Оптинским испрашивалось разрешение вследствие затруднения для отца Иосифа ехать по назначению заменить его отцом игуменом Варсонофием. На это последовал ответ епископа Вениамина, что Святейший Синод сие разрешил. Затем отцом настоятелем телеграммою запрошено у преосвященного, достаточно ли в случае раскаяния Толстого присоединить его к Церкви чрез Таинства Покаяния и Святого Причащения, на что получен ответ, что посланное для беседы с Толстым лицо имеет донести преосвященному Калужскому о результате сей беседы, чтобы епископ мог о дальнейшем снестись с Синодом. Вечером 4-го же числа от старца отца Иосифа было телеграммою спрошено у начальника станции Астапово, там ли Толстой, можно ли его застать 5-го числа вечером и если выехать, то куда. На это получен ответ, что семья Толстого просит не выезжать. Однако утром сего числа отец игумен Варсонофий, во исполнение синодального распоряжения, выехал к графу Толстому в Астапово»467.

Незадолго перед этим отец Варсонофий сказал Нилусу: «Великий старец Амвросий говорил той же Марье Николаевне в ответ на скорбь ее о брате: “У Бога милости много: Он, может быть, и твоего брата простит. Но для этого ему нужно покаяться и покаяние свое принести перед целым светом. Как грешил на целый свет, так и каяться перед ним должен”. Но когда говорят о милости Божией люди, то о правосудии Его забывают, а между тем Бог не только милостив, но и правосуден. Подумайте только: Сына Своего Единородного, возлюбленного Сына Своего, на крестную смерть от руки твари, во исполнение правосудия, отдал! Ведь тайне этой преславной и предивной не только земнородные дивятся, но и все воинство небесное постичь глубины этого правосудия и соединенной с ним любви и милости не может… Но страшно впасть в руце Бога Живаго!»468.

Старец Варсонофий приехал на станцию Астапово с отцом Пантелеимоном, фельдшером монастырской больницы, впоследствии казначеем обители. Толстого увидеть им не пришлось. Александра Львовна, яростная «толстовка», не допустила их. Она выслала записку, где значилось, что Толстой не желает видеть старца, а воля родителя для нее священна… Отец Варсонофий ответил: «Почтительно благодарю Ваше Сиятельство за письмо Ваше, в котором пишете, что воля родителя Вашего и для всей семьи Вашей поставляется на первом плане. Но Вам, графиня, известно, что граф выражал сестре своей, а Вашей тетушке, монахине матери Марии, желание видеть нас и беседовать с нами».

Старец послал телеграмму епископу Калужскому Вениамину: «Граф Толстой скончался сегодня 7 ноября в 6 час. утра… Умер без покаяния. Меня не пригласили». В другой телеграмме он сообщал: «Согласно воле графа тело его будет перевезено завтра в Ясную Поляну и погребено без церковных обрядов в саду».

На станции Астапово было много журналистов, жаждавших новостей… Подошел один к старцу: «Ваше интервью, батюшка!» — «Вот мое интервью, так и напишите: хотя он и Лев был, но не мог разорвать кольца той цепи, которою сковал его сатана»469.

8 ноября отец Варсонофий с отцом Пантелеимоном возвратились в Оптину.

На святках отец Варсонофий, как обычно, собрал своих духовных чад в своем домике в моленной комнате, где было множество икон. Он вспомнил свою поездку, пусть краткую, в мир, — там его наблюдательный взор увидел много такого, что его огорчило. Он, конечно, давно знал, как живет и куда, к сожалению, гнет этот мир, путающийся в сетях лукавого. Но эти новые штрихи резанули его по сердцу. Вот великий христианский праздник… А что делается там? «Что теперь происходит в миру, — говорил старец, — страшно подумать… Объедение, пьянство, разврат. Мы переживаем лютые времена: люди восстают один на другого, часто не щадят ни родства, ни дружбы, восстают против законной власти… Все попрано: вера, добродетели, стыд… Впрочем, не следует приходить от этого в уныние. Бывало и хуже, да прошло… Это время еще не перед антихристом. Разнузданность усилилась после объявления всяких свобод при Императоре Александре Втором… Вот и театр, — он сегодня действует развращающим образом на душу, в нем разыгрываются такие непотребные вещи, как “Анатэма” Андреева… Ужасна будет участь человека, умершего внезапно среди греха… Вот один богач женился на бедной девушке и начал издеваться над ней, а сам предался блудной жизни. Раз в театре пошел в буфет, взял рюмку вина и вдруг упал мертвым… Каково такой душе явиться на суд Божий? Однажды в Вене, в Ринк-театре, вспыхнул пожар, множество людей погибло. Потрясающее впечатление производило зрелище, когда масса черных гробов тянулась по венским улицам в направлении кладбища… Теперь все разрешено, и даже под большие праздники идут театральные представления, — прежде в казенных театрах под праздники не играли»470.

«Когда в сердце закроется клапан для восприятия мирских наслаждений, — продолжал отец Варсонофий, — тогда открывается иной клапан — для восприятия духовных. Но как стяжать это? Прежде всего — миром и любовью к ближним… Терпением… Кто спасется? Претерпевый до конца [Мф.10:22]… И удалением от греховных удовольствий, каковы, например, игра в карты, танцы и так далее… <…> Одна схимница видела сон: ей представились танцующие люди, они были объяты пламенем и окружены канатом, бесы прыгали и злорадствовали о погибели людей… Вот и теперь праздники, но какая разница между тем, как празднуют эти святые дни в миру и как в монастыре. Там — служение врагу, здесь — служение Богу… И все так: там — литература безнравственного содержания, у нас — чтение Псалтири, житий святых… Там — пьяный восторг, здесь — радость и мир о Господе… О чтении, — я не хочу сказать, что чтение произведений наших великих писателей грех, но есть чтение более полезное и назидательное. Возьмите Псалтирь: здесь мы можем почерпнуть все эстетические чистые наслаждения. Книга эта хотя и написана человеком — Царем и пророком Давидом, но по внушению Духа Святаго. Сам пророк Давид говорит: Язык мой — трость книжника скорописца… [Пс.44:2]. Затем, жития святых — чтение, благотворно действующее на душу, особенно когда читаются они на славянском языке. В настоящее время часто славянский язык не понимают, а между тем он гораздо красивее и богаче русского… В миру чтение житий святых, а особенно на славянском языке, совсем оставили, — вы же не следуйте обычаям века сего, занимайтесь этим спасительным чтением. <…>…Читайте Псалтирь ежедневно хотя понемногу, и Господь не оставит вас Своею милостью, будет всегда вашим Помощником и Утешителем»471.

«В тяжелое время мы живем, — говорил старец. — Монашество не отличается прежней строгостью, слабы мы и немощны, а приходится иногда ободрять других. Вот и я нахожусь в таком же состоянии, слабый и немощный, сам требую помощи и утешения, а приходится по долгу моего сана утешать обращающихся ко мне. В Оптину приезжают из мира, который уже не стонет, как прежде, а ревет. Приезжают, ища утешения и успокоения. Хотят помолиться, побыть среди этой мирной обстановки, а то, может быть, и батюшка что скажет на пользу, его послушать… И, с помощью Божией, по вере своей получают искомое и уезжают умиротворенными. Нынче множество голосов раздается против монашества, люди мира сего под влиянием духа зла хотели бы совершенно стереть монастыри с лица земли, но они продолжают существовать под покровом благодати Божией. Труден путь монашеский, но зато он несет с собою такие высокие радости, о которых мирские люди не имеют понятия и ради которых можно позабыть все скорби и тесноту иноческой жизни»472.