Весна, которой нам не хватит

Глава 41. Тайны давно минувших дней

- Нет, – после непродолжительной паузы отозвался Харимс. Его спутник, тот самый, с кем ни Карэйн, ни Трошич не рекомендовал мне общаться, хранил молчание. – Нет, этот юноша еще не прошёл процедуру.

Свечи снова вспыхнули. И снова погасли. Я могла сцепить руки на коленях, могла заставить себя не двигаться и молчать, но подстёгнутый эмоциями дар не поддавался контролю.

- На какое время назначена процедура?

- Согласно регламенту и закону, – наконец-то подал голос и мальёк Лайкур. – Послезавтра молодому человеку исполняется двадцать один год.

- Вы в курсе по поводу его заболевания?

- Разумеется.

- Дальнейшее лечение невозможно?

- У нас нет соответствующих препаратов.

Их разговор казался мне… не то что бы совсем ненастоящим, но... Постановочным. Я словно очутилась на сцене в чужой пьесе. Вот только не могла понять, кто тут актёр, а кто главный постановщик. И какая роль уготовлена мне. Маленькой дурочки, которая поплачет об умирающем возлюбленном на радость сентиментальности старого сенатора?

Я повернулась к Крайтону – и встретилась с его ответным холодным взглядом. Он передавал мне слово, и от того, выдержу ли я эти пробы, зависел финал всей драмы. По сравнению с этим экзаменом защита диплома с разряженным артефактом казалась детским лепетом.

- Меня зовут Хортенс.

Мужчины никак не отреагировали на это слабое начало.

- Позвольте мне…

- Говори, – кивнул Крайтон, и это было то единственное слово, ради которого я металась сегодня от одного к другому всё утро. И моя благодарность к "дяде Корбу" не вмещалась в эту тесную комнатку, во весь Флаттершайн. Но об этом потом. Когда-нибудь потом.

- Есть человек, который был болен инфекцией Брастерса, редкой и неизлечимой для скверного, и лечился лекарством, разработанным мальёком Сиора в ограниченном объёме, – начала я, медленно подбирая слова, словно двигаясь по заболоченной местности, – стирание дара грозит смертью, поскольку магическое воздействие уничтожит барьер между агрессивными кровяными тельцами-чужаками, которые убивают организм, и остальными, пустит первые в кровь больного. Однако и без стирания дара у мальёка Дьюссона очень скоро наступит смерть, поскольку лекарства Лауриса Сиора больше нет, и придумать его никто не смог.

Я перевела дыхание. Мужчины молчали.

- Я всё думала, как же так не повезло Эймери порезаться и подхватить эту редкую болезнь. Недавно была в библиотеке, искала о ней информацию – о, да, она действительно очень редкая. У Эймери остался глубокий шрам на бедре, в месте пореза, – я покраснела, осознав, что вообще-то не должна была его видеть. Но было уже не важно. Вчера он сказал, что у него уже был шрам в этом месте, до пореза. А еще Эймери говорил, что его возили сюда в детстве, в отдел контроля за скверными, после того, как прознали про его дар. Простите, что я говорю так путанно, я скоро перейду к главному.

На последнюю фразу, как, впрочем, и на все остальные, никто никак не отреагировал.

- Сегодня ночью я говорила с сестрой мальёка Реджеса Симптака. Он был скверным, но дар ему не стёрли и позволили жить среди други людей. Мальёк Реджес участвовал в некоей экспериментальной программе, насколько я поняла, она позволяла контролировать скверноодарённого, который в результате некоторых манипуляций оказывался жизненно зависим от отдела контроля. А ещё у него был шрам на плече. И в это плечо его толкнула одна девушка, после чего здоровый в общем-то человек упал и умер, захлебнулся в обычном бассейне.

Мне казалось, я говорю ужасно невнятно. Но никто не прерывал, и я продолжала.

- Кроме того, малье Сандрин Лестор, в девичестве Симптак, упомянула о том, что есть разные скверные. Однобоким иногда даётся возможность жить в семьях, двубоких запирают в приюты. Она не очень-то поясняла эту мысль, но двубокие, как я поняла, могут развивать и благой дар помимо скверного. Они более опасны, так как более сильны… и не поддаются контролю. «Они отторгают», сказала малье Лестор, но не продолжила свою мысль. И если всё свести воедино…

Я выдохнула. Вдохнула. Заставила себя успокоиться, мысленно досчитала до пяти. И договорила.

- Думаю, дело было так. Мальёку Реджесу было что-то вживлено, вшито под кожу – нечто вроде артефакта, капсулы из какого-то материала с особыми свойствами. Вероятно, он не мог вырезать её самостоятельно, наверное, это предусмотрели. Внутри этой капсулы – я плохо разбираюсь в магицине, простите мой примитивный язык – находился сильный яд. Со временем стенки капсулы истончаются, и человек, уклонившийся от проверки, сбежавший или натворивший что-то неугодное, мучительно умирает. Не знаю, что пошло не так. Возможно, мальёк Реджес решил проигнорировать очередной визит, или он попал в списки смертников из-за того, что решил на пороге сорокалетия предать огласке кое-какие факты, обличающие плохие условия жизни маленьких скверных, или что-то пошло не так, или же толкнувшая Симптака служанка каким-то образом повредила, проколола капсулу. Тело мальёка Реджеса проверяли, но полицейское ведомство не знало, что он скверный, не знало, что и где нужно искать, и они не поняли, в чём была причина смерти. Началось отравление, ему резко стало плохо, и он утонул.

А если я не права? Если…Проваленный экзамен по артефакторике не означал бы сломанную жизнь. А сейчас речь шла именно о жизни. И жизнь стояла на кону.

- Мне говорили, что подобные эксперименты по контролю больше не проводились, – продолжила я. – Как раз около тридцати лет. Кстати, тридцать лет назад умер мальёк Сиора, я думаю, он-то этим и занимался. Вовсе не лечением и не лекарствами, а разработкой средств эффективного контроля скверных властью. Что-то осталось после него, но очень мало. И никто не мог повторить. Наверное, это очень сложно – сделать такую капсулу, чтобы она была почти что незаметной, чтобы организм ее принял, чтобы она держалась заданный срок и всё такое. Но мальёк Сиора был гением, это отмечали все.

А потом появился Эймери Дьюссон. Сын Аморет Дьюссон, с которой у вас была связь, – я посмотрела на мальёка Лайкура, в принципе, уже ничего и никого не боясь. – Возможно, я не права, но мама Эймери и ваша с нею ссора кажется мне единственным поводомт… впрочем, я не хочу никого обвинять. Всё это только гипотезы. В общем, я думаю, что у Эймери тоже стояла такая капсула, только вживили её не в руку, а в ногу. Или ее поставили до вашего разрыва с мальей Аморет, чтобы дать её сыну возможность жить относительно нормальной жизнью, либо после, чтобы иметь механизм влияния на неё через него, этого я не знаю. Но потом малья Дьюссон погибла, а никому не нужный Эймери попал в приют. Пробыл он там недолго и сбежал. Повредил ногу в самом неудачном месте, капсула повредилась тоже – и Эймери начал умирать. После чего он очутился в отделе контроля за скверными, где его начали якобы лечить от болезни Брастерса, схожей по симптомам. Но на самом деле ему давали то, что осталось после экспериментальной программы по контролю тридцатилетней давности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Подумала и добавила:

- Скорее всего, та самая контролирующая капсула была поставлена Эймери незаконно. Это был акт личной мстительной воли, поэтому информация об этом никуда не просочилась. Эймери был уверен в инфекции Брастерса, возможно, что те сотрудники, которые делали ему инъекции, думали так же. Они не знали, что именно они ему давали. Болезнь Брастерса невозможно вылечить у скверного… но я предполагаю… я надеюсь, эту капсулу – или что там! – можно просто извлечь. И Эймери не умрёт. Он не должен умереть. Я ничем не могу угрожать, ничем не могу подтвердить свои догадки, мне нечего больше добавить. Мальёк Крайтон, мальёк Харимс… мальёк Лайкур, мне… мне нечего больше добавить.

Я встала, не знаю, зачем, может быть, для того, чтобы отойти на пару шагов и посмотреть в их лица разом. Голова, измученная недосыпом и отсутствием пищи, предательски закружилась, я покачнулась, и сенатор Крайтон, резко приподнявшись, схватил меня за руки, не давая упасть. Дурнота чуть отступила. Мальёк Харимс посмотрел на Лайкура, побелевшего, сжавшего зубы.

А вот воздух в комнате похолодел, даже заледенел, лучше любых слов говоря о том, как зол Верховный сенатор.

***

Больше мне ничего не удалось ни сказать, ни услышать: появившийся опять же будто из пустоты сотрудник вежливо, но безапелляционно вывел меня из кабинета, а у меня не было сил сопротивляться, словно моя пламенная речь вытащила из меня все силы. Впрочем, уходить без Эймери отсюда я не собиралась. Мне предложили другую пустую комнату для ожидания, я зашла в неё, взяла стул, спустилась на первый этаж и села у входа. Сотрудник, которому поручили присмотр за юной сумасшедшей малье, посмотрел на меня долгим нечитаемым взглядом, но спорить не стал. Я чувствовала его присутствие, его взгляд, но не обращала внимания. Боролась с внезапно накатившей сонливостью. Думала.

Время шло.

