Возвращение на Большой Каретный

КАК ПРОПАЛО ПОСВЯЩЕНИЕ ГАГАРИНУ

Володя в шутку называл Большой Каретный «святым местом» (и доля истины в том есть), а квартиру Кочаряна — «Царскосельским лицеем», поскольку в те годы он был погружён в поэзию Пушкина, находился под впечатлением его восторженной строфы.

За редким исключением, он никогда не дарил рукописи, тщательно собирал черновики. «Для чего ты всё это хранишь?» — спрашивал я, указывая на горы бумажек. «Для потомков», — серьёзно отвечал Володя. Его мозг был в постоянной работе и, скажу откровенно, это порой раздражало, особенно когда он ещё только начинал писать. Казалось, очередная забава, увлечение, каких у Володи было множество, а по сути, мы были свидетелями рождения поэта.

Будучи, по образному выражению Ю. Визбора, рабом поэтических «запоев», Володя создал огромное количество стихов. Многие из них он пел. Часами мог петь для друзей, для незнакомых шофёров, врачей, моряков, лётчиков — для всех, кому его песни понятны и дороги.

Он писал на чём угодно и когда угодно — на обрывках газет, сигаретных пачках, корешках билетов… Иногда это была всего одна строка, куплет, редко — всё стихотворение. Помню случай, как пропало стихотворение Высоцкого, написанное им ночью на обыкновенной салфетке. Этому предшествовала такая история.

…Снимался один из первых «Голубых огоньков» (режиссёры Левон Кочарян и Эдуард Абалов), в котором, наряду с популярными артистами, снимался Юрий Гагарин. Я как раз был дома у Кочарянов, когда после этих съёмок Лёва и Эдик привезли… Гагарина! Там же со мной был Артур Макаров, а вскоре подъехал и Володя. Естественно, тут же накрыли на стол. Гагарину очень понравился подбор: актёр, режиссёр и милиционер (я тогда уже в МУРе работал). Помню, как внимательно он слушал, когда я рассказывал какие-то истории из своей практики… Володя спросил Гагарина: «Как там?». Тот ответил: «Страшно!..» Высоцкий очень мало говорил — в основном он «впитывал» в себя подробности первого полёта в космос, что называется, «из первых уст». Просидели мы долго. Потом — матрасы на пол и вповалку всем спать. А утром я случайно услышал некое подобие «разборки» между Инной и Володей, из которой можно было понять, что Володя что-то потерял. Оказалось, что он сочинил песню и записал её на какой-то салфетке. А хозяйка дома убирала со стола, и весь мусор складывала в пакет — по всей видимости, туда же попала и та салфетка. Весь ужас был в том, что этот полный мусора пакет Инна отдала выбросить кому-то из гостей, который уходил и не оставался ночевать.

Вот так и пропала песня Володи Высоцкого, в которой, по всей видимости, были излиты все впечатления от встречи с космонавтом № 1. Позднее он написал-таки стихи на «космическую» тему, некоторые из них стали песнями.

В те годы Москву собирался посетить известный польский писатель-фантаст Станислав Лем, и перед приездом он сказал, что в Москве он обязательно должен увидеть трёх человек: братьев Стругацких и Высоцкого — человека, который так тонко чувствует космос. И видимо, не случайно именно космонавты так любили брать с собой на борт корабля записи Высоцкого, о чём поведал мой давний друг Игорь Петрович Корницкий, один из организаторов полётов в космос, который по долгу службы был обязан, в частности, «провожать» космические корабли и встречать космонавтов на Земле.

Сами же космонавты (Александр Иванченков и Владимир Ковалёнок) говорили, что песни Высоцкого для них были не только источником хорошего настроения в минуты отдыха, но ещё и заключали в себе своеобразный настрой на работу.

КОСМОНАВТ

Я первый смерил жизнь обратным счётом,

Я буду беспристрастен и правдив:

Сначала кожа выстрелила потом

И задымилась, поры разрядив.

