Волшебный жезл

СУРОВЫЙ УРОК

Телята, которые содержались в холодной бане, были здоровы, веселы, хорошо прибавляли в весе. Одни люди приходили сюда, чтобы собственными глазами убедиться, что телята живы и здоровы. И немало этому дивились. Другие глядели и каркали: «Уморит Станислав Иваныч животных! Непременно уморит!»

Ветеринар пришел в белоснежных фетровых бурках, постоял возле телят, не вынимая рук из карманов, сказал с негодованием:

— Кто вам разрешил морозить телят?

Я ответил:

— А кто мне должен разрешить? Я старший животновод совхоза, я и отвечаю.

Он закричал:

— Вы будете отвечать перед судом! Это вредительство! За здоровье животных я отвечаю. У меня есть диплом! А вы кто такой? Мужик мужиком, летом босой ходите, галстук как следует завязать не умеете, а туда же — какие-то эксперименты устраиваете! Больно много на себя берете!

И верно, я часто летом босой ходил и галстук завязывать не умел. Ветеринар правду говорил. И на правду я не обиделся. Но в его словах мне послышалось то, что уж не раз мне говорили в юности: раз тебе не пришлось получить образование, значит, нечего и думать о самостоятельной научной работе. И это, признаться, меня очень обижало.

Тогда я уже слышал об Иване Владимировиче Мичурине, простом садоводе-любителе, не имеющем никакого ученого звания, который, однако, создавал новые, не существовавшие раньше в природе, сорта фруктов и ягод.

«Наверно, — думал я. — Мичурин не стал бы меня упрекать тем, что я не кончил гимназии и университета, и не стал бы чернить мою работу только потому, что у меня нет диплома».

Через несколько дней вызвал меня к себе директор.

— Свернешь ты себе шею, Станислав Иваныч, жалко мне тебя, — сказал он. — На днях меня переводят работать в другой совхоз, так что мне отвечать за телят не придется, а ты себе шею свернешь. Все специалисты-животноводы говорят — ерунду ты затеял, нельзя выращивать телят в холоде. Так что имей в виду, я тебя по-дружески предупредил, а ты сделай выводы.

Но какие я мог сделать выводы из этого «дружеского предупреждения»? Я и сам знал, что, если телята на холоде погибнут, мне придется за это отвечать. Но я делал так, как считал правильным: всех новорожденных телят продолжал выращивать в холодной бане. Старшим телятам шел уже третий месяц. Они отличались великолепным здоровьем, большим ростом, густой шерстью и удивительной активностью и жизнедеятельностью.

По всем окрестным деревням из уст в уста шла молва о наших телятах. Даже легенды появились, будто телята, рожденные и выращенные на холоде, обросли такой густой шерстью, что стали похожи на медвежат.

Начали интересоваться нашими телятами и городские начальники. Приедут в совхоз, придут в телятник и сразу вопрос:

— Сколько телят погибло?

Ни за что не хотят верить, что ни один теленок не погиб от холода, ни один не заболел суставоломом.

— Бросьте, — говорят, — втирать очки! Эти басни вы маленьким детям рассказывайте, а мы люди взрослые и знаем, чем отличается домашнее животное от дикого. И никогда мы не слышали, чтобы телята росли на холоде.

Как-то приехал в Караваево тот самый ученый-животновод в очках и калошах, который однажды уже наставлял меня уму-разуму.

Хотя с тех пор прошло порядочно лет, старичок нисколько не изменился. С поезда он прошел прямо ко мне домой, протер запотевшие с улицы очки, оставил у дверей калоши и с ходу начал все тем же ворчливым тоном:

— Беспокойный вы человек, товарищ Штейман! Опять что-то новое выдумали! — и осуждающе покачал головой. — А все потому, что норовите до всего дойти сами, тогда как задолго до вас ученые уже все продумали и установили, как надо поступать в каждом случае.

И кончил он свою короткую речь такими примерно словами:

— Должен я вам разъяснить, что ваш опыт выращивания телят находится в полном противоречии как с зоотехнической наукой, так и с практикой животноводства. Ни до чего хорошего он вас не доведет, поверьте мне. И надо вам это дело прекратить.

Повел я гостя к телятам. Он долго их осматривал, взвешивал, измерял, щупал… Провел в телятнике почти весь день.

— Ну как, — спросил я, — хороши телята?

