Возвращение на Большой Каретный

БЕЗ ВЫСОЦКОГО

.. Мы с женой отдыхали в деревне у её родителей, когда погиб Володя. Я ничего не знал, молчали радио, телевидение, газеты (позднее мне показали ту единственную, что «осмелилась» написать о том печальном событии — «Вечернюю Москву»). В полном неведении я вернулся в Москву, где три дня назад состоялись похороны. Говорят, в тот день накрапывал дождик. Старушки утверждают, что так бывает, когда хоронят угодного Господу. Что ж, Володе «.. есть чем оправдаться перед Ним»…

К вечеру я поехал на Ваганьково. Поразили горы цветов и людская толпа. Мне хотелось побыть одному, попрощаться с Володей, но переждать не удалось — люди всё шли и шли. Толпа тянулась вдоль забора, обтекая холм. Так было и на следующий день, и на последующий… Цветы, бесцветное под солнцем пламя свечей, слезы… Странно, пронзительно больно звучали песни Высоцкого в записи чужого магнитофона. Позднее я узнал, что 29 июля 1980 года, когда хоронили Володю, в Театр на Таганке пришла телеграмма следующего содержания: «В день похорон Владимира Семёновича Высоцкого все корабли Черноморского пароходства во всех акваториях мира приспустили Государственный флаг СССР».

Владимир Акимов потом опишет те скорбные дни прощания с нашим другом:

«.. Курсанты-милиционеры давились в общей очереди. По двое, по трое. Небольшими компаниями. Как все. Почему-то именно будущие блюстители порядка в общей очереди были для меня одним из самых странных, неожиданных впечатлений того солнечного и страшного утра. Входя в распахнутые двери, они напряжённо выпