Волшебный жезл

ШАБРИХА

Скотник Петр больше никогда в Караваеве не появлялся. А пророчество его не сбылось — из Караваева я не уехал. И под суд меня не отдали, как грозил приезжавший из города ученый-ревизор. И хорошее кормление животных пошло им не во вред, а на пользу. Уже через короткое время наши лучшие коровы давали в день по два, два с половиной ведра молока — удои, неслыханные по тем временам.

Наш совхоз вырос и расширился. Появились неплохие пастбища, сеяные луга. На центральной усадьбе совхоза было уже не пятьдесят коров, как прежде, а сто пятьдесят. Мы оставляли здесь только лучших, наиболее продуктивных животных, от которых надеялись получить ценное потомство.

Искусственный отбор был самым трудным и, быть может, самым интересным делом моей жизни. Коров, дававших больше двух ведер молока в день, у нас было мало. Как же выбрать из нескольких коров, дающих одинаковое количество молока, лучшую? Как определить и догадаться, какая из них даст более молочное потомство?

В науке, как известно, не существует методов, которые позволяют по наружному осмотру определить молочные задатки коровы.

Поэтому каждый раз, когда надо было решить, какую корову оставить в караваевской усадьбе на племя, я долго размышлял и колебался. Первое требование, которое я предъявлял к животным, — это отличное здоровье. Затем — сравнительно высокие удои, хороший экстерьер (так мы называем внешний вид животного).

Но нередко я отдавал предпочтение коровам с меньшим удоем или плохим, иногда даже с испорченным экстерьером. Делал я это в тех случаях, когда подозревал, что такие недостатки не прирожденные, а следствие дурного ухода, или же когда находил в таком животном какие-нибудь особенно привлекавшие меня ценные качества.

Была у нас, например, корова Симпатия. Молока она давала меньше, чем другие коровы. Ничем она примечательна не была: ни внешним видом, ни происхождением. Зато молоко у нее было более жирным, чем у других коров.

Долго я колебался: оставить ее в караваевском стаде или нет. Никто мне не мог помочь ни указанием, ни советом, потому что ни одному человеку на свете не могло быть известно, сколько молока и какой жирности будут давать дочери и внучки этого животного. Тут животновод-селекционер доверяет своей интуиции, своему внутреннему голосу и вдохновению, все равно как художник. И я решил: оставлю Симпатию в стаде.

Жизнь показала, что я не ошибся. Малое количество молока, которое давала Симпатия, было, очевидно, результатом того, что в прежние годы ее плохо кормили и плохо за нею ухаживали. А восемь ее дочерей, все как на подбор, давали много молока, и было это молоко жирным.

В 1927 году, когда я только приехал в Караваево и стал думать, каких коров отобрать, чтобы получить от них лучшее потомство, можно было привести много доводов против Послушницы. Корова была уже немолодая, происхождение животного никому не было известно, молока она давала не много, и три ее дочери — Печаль, Весталка и Схимница — тоже не отличались большими удоями. В пользу Послушницы говорило только то, что она отличалась прекрасным здоровьем, большими размерами, крепким костяком и, по слухам, прежде, когда ее хорошо кормили, давала по целому ушату молока.

Стоило или не стоило отбирать эту корову в группу лучших? Что-то подсказывало мне, что стоило, что хотя Послушница и не успела полностью раскрыть своих ценных качеств при жизни, но раскроет их в своем потомстве. К сожалению, после отела в 1928 году Послушница заболела и вскоре погибла. Поэтому ее последнюю дочку мы переименовали: телочка Покорная получила кличку Послушница II.

В те годы нам разрешали покупать у крестьян коров для расширения стада. Нередко запрягал я двуколку и отправлялся на сельские ярмарки или в села, славившиеся своим молочным скотом. А таких сел на берегах Волги немало.

И вот однажды в селе Саметь услышал я, что какой-то крестьянин-единоличник недорого продает старую корову, по кличке Шабриха. Услышал я это в сельской чайной. Спрашиваю:

— Что за корова? Хорошая?

— Хороша она только тем, — отвечают мне, — что продает ее мужик недорого. А больше хорошего в ней ничего нет: ни роду у нее нет, ни племени. Доится плохо, больше двух с половиной литров в день не дает. На мясо не годится: одна кожа да кости. Красотой ее господь бог тоже не наградил. Ножищи — во! Как жерди! А сама — большущая, в хлев не вмещается.

«Что за корова такая, что в хлев не вмещается? Дай, думаю, посмотрю!»

Разыскал я хозяина. Вышел из дому маленького роста мужичок с редкой бороденкой и, узнав, что я по поводу коровы, очень обрадовался:

— Купи ты ее, Христа ради! В совхозе она, может, и сгодится, а мне от нее одно разорение.

Вывел он из хлева корову действительно весьма примечательную: громадного роста, на высоких ногах, с широким крестцом и длинной шеей. Худа она была так, хоть пересчитай все ее ребра. Шерсть всклочена, спутана. Красавицей ее и впрямь не назовешь!

— Что же не кормишь? — спросил я мужика. — Один скелет!

— Накормишь ее, окаянную! — вздохнул хозяин. — Она жрать горазда. Все равно, что прорва; сколько ее ни корми — ни молока от нее, ни мяса! Купи ее, Христа ради, дешево отдам. Не то она меня сожрет с потрохами.