— Пока они телята неплохие, — ответил он уныло, — только все равно вы губите стадо. Вырастут они мелкорослыми, слабыми, хилыми. И если вы мне не верите, то вот, пожалуйста… — и стал приводить высказывания то одного иностранного ученого, то другого. — Ну как, теперь согласны? — спросил он, исчерпав все доводы.

— Да нет, — говорю, — мало ли что другие по этому поводу говорят. Я думаю по-другому: холод должен смолоду закалить животных, вызвать у них более активный обмен веществ и усиленное кровообращение, а это, в свою очередь, будет содействовать развитию их внутренних органов. По моим предположениям, наши животные, выращенные в холодных условиях, должны быть крупнее, здоровее и выносливее других домашних животных.

И я продолжал поступать по-своему.

Как только стаял снег, мы устроили переносные клетки для телят-молочников на открытом воздухе, отгородили изгородью, и получился летний лагерь. Клетки были просторными и удобными — телята могли там свободно двигаться. В дождливые дни и ночи мы покрывали клетки двускатными крышами, а в ясные и теплые дни крыши снимали совсем.

Тут же возле клеток выпускали гулять телят, достигших месячного возраста. Чтобы они не лизали что не следует, надевали на них сплетенные из прутьев намордники, и телята прыгали и скакали в этих намордниках.

Таисия Алексеевна Смирнова оказалась удивительным животноводом. Забота о телятах была для нее не службой, а истинным призванием. Без телят она скучала, даже в свои выходные дни не могла усидеть дома. И телята к ней тоже очень привязались.

Помню, как однажды днем в летний лагерь забежала кошка. В это время на травке резвились телята, выпущенные из клеток. Они никогда прежде не видели кошки и были очень напуганы ею. Разом, как по команде, они остановились, замерев на месте. Бычки уперлись передними ножками в землю, низко наклонили головы, как бы собираясь забодать кошку. Телочки следили за нею испуганными глазами. Но так продолжалось всего несколько мгновений. Затем все — и бычки и телочки — сорвались с места и в паническом ужасе бросились к Таисии Алексеевне. Они окружили ее, и каждый теленок старался плотнее прижаться к ней. Они будто чувствовали, что, как бы ни был страшен зверь, Таисия Алексеевна непременно спасет их.

К концу лета я уже был настолько убежден в преимуществе выращивания телят на холоде, что решил и осенью не возвращать их в отапливаемое помещение, а построить новый, более просторный телятник, без печей.

Приезжавшие представители областных организаций и работники наркомата совхозов называли меня сумасшедшим, относясь по-прежнему к моему опыту как к чудачеству. Хотя в одной из газет появилась заметка, в которой рассказывалось о караваевском методе выращивания телят в неотапливаемом помещении, я понимал, что стоит сейчас погибнуть хотя бы одному теленку, как нам предложат немедленно перевести всех остальных телят в прежний, теплый телятник.

Во второй половине лета отелилась Послушница II. Она принесла бычка, которого мы назвали Покорителем. Послушница II была отличной коровой. Уже после первого отела она весила 650 килограммов и в отдельные дни давала больше двух ведер молока. На следующий год мы надоили от нее более 4,5 тысячи литров. А после третьего отела, получив больше 7 тысяч литров молока, мы стали надеяться, что Послушница II станет выдающейся рекордисткой.

Покоритель родился красавцем: крупный, длинный, с крепким костяком, с чудесной дымчато-серебристой шерсткой. Теленок обещал вырасти могучим быком, способным передать своим потомкам не только ценные молочные качества своей матери и бабушки, но и отличные размеры, великолепное здоровье и красоту форм, которые нам хотелось закрепить в будущих поколениях стада.

Покоритель родился на открытом воздухе, в довольно прохладный и ветреный день. Пока еще мать облизывала его серебристую шерстку, он попытался подняться на крепкие ножки, а упав, опять поднялся и захватил сосок вымени матери.

С первого же дня бычок стал так быстро расти, что уже через три месяца весил 162 килограмма. Это было на редкость ценное животное.

И вот наступил ноябрь, а вместе с ним пришли холодные дожди, резкие ветры, утренние заморозки.

Однажды вызвал меня к себе очередной директор — человек трусливый, больше всего на свете опасавшийся ответственности.

— Знаете, во сколько уже сейчас оценивают Покорителя? — сказал он, едва я вошел к нему. — Нам предлагают за него десять тысяч!

— Что ж, — ответил я, — он того стоит.

