Витязь чести: Повесть о Шандоре Петефи

22

На континенте плохо знают Англию, хоть зачастую и преклоняются перед ней. К числу европейских мифов, порожденных завистливой и невежественной молвой, относится и миф о британской погоде. Слух о лондонских туманах и беспрерывных дождях не только преувеличен, но, можно даже сказать, лжив.

Небо над Темзой куда чаще бывает ясным, чем над столицами, глядящимися в воды Сены, Дуная и Шпрее, не говоря уже о Неве, петляющей среди чухонских гранитов и мхов.

Вот и теперь, когда в Средней Европе дороги вспухли от ливней, над Лондоном нежно светит солнце, золотя посыпанные песком аллеи, веселыми зайчиками пятная зелень подстриженных образцовых газонов.

Михай Штанчич и его давно возмужавший воспитанник Шандор Телеки выбрали для прогулки дивный Сент-Джеймс, лучший, наверное, из всех существующих парков. Тщательно спланированный вокруг вытянутого в длину пруда, он казался тем не менее уголком совершенно дикой природы. В тени раскидистых платанов мирно паслись овечки; оставляя в зеркальной воде медленно расходящийся след, горделиво скользили красавцы лебеди. И тут же рядом, задрав гузку, беззаботно копалась в иле дикая утка. Или королевский олень, горделиво откинув рога, выскакивал внезапно из чащи. Здесь не было ни единой прямой дорожки. Стыдливо прячась в траве, далеко огибая просторные лужайки и рощицы, они казались прихотливыми лесными тропками, бегущими невесть куда. Сэр Джон Нэш, создавший это чудо, сумел сделать так, что можно было подумать, будто к созданному им идиллическому уголку никогда не прикасалась рука человека.

Исключение составлял только мостик, откуда открывался прелестный вид на стрельчатые башни Вестминстерского аббатства, словно выраставшие из пышных зеленых крон. Туда и вывела задумчивая аллейка двух мирно беседующих венгров, встретившихся вдали от родины, которая вечно пребудет прекраснейшей в мире, несмотря на окружающий рай.

На берегу было людно. Белокурые дамы в светлых кружевных туалетах привели румяных малышей полюбоваться на пеликанов. Неуклюже переваливаясь, причудливые птицы покорно раздували мешки под клювом. Вся стая, как гласила надпись на табличке, происходила от одной-единственной пары, подаренной Карлу Второму русским послом. За полтора столетия экзотические водоплавающие приучились не бояться людей и даже давали себя гладить. На иностранцев, неприлично громко общавшихся на неведомом наречии и притом безбожно размахивающих руками, воспитанные аборигены, естественно, внимания не обратили. Возможно, кому-то из них и странным показалось увидеть рядом с пожилым бородатым оборвышем, одетым в домотканую немыслимую хламиду, вполне респектабельного мужчину, но чего не бывает. На то они оба и иностранцы, чтоб экстравагантно себя вести.

Поэтому гуляющие по парку лондонцы словно не замечали странную, почти шокирующую пару и, уголком глаза не дрогнув, смотрели прямо перед собой.

Bloody foreigners, проклятые иностранцы, ну что с них возьмешь… Даже если бы они вздумали прогуляться в набедренных повязках и бусах из ракушек, то и тогда бы никто не позволил себе улыбнуться. Англичане слишком уверены в собственном превосходстве, чтобы это показывать. Они привыкли уважать чужие свободы и даже чудачества.

Поначалу Лондон понравился обоим венграм необычайно. В чудной, почти умилительной атмосфере всеобщей предупредительности они незаметно для себя разнежились и беззаботно расправили плечи. Можно было говорить о чем хочешь, где хочешь и когда хочешь, совершенно не опасаясь любопытных ушей. Принесенный из глубин Азии язык надежнее любого шифра оберегал тайну.

Да и некому было следить здесь за ними, некому было подслушивать. Длинные руки Меттерниха не доставали сюда. Наводненная шпионами Европа осталась на другом берегу Канала, как называли свой чудный пролив коренные англичане.

Может быть, неосознанная влюбленность бесправных в чужую вольность явилась тому виной или всего лишь тихий солнечный день вместе с негой укромных лужаек, но Штанчич и Телеки впервые в жизни забыли, что значит осторожность.

Что ж, людям просто необходимо хоть ненадолго расслабиться, стряхнуть с себя цепи вечной опаски и самоограничения. Дай только бог, чтобы не пришлось раскаиваться за упоительное наслаждение говорить в полный голос, за дивное удовольствие не оглядываться по сторонам.