Я думала о том, доехала ли до Фальбурга моя скверная четвёрка, как они там устроились и что будут делать дальше: без денег, без документов... Думала о том, что родители уже явно в курсе о моём исчезновении из Колледжа и о ночных приключениях, ищут меня, волнуются, злятся… и на этот раз небезосновательно. Пожар в библиотеке случился всего-то навсего сегодня ночью, а кажется, что много дней назад. И только вчера мы с Эймери были близки, а я уже безумно соскучилась… Я подтянула к груди одно колено, наплевав на приличия и манеры. Что уж теперь.

Время шло.

Я могла ошибиться в своих догадках по поводу Эймери, в конце концов, я же не ученый. А если даже и нет… вдруг эту самую "капсулу" невозможно извлечь из тела, вдруг это окажется смертельным, вдруг они просто откажутся это делать, сенатор вовсе не обязан продолжать помогать мне… нам. Он узнал правду, накажет, кого следует, за своеволие, а Эймери… какое ему дело до него! А даже если… даже если всё удастся, дар-то ему всё равно сотрут. Это несравнимо со смертью, но я уже содрогалась от страха, боли и неизмеримой жалости. Потерять дар – утратить частичку себя.

Время шло.

Мне некуда было идти, во всяком случае, некуда было идти вот так, одной, и я сидела, скорчившись на жёстком неудобном стуле, иногда вставала и делала несколько шагов вперёд и назад, не зная, тут ли ещё мой соглядатай. Во рту пересохло, но я не решалась попросить воды. В какой-то момент я прижалась затылком к стене, прикрыла глаза, и сознание отключилось.

Проснулась я в темноте и не сразу поняла, где нахожусь. Кажется, я уже не сидела, а лежала, не на полу и не на кровати, а на нескольких соединённых вместе стульях. И кто-то даже подложил мне под голову сложенную валиком ткань.

Свет загорелся слабый, спросонья-то, я приподнялась и увидела высокий силуэт у стены. Сердце заколотилось, но из пересохшего рта слово вырвалось не сразу:

- Эймери?!

Но это был не он, в следующее мгновение я поняла это и сжала пальцы. Рядом со мной стоял Верховный сенатор Корб Крайтон.

Слюна скапливалась во рту неохотно, и я помолчала, пока не смогла выговорить более-менее внятно:

- Вы… у вас же сегодня день рождения у внука, верно? А вы тут задержались… Простите. Простите за всё. Я подвела Армаля, а значит, и вас… А вы тут.

Спрашивать про Эймери я не стала. Страшно, как же мне было страшно. Если Крайтон ждал тут моего пробуждения, если он был один, значит… Значит всё закончилось плохо. И я хотела потянуть минуты, иллюзию того, что всё нормально.

- А я тут, – повторил сенатор. Он, кажется, совершенно не торопился, и это было странно. Ещё как странно! Не мог такой бывалый суровый человек чувствовать свою вину передо мной или что-нибудь в этом роде. Я вообще ему никто. Не верю я в такое благородство.

- Почему вы стали мне помогать? – спросила я наконец. – Я очень благодарна вам за всё, даже если… Вы за сегодня сделали для меня больше, чем кто бы то ни было за все предыдущие годы. Я была уверена, что вы даже слушать меня не станете. Но почему?..

Сенатор посмотрел на меня. Ухоженный, сильный, крепкий мужчина. Но почему-то именно в этот момент он показался мне неимоверно старым, уставшим и даже печальным. Уязвимым.

- Возможно, ваше появление сегодня – это просто совпадение…

- Но иногда совпадениями руководит судьба, – механически повторила я слова мальёка Карэйна. Встала, поморщившись: ноги затекли. – У вас тоже что-то случилось?

- Можно сказать и так. Я долгое время стремился… не к совершенству, нет. К безупречности. К тому, чтобы меня, мою семью, жизнь и деятельность не в чем было упрекнуть. Дискутировать, возражать, не одобрять, ненавидеть – да, но не упрекнуть, высмеять, ткнуть пальцем в слабое место. А вчера всё изменилось в одночасье. Я оказался на распутье. И вы, Хортенс, появились более чем вовремя, для вас в том числе – ещё вчера утром я действительно не стал бы вас даже слушать. И для меня.

- Расскажите, – не то предложила, не то попросила я. Слёзы всё-таки потекли, горячие и безвкусные, я не обращала на них внимания. – Расскажите мне.

- Семья всегда была очень важна для меня, Хортенс. Не менее важна, чем работа. Им я посвятил всю свою жизнь. Я многого добился.

- Больше, чем кто бы то ни было, – кивнула я, не понимая, к чему он ведёт.

- Я вовсе не злюсь из-за расторгнутой помолвки. Армаль переживёт. Я так и думал, что он ещё слишком молод и легкомысленен для семейной жизни, а его болезненное самолюбие даже полезно пощипать, оно может помешать ему в будущем. Дело не в нём. Не беспокойтесь, скандала не будет.