— А вы думаете и дальше держать его на холоде?

Я сказал, что от этого теленок будет только здоровее.

— Не выйдет, — сказал директор, — рисковать Покорителем я не позволю.

Я стал убеждать его, что никакого риска в этом нет. Несколько дней назад я всех телят перевел в новый неотапливаемый телятник — там сухо, никаких сквозняков, равномерно-прохладная температура, и я думаю, что это и есть наилучшие для молодняка условия.

Но директор ни в какую: не дам рисковать, да и только!

Иван Дмитриевич Варварин, который обычно меня во всем поддерживал, на этот раз стал на сторону директора:

— Да понимаешь ли ты, Станислав Иваныч, — вмешался он в наш разговор, — что Покоритель не простой бычок: такого животного в совхозе еще не было. Ой, смотри, Станислав Иваныч! Я бы на твоем месте рисковать Покорителем не стал.

Вышел я из конторы и не знаю, что делать: так на меня нажали, что стал я колебаться.

Пошел в лагерь. Покоритель стоит в своей клетке — могучий, серебристый красавец. Я выпустил его из клетки на подмерзшую, чуть припорошенную инеем землю. Он сразу стал прыгать, резвиться — веселый, сильный.

«А вдруг, — думаю, — и правда с ним что-нибудь случится? Как можно все предвидеть? А мои противники только и ждут этого».

Человек я настойчивый. Угроз и запугиваний не боюсь. Если в чем уверен, действую до конца. Но тут случилось, что единственный раз в жизни я не устоял и поступил так, как считал неправильным.

Покорителя перевели в прежний теплый телятник. Случаев суставолома у нас уже некоторое время не было, об этом можно было не беспокоиться. Тревожило другое: там было слишком тепло и сыро, а когда открывали с улицы двери, в жаркое помещение врывалась струя холодного воздуха. Как бы не застудили бычка!

Проверив, нет ли в телятнике сквозняков, и отдав все нужные распоряжения, я поздно вечером ушел домой.

Но тревога за Покорителя не покидала меня и дома. Плохо чувствует себя человек, когда знает, что поступил неправильно. Всю ночь мучила совесть: не должен был я уступать, раз уверен, что выращивание в холодных условиях полезнее. Не должен я был соглашаться перевести Покорителя в теплый телятник. Нет, не должен я был этого делать.

Просыпаюсь я всегда рано, а в это утро проснулся раньше обычного. Была еще ночь, но мне уже не спалось. Взял я фонарь и вышел на улицу.

Выпал снег. Дул пронизывающий, ледяной ветер.

Прежде чем начать свой ежедневный обход скотных дворов, зашел я в телятник навестить Покорителя.

В телятнике было очень жарко — дежурная телятница дров не пожалела. Покоритель спал спокойно. Постоял я возле него некоторое время, любуясь его красотой. В это время телятница вышла на двор, и в тот момент, когда она открыла дверь на улицу, возник легкий, чуть заметный сквозняк. «Вот она где, причина простуды», — подумал я с тревогой, и сразу мне показалось, что в дыхании бычка слышится гулкий хрип.

Я наклонился, прислушался — нет, ничего подозрительного. Значит, это мне показалось.

Бычок пошевелился, поднял голову, открыл глаза.

Я погладил его гладкую серебристую шерстку.

Он смотрел на меня как будто невесело, как будто сквозь густую туманную пелену. «Тьфу, черт, — выругался я про себя, — чего это я себя запугиваю? Бычок спокойно лежит, дыхание чистое, глаза ясные, а мне уж черт знает что кажется!» — Проведя еще раз рукой по его теплой шерстке, я ушел из телятника.

Прошел день, другой, третий. Бычок был здоров, но меня все время не покидала тревога, и каждый раз, проходя мимо телятника, я снова и снова навещал Покорителя.

На четвертый день, рано утром, когда я еще пил чай, ко мне прибежала Таисия Алексеевна.

— Станислав Иваныч, — волнуясь, заговорила она, — Покоритель, кажется, заболел.

Я, как услышал это, не помню, как и из дому выскочил. Значит, не зря все эти дни мучила меня тревога: простудили-таки бычка!

По дороге в телятник я забежал за ветеринаром. Он еще был в постели и, услышав, что заболел Покоритель, бросил с нескрываемым злорадством:

— Я предупреждал вас, милейший, что ваши «эксперименты» до добра не доведут. Я писал об этом начальству, областным организациям, в наркомат. Теперь я умываю руки.