Я затаился, и затих. И замер.

Мне показалось — я вернулся вдруг

В бездушье безвоздушных барокамер

И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен,

И погружён в молчанье, а пока

Меха и горны всех газетных кузен

Раздуют это дело на века.

Хлестнула память, как кнутом, по нервам,

В ней каждый образ был неповторим:

Вот мой дублер, который мог быть первым.

Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта:

Запас заглавных букв на одного.

Мы вместе с ним прошли весь путь до лифта,

Но дальше я поднялся без него.

Вот тот, который прочертил орбиту.

При мне его в лицо не знал никто.

Всё мыслимое было им открыто

И брошено горстями в решето.

И словно из-за дымовой завесы,

Друзей явились лица и семьи.

Они все скоро на страницах прессы

Расскажут биографии свои.

Их всех, с кем вёл я доброе соседство,

Свидетелями выведут на суд.

Обычное мое босое детство

Обуют и в скрижали занесут.

Чудное слово «Пуск!» — подобье вопля –

Возникло и нависло надо мной.

Недобро, глухо заворчали сопла

И сплюнули расплавленной слюной.

И пламя мыслей вихрем чувств задуло,

И я не смел или забыл дышать.

Планета напоследок притянула,

Прижала, не желая отпускать.

И килограммы превратились в тонны,

Глаза, казалось, вышли из орбит,

И правый глаз впервые удивленно

Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул — не помню — крик ли? кляп ли?

Я рос из кресла, как с корнями пень.

Вот сожрала всё топливо до капли

И отвалилась первая ступень.

Там подо мной сирены голосили,

Не знаю — хороня или храня,

А здесь надсадно двигатели взвыли

И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,

Вновь чередом своим пошла весна.

Глаза мои на место возвратились,

Исчезли перегрузки. Тишина.

Эксперимент вошел в другую фазу,

Пульс начал реже в датчики стучать.

Я в ночь влетел, минуя вечер сразу, -

И получил команду отдыхать.

Я шлем скафандра положил на локоть,

Изрёк про самочувствие своё.

Пришла такая приторная лёгкость,

Что даже затошнило от неё.

Шнур микрофона словно в петлю свился,

Стучали в рёбра легкие, звеня.

Я на мгновенье сердцем подавился, -

Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело, на совесть,

Разборчиво и очень делово.

Я думал: вот она и невесомость,

Я вешу нуль — так мало, ничего!..

И стало тесно голосам в эфире,

Но Левитан ворвался, как в спортзал,

И я узнал, что я впервые в мире

В Историю «Поехали!» сказал.

Космонавт Георгий Гречко был потрясён стихотворением Владимира Высоцкого «Космонавт»: «Мне казалось, что это сделать невозможно, не побывав в космосе. А он всё понял. Я летал трижды, но даже в прозе, даже приблизительно не смог бы это так выразить».

В 1999 году, когда вышла моя книга «На Большом Каретном», друзья устроили мне презентацию, на которой в ряду других моих друзей были братья Вайнеры, Игорь Кио, Зиновий Высоковский и Герман Титов, космонавт «номер два». Титов встречался с Высоцким и впоследствии часто рассказывал мне об этих встречах, но к тому моменту память сохранила лишь обрывки тех историй. На это свойство памяти Герман Титов даже посетовал и восхитился блистательным выступлением Нины Максимовны Высоцкой, мамы поэта, которое отличалось ясным и чётким изложением мыслей. Нина Максимовна впервые согласилась присутствовать на церемонии презентации книги о Володе. Её речь была полна печали и любви к Володе, к нашей дружбе и, конечно, преисполнена гордости за такого сына. Герман-Титов, как и все присутствовавшие, долго был под впечатлением от её выступления: «Знаешь, я никогда не видел Володину маму, но я всем своим нутром почувствовал, что Володя унаследовал от неё, кроме прекрасного воспитания и умения говорить, чистые и ясные глаза и очаровательную улыбку».