Правда, конечно, что у стен есть уши, что есть они у деревьев и даже у божьих птиц, клекочущих в осоках. Все это так, но лишь при условии, что где-то близко таится людское ухо. В Сент-Джеймс-парке его по всем приметам быть не могло. В британских газетах не принято писать о секретной службе. Молчаливо подразумевается, что англичанин не станет заниматься сомнительной деятельностью, малопочтенным ремеслом, недостойным джентльмена. Поэтому считается, что в Великобритании тайной полиции как бы вовсе не существует, хотя чрезмерно любознательные иностранцы сразу же натыкаются на некий незримый барьер.

Австрийские шпики, не спускавшие с Михая Штанчича глаз, не решились последовать за политически неблагонадежным автором нелегальных трудов о свободе печати, когда тот обнаружил намерение пересечь Ла-Манш. Проводив его до Кале и дождавшись отплытия корабля, они адресовали в Вену подробное донесение и запросили дальнейших инструкций.

В императорско-королевской службе тайного надзора конечно же знали, что Штанчич был воспитателем молодого графа, для которого не прошли бесследно кое-какие уроки жизни. Недаром же столь обстоятельно, почти по дням, была расписана вся деятельность бывшего батрака, рожденного в семье крепостных крестьян. Полиция знала даже, что делал он за границей: в Берлине, Гамбурге, Дрездене, Париже. В Гамбурге, в частности, вышел немецкий перевод его возмутительной книги «Взгляд раба на свободу печати». Судя по всему, ее ожидал успех, иначе бы вряд ли издатель Кемпе, не дожидаясь продажи тиража, поспешил заключить договор на новую работу. Впрочем, от этого Кемпе, взявшего на себя неблаговидную роль распространителя сочинения Генриха Гейне, подрывающего основы немецкой морали и государственности, можно было ожидать чего угодно. В том, что он пригрел у себя под крылышком задунайского мужика, возомнившего себя философом и моралистом, определенно ощущался дальновидный политический замысел. Ниспровергатели приличия и порядка, в отличие от людей благонамеренных, скоро находят общий язык. Недаром же Этьен Кабэ, известный своей подстрекательской ролью в беспорядках тридцатого года, а также книгой «Путешествие в Икарию», проповедующей самый откровенный коммунизм, не преминул встретиться с мадьярским смутьяном. Венская полиция хоть и не располагала текстом беседы, но не без основания догадывалась, о чем могли договориться между собой такие субъекты, как Штанчич и господин Кабэ, чья газета «Попюлер» считалась в империи запрещенной к ввозу.

Со Штанчича не спускали глаз с того самого дня, когда запрету светской и духовной цензуры подвергся его учебник «Венгерский язык». В этой, предназначенной для сельских школ книжице исконные синтаксические примеры вроде «Птичка поет», «Небо синее» или «В нашей прекрасной отчизне все счастливы» получили не совсем эквивалентную замену на: «Все люди равны», «Нет таких законов, которые нельзя было бы сокрушить», «Люди рождены свободными» и т. д.

В отличие от Штанчича, который сам, можно сказать, напросился на слежку, Шандор Телеки в черных списках пока не значился. Его стремительные перемещения контролировались лишь от случая к случаю, в порядке общего надзора.

Даже кратковременный и внешне невинный контакт в Дижоне со Штанчичем и то не слишком насторожил сыскной департамент: дело понятное — учитель и ученик. И если бы не обставленное секретными предосторожностями свидание с Регули в Карлсбаде, гулять бы графу и далее на свободном поводке.

Но не тут-то было. После Карлсбада не на шутку забеспокоились. Слишком широкие связи стали вырисовываться: от умеренных националистов до самых крайних. На всякий случай следовало держать ухо востро. Не удивительно поэтому, что едва поступило сообщение о том, что граф Телеки тоже спешно собрался зачем-то в Англию, как в Вене забили тревогу.

И хоть было совершенно ясно, что реальными возможностями держать под контролем обоих полиция в Англии не обладает, решили пойти на небольшой риск, вступив в контакт с Обществом Иисуса. Ирландские иезуиты как-никак пользовались на островах большей свободой, точнее, их английская агентура, не скомпрометировавшая себя заграничными связями. Слежке нужно было придать лишь приватный, далекий от политических целей характер, поскольку в стране гарантированных свобод не было никаких препятствий для частного сыска. На том и решили остановиться, направив наделенного полномочиями агента к орденскому провинциалу в Венгрию. Будущие клиенты проходили по его епархии, так как были подданными короны святого Иштвана, возложенной — по совместительству — на габсбургское чело. Венская полиция отличалась гипертрофированным бюрократизмом и свято блюла формальности.