С первого же взгляда на бычка видно было, что он болен. Он лежал в своей клетке скучный, часто кашлял, дышал с хрипом и от еды отказывался.

Пришел Варварин.

— Вот вам и выращивание в холодных условиях! — сказал он грустно.

Я не мог сейчас спорить с ним и доказывать, что холодные условия тут ни при чем, что если бы мы не переводили Покорителя в теплый телятник, то он был бы так же здоров, как и другие телята, выращенные на холоде. Было не до того.

— Прежде всего, — сказал я, — надо немедленно бычка увезти отсюда.

— Опять на холод? — спросил Варварин с усмешкой.

— Куда угодно, только не оставлять его здесь, в этой жаре, в этих сырых стенах, с этими сквозняками!

Директор совхоза, как только услышал о болезни бычка, сразу же утром велел запрячь лошадь и укатил в город, чтобы не нести ответственности и, в случае чего, сказать, что бычка уморили в его отсутствие.

Начальник политотдела хмуро шагал рядом со мной. Мы обошли все помещения совхоза и остановили свой выбор на маленькой чистой, сухой и теплой комнате возле аптеки. Покорителя перевели туда.

Днем зашел ветеринар, нехотя приставил к груди животного трубку, послушал сердце, измерил температуру.

— Суда вам не избежать, — сказал он мне. — Спасти животное нельзя. Его организм ослаблен противоестественным содержанием в холодных условиях. Я первый расскажу на суде, как вы не хотели прислушиваться к советам образованных людей и сознательно обрекаете телят на гибель. Больше не извольте меня беспокоить и к Покорителю меня не вызывайте. Я не могу из-за ваших фокусов весь день проводить в телятнике!

Он ушел.

Температура больного животного повышалась: к вечеру она достигла сорока одного градуса. Я растер бычку грудь и бока скипидаром, закутал его в несколько одеял, дал ему стопку вина, чтобы он пропотел.

Всю ночь я не отходил от больного. Но к утру ему лучше не стало. За один день он отощал, лежал жалкий, с пересохшим ртом и тусклыми глазами, тяжело и хрипло дыша. Ветеринар его больше не навещал. Но без помощи ветеринара было не обойтись. Тогда я пошел к начальнику политотдела. Тот вызвал ветеринара к себе.

Ветеринар явился только к обеду, лицо его было красным, франтоватые усики кривились в сторону. Уже с порога он крикнул Варварину:

— За здоровье Покорителя я не отвечаю!

Начальник политотдела встал из-за стола и сказал моему обличителю так же тихо, как говорил всегда:

— Вы пьяны. Идите выспитесь!

— Да, выпил! — нагло ответил ветеринар. — Ну и что ж? Запьешь тут, когда вредители губят стадо! Ничего, я вас выведу на чистую воду! — И он ушел, чуть пошатываясь.

— Гадина! — сказал начальник политотдела и стал звонить в город.

К вечеру приехал ветеринарный врач из города. Это был пожилой человек с живыми, веселыми глазами. Он соскочил с пролетки раньше, чем она остановилась, и первыми его словами было:

— Ну, где ваш больной? Ведите меня к нему.

А когда мы пошли к телятнику, он спросил:

— Это правда, что вы выращиваете телят на холоде? Очень интересно. Вы покажете мне их?

Подойдя к Покорителю, он сразу же, не теряя ни минуты, снял пиджак, засучил рукава рубашки, вымыл руки и принялся за осмотр больного.

Мне нравилась его деловитость, живость, простота.

— Воспаление легких, — сказал он, внимательно выслушав и осмотрев животное. — Сердце работает отлично. Что ж, будем бороться за его жизнь.

И больше недели он не отходил от бычка. Ставил животному компрессы, давал лекарства, делал уколы.

Ветеринарный врач не раз говорил:

— Какой дурак вам сказал, что организм этого животного ослаблен? Железный у него организм. Другой бы теленок умер уже неделю назад.

И все-таки спасти Покорителя не удалось.

Он пал ночью. Когда мы вышли на улицу, было светло. Земля покрылась первым снегом. На ясном небе среди множества звезд сверкала яркая холодная луна. Подморозило. Снег поскрипывал под ногами.

— Скажите, — спросил я, — если бы Покоритель выращивался в теплом телятнике, он был бы крепче, сильнее, выносливее? Я хочу знать: это я виноват в гибели Покорителя?