- Я и не беспокоюсь. Продолжайте, пожалуйста.

Сенатор подбирал слова, и видеть его смятение было так странно.

- У моей дочери двое детей, девочка трёх лет и шестилетний мальчик, Соверн. Да, ему как раз сегодня исполнилось шесть. Мой любимый внук, моя гордость, очень умный и талантливый ребёнок. Он дорог мне, он моя отрада, моя надежда. И вчера он…

Наступившая тишина была тяжелая, кричащая громче слов.

Я поняла, что он хотел сказать.

- Как это случилось?

- Мы вместе читали книгу. Прекрасную книгу с картинками: о пиратах, кораблях и морских приключениях. Я сказал, что однажды мы поедем с ним на побережье и увидим корабли собственными глазами. А Соверн ответил, что можно увидеть их прямо сейчас. И показал мне плывущий над потолком парусник, такой же, как в книге.

- Иллюзии.

- Да.

- Это ещё не самое страшное, – осторожно сказала я и осеклась. Да, показывать иллюзии –не убивать одним касанием, но для Верховного сенатора иметь скверного родственника хуже, нежели убийцу и каторжника.

- Иногда всё может измениться в один миг, верно? – сказала я.

- Да. Всё изменилось в один миг. Вы правы.

Не было никакого злорадства в моей душе. Никакой радости от осознания того, что внук Верховного сенатора оказался скверноодарённым. Я склонила голову, глядя на сгорбившегося старика рядом.

- И что же дальше? – тихо спросила я, пропуская все ненужные вопросы. Корб Крайтон был не из тех людей, что паникуют или слепо вопрошают небеса, за что им такая доля. Он действовал, а не впадал в истерику.

- Разумеется, я не отдам Соверна ни в какой приют. Он будет жить дома со своей семьёй. Я бы хотел, чтобы у него был наставник, как это принято у всех юных благородных мальёков. Образованный, обладающий знаниями и манерами. Знающий о том, кто такой Соверн. Не боящийся. Не испытывающий отвращения. За то время, что вы спали, я навёл справки об этом вашем Эймери Дьюссоне. Он мне подходит.

Я ошеломленно молчала, слушая откровения Верховного Сенатора. И только минуты две спустя до меня дошло.

- Он жив?! Эймери жив?! Огненная лилия, спасибо! Вы спасли его? Спасибо вам, спасибо, спасибо… – я приподнялась на цыпочки и поцеловала Корба Крайтона в холодную колючую щёку.

- Это вы спасли его, Хортенс. Я был впечатлён вашей речью. Она достойна Сената. Мальёка Дьюссона прооперировали, изъяв... лишнее. Его отпустят, думаю, довольно скоро. И если он согласится на моё предложение… Я так понимаю, что идти вам некуда? У ограды вас дождётся мой экипаж. Отвезёт в гостиницу… или в имение Флорисов. Под мою ответственность – надеюсь, я могу на вас положиться? Сегодня тридцатое мая… Я буду ждать вас и Дьюссона завтра у себя дома. Вот адрес, – он протянул мне листок, и я сунула его в нагрудный карман жилета, все ещё не веря до конца, что это всё происходит со мной.

- А дальше что? – неожиданно спросила я в спину уходящего сенатора. – Понимающий и принимающий наставник – это хорошо, но это не исчерпывает всей… жизни.

- Верно, – не оборачиваясь, ответил он. – Дальше… дальше я буду строить для него и таких, как он, новый мир, Хортенс. Может быть, даже с вашей помощью.

Сенатор ушёл, а я опять побрела от стены к стене и обратно. Задрожала, как от холода, хотя в комнате было по-летнему тепло. Подняла валик с сидения стула – это оказался плащ мальёка Крайтона. Завернулась в него и снова стала ходить от стены к стене…

…и не услышала, как вошёл Эймери. Не услышала – почувствовала. Обернулась – и уставилась на него, совершенно не похожего на себя прежнего. Еще более худой и бледный, скуластый и остроносый, чем обычно, но какой-то совершенно не такой. Я не могла понять, в чем причина, пока он не обнял меня, прижимая к себе, прижимаясь лбом ко лбу, а я не запустила пальцы в его волосы. Короткие волосы, колющий ёжик совсем коротких волос.

- Жив, – сказала я, давясь слезами. – Жив. Жив… жив. А подстригся зачем? Решил сэкономить на цирюльнике, идиот?

- Зачем ты раздела сенатора Крайтона, Хорти? Это же его плащ… Какой ужас, что ты натворила, малявка отчаянная?! Чудо ты моё…

Плакала я одна, а засмеялись мы одновременно.