Я обошел корову кругом. Размеры отличные. Костяк широкий. Ноги длинные, крепкие. Аппетит хороший. Чем плохая корова? Надо покупать… Но тут я представил себе, как хозяин приведет эту худущую уродину в Караваево, как подымут меня все на смех, а я даже удоями ее похвастаться не могу. Что скажу людям в свое оправдание?

— Деньги не свои — казенные, — говорю я хозяину, — без толку тратить их не положено. Дай мне еще подумать.

— Ну что ж, — огорчился он, — подумай…

Пошел я по деревне, а сам все думаю: покупать Шабриху или не покупать? Риск, конечно, немалый. Доится плохо. Стара, уродлива. Как оправдать такую покупку? А с другой стороны, все мне видятся те коровы, которых я рисовал в своем воображении: большого роста, с широкой костью, с крепкими ногами, способными поддержать и защищать громадное вымя, наполненное молоком. Нет, пожалуй, надо покупать Шабриху — закрепить бы в ее потомстве такие размеры и такой костяк!

Походил-походил по селу и вернулся опять к Шабрихе.

Хозяин обрадовался:

— По дешевке отдам, мил человек!

Снова я ходил вокруг коровы, снова осматривал ее, снова думал: «Хозяин говорит: жрать горазда! Может, потому и молока мало дает, что досыта ее не кормят, а если ее досыта кормить, так, может, она и молока даст столько, сколько никому и не снилось! Попробовать, что ли?..»

Договорились о цене, хлопнули по рукам, и через несколько дней хозяин привел свою корову в совхоз.

Пришел он, к моей досаде, еще засветло. Увидели караваевцы мою покупку, и, как я ожидал, начались насмешки:

— Глядите, какое страшилище Станислав Иваныч купил!

— Вот так корова! Не корова, а баржа на четырех ногах!

— Это что, на кожу купили или крышу ею подпирать будете?

Я сжал губы, молчу. Что отвечать? Время покажет.

Отвел я корову на скотный двор, а сам пошел за Ульяной Барковой.

Показываю ей Шабриху, спрашиваю:

— Нравится?

А Ульяна смешливая, веселая, она как взглянула на корову, так и покатилась со смеху:

— В жизни, — говорит, — такого страшилища не видела!

Вот тут я ее и посвятил во все свои планы. Рассказал ей, как с помощью искусственного отбора и подбора родительских пар можно улучшить стадо. Разъяснил, почему я купил эту великаншу Шабриху и какие надежды на нее возлагаю.

— Давай, Ульяна, попробуем ее раздоить!

Отвели мы Шабрихе самое почетное место на скотном дворе и стали готовить ее к раздою. Рядом с нею поставили еще одну корову, по кличке Ревизия. На нее тоже возлагались большие надежды. И эту корову я поручил Барковой.

Раздой коровы дело сложное, требует от доярки большого мастерства, терпения и внимания. Подготовка к раздою началась еще до отела. Шабрихе и Ревизии мы создали особенно хорошие условия. Баркова заботилась о них, по нескольку раз в день меняла им подстилку, мыла и чистила животных, давала им вдосталь кормов.

Вскоре Шабриху было не узнать: ее громадный скелет как бы оделся мускулами. Теперь уже не только нельзя было пересчитать ее ребер, но даже и прощупать их было нелегко — таким упитанным стало животное. От этого она казалась еще крупнее, еще крепче.

И вот, наконец, обе коровы отелились. Обе принесли нам по бычку. Сына Шабрихи мы назвали Шанго, а сына Ревизии — Резвым.

Почти сразу же после отела стали давать эти коровы по два ведра молока. Это было многообещающим началом.

…На скотном дворе тишина. Ульяна Баркова сидит на маленькой скамеечке возле Шабрихи. Ульяна Баркова и сама маленькая, тоненькая, а возле Шабрихи она кажется еще меньше. Она терпеливо массирует вымя коровы.

— Сколько сегодня? — спрашивают Ульяну ее подруги.

Сегодня от Шабрихи надоено 25 литров. На следующий день — 26 литров.

Проходит еще несколько дней — от Шабрихи надаивают уже 30 литров!

Вскоре ее догоняет и Ревизия.

Каждый день по 30 литров молока! Так они доятся месяц, другой, третий, четвертый, и к концу лактации[1] оказывается, что от каждой из этих коров надоено больше 7 тысяч литров.

Таких коров прежде в Караваеве не было. В 1927 году, когда я сюда приехал, каждая корова давала в среднем не больше 1,5 тысячи литров молока в год.

Слава Шабрихи и Ревизии быстро разнеслась по всему Костромскому краю. Приехали из города представители губернских организаций. Поздравляют Баркову, поздравляют меня; приходят на скотный двор посмотреть знаменитых коров.

Шабриха лежит важная, спокойная, с достоинством поглядывает на посетителей. Теперь уж никто над ней не смеется, наоборот, слышатся почтительные возгласы:

— Вот так великанша!..

А я стою возле нее и думаю свои думы: «Чтобы давать тридцать литров молока в день, корова должна переработать почти сто килограммов корма. Какой же для этого нужен отлично работающий пищеварительный аппарат! Какое нужно иметь выносливое сердце! Какую развитую мускулатуру и какой крепкий костяк! Правильно я сделал, что купил Шабриху». И я с радостью вспоминаю о сыне Шабрихи — маленьком бычке Шанго, который, может быть, передаст потомству хорошие качества своей матери.