Ветеринарный врач взял меня под руку, чуть заметно сжал мой локоть.

— Чепуха, — сказал он. — Вы, Станислав Иванович, правильно рассуждаете: разумная закалка никогда не может повредить организму. Вы нисколько не виноваты в гибели животного.

— Нет, нет, — ответил я, — не спешите с ответом. Мне сейчас нужен ответ очень продуманный, очень серьезный. Ведь фактически все против меня. Говорят, что мой опыт противоречит теории и практике животноводства. Может быть, действительно я ошибаюсь? Только думается, что нет. Если бы я не послушался советчиков и оставил Покорителя среди других телят в неотапливаемом помещении, был бы он жив и здоров.

Мы проходили в это время мимо холодного телятника.

— Зайдем? — спросил я.

— Зайдем.

В телятнике было холодно, почти так же, как на улице. Все телята спокойно спали. Самые маленькие сверху прикрыты соломой — это позаботилась о них дежурная телятница. Воздух в телятнике чистый, дышалось легко.

Услышав наши шаги, некоторые телята завозились в своих клетках, стали подниматься.

В пять часов утра пришла Таисия Алексеевна. Тут проснулись все телята, просунули сквозь решетки мордочки, будто каждый из них звал Таисию Алексеевну к себе.

Полдня провели мы с ветеринарным врачом в телятнике. Он внимательно осмотрел и выслушал каждое животное. Потом пошли в то помещение, где у нас содержался молодняк старше трехмесячного возраста. Все это были бычки и телочки, выращенные в холодном телятнике и летнем лагере на открытом воздухе. И снова врач осматривал и слушал животных.

— Ну как? — спросил я.

— Отличные животные, — сказал он. — И в будущем они станут еще лучше. Не слушайте никого и продолжайте верить себе. А я напишу о вашем опыте в газету.

Через несколько дней в областной газете появилась довольно большая статья о том, как мы покончили с суставоломом и теперь выращиваем телят. Почти сразу же вслед за статьей приехала в Караваево молодая девушка и стала разыскивать меня по всему совхозу. А разыскать меня нелегко, ведь на месте я никогда не сижу, весь день хожу по хозяйству.

Когда она разыскала меня, то очень засмущалась:

— Я, товарищ Штейман, к вам. Я бригадиром работаю в колхозе «Пятилетка». Меня зовут Шура. Шура Евдокимова. Помогите, пожалуйста, уж прямо и не знаем, что делать: суставолом замучил. Прочитали мы вчера статью в газете, и решила я поехать к вам, расспросить, как вы с суставоломом боролись, да заодно и посмотреть, как это вы выращиваете телят на холоде. Может, и нам попробовать, а то у нас телятник тесный. Думаем новый строить.

А еще через несколько дней пришло письмо от колхозницы Прасковьи Андреевны Малининой, из того самого села Саметь, где я покупал Шабриху. Писала Малинина, что назначили ее заведовать молочнотоварной фермой. И та же беда — суставолом. Так вот, не может ли она к нам приехать и узнать, как выращивать телят по-новому.

Все больше и больше колхозников интересовалось караваевским опытом, но не дремали и мои противники.

Однажды вызвал меня к себе Варварин. Он сидел за столом, и его худощавое лицо, освещенное настольной лампой, казалось каким-то смущенным и виноватым.

Возле него сидел человек, которого я прежде у нас не видел. Он сидел, наклонившись над раскрытой папкой, и перелистывал бумаги.

— Знакомьтесь, — сказал начальник политотдела и назвал какую-то фамилию. — Вот товарищ приехал из города, ему нужно кое-что уточнить в вашей биографии. — И он отвел от меня взгляд.

Приехавший был совсем еще молодой, красивый парень. Он непрерывно курил и глядел на меня недоверчиво и так пристально — глаза в глаза, будто хотел прочитать в моих глазах что-то такое, что я от него скрываю.

Я понял, что меня подозревают во вредительстве и, может быть, будут судить. Но совесть моя была чиста и на вопрос, считаю ли я себя виновным в гибели бычка Покорителя, я ответил:

— Да, считаю. Я считаю себя виновным в том, что испугался ответственности и, вопреки своим убеждениям, перевел животное в теплый телятник.

Услышав эти слова, начальник политотдела вдруг поднял голову и приветливо улыбнулся.