В итоге было потеряно драгоценное время, и приблизительно два месяца с небольшим Вена не получала абсолютно никаких сведений ни об учителе, ни об ученике. Затем, когда его уже почти не ждали, поступило донесение, спешно переправленное монсеньором Бальдуром из Пешта.

Инок Бартоломеус, в прошлом Янош Вислецени из Веспрема, наконец обнаружил по имеющемуся дагерротипу человека, похожего на графа Телеки, а там и на Штанчича вышел, снимавшего номер тут же, на улице Гроусвенар, поблизости от Марбл-арч, трехпроездной мраморной арки с колоннами и рельефами в римском стиле.

Бартоломеус, командированный в Лондон дублинским цистерцианским братством, искусно меняя одежды и облик, ухитрился не только держаться поблизости от подопечных, но несколько раз сумел даже подслушать их разговоры.

Записи бесед, скрупулезно переписанные тонким почерком Бальдура, — оригинал иезуит по праву оставил себе — стали бесперебойно поступать на стол начальника тайного политического сыска. Однако, вопреки затратам и чаяниям, ничего существенного о деятельности венгерских оппозиционеров в Англии выяснить не удалось. По всей вероятности, Бартоломеус опоздал и заговорщики уже успели осуществить свои неизвестные, но предположительно неблаговидные цели. В Вене не знали, что одну наиболее важную депешу Бальдур утаил, отправив снятую с нее копию не в императорско-королевскую тайную службу, а в Рим генералу своего ордена.

В перехваченном документе излагалось содержание беседы, которую информатор подслушал через камин в гостинице «Старая шхуна» на Гроусвенар. Был первый и сезоне дождливый вечер, и мадьяры провели его дома за кружкой глинтвейна.

— Ничего не получается, — граф Телеки ударил кулаком по столу. — Они либо не доверяют нам, либо боятся.

— Чего ж им бояться? — спросил Штанчич недоуменно. — Разве они зависимы, или переданные нами сведения не представляют интереса для печати?

— Оказывается, у них существует закон об ответственности за клевету. Австрийское посольство может через суд опротестовать сообщенные факты, и тогда галета рискует крупным штрафом.

— Разве мы называем Меттерниха по имени?

— Однако всякому становится ясно, о ком идет речь. Наконец, мы называем другое имя, или ты забыл?

— Можно и здесь обойтись прозрачным намеком, Шандор. Я согласен изъять из статьи все имена.

— Ты-то согласен, старый драчун, — невесело пошутил граф, выколачивая трубку. — Только им такая статья не нужна. Редактор сказал, что обязан в первую очередь думать о британском читателе, а тому настолько чужды наши дела, что он лишь запутается в намеках. Плевать хотели они, разрази их гроза, на наши слезы. Что им какая-то дикая Венгрия, безумная, ограбленная страна!

— А если передать в другую газету?

— Редактор «Меркурия» — как бы получше сказать? — выразил большую дозу скептицизма, чтоб его разорвали черти! Он, видите ли, сомневается в том, что судьба метрополии, политика имперского правительства и все такое могут столь тесно зависеть от мелкого провинциального мошенства. Он так и сказал: «мелкого провинциального»…

— Чудное название для систематического грабежа целой страны! Несчастная родина, — горько вздохнул Штанчич.

— Притом они не верят, что на грошовых операциях можно нажить такие миллионы.

— Из чего они складываются, миллионы, коли не из грошей? Ты бы растолковал им габсбургскую систему пошлин, всяких тарифных ставок и прочих ухищрений, тогда бы они поняли, что метрополия, дворцовая клика и прочее золоченое барахло просто паразитируют на нашем теле, сосут и будут сосать нашу кровь, пока не опустеют жилы!

Возможно, в Вене и не придали бы особого значения подслушанному в каминной трубе малопонятному для непосвященных разговору. Но Бальдур знал ищеек меттерниховской школы и предпочел не рисковать. Даже мелочь могла вспугнуть, и пустяк мог заставить преждевременно насторожиться. Это грозило сорвать план в самом зародыше. Их высочество София только начала исподволь прибирать дворцовую фронду к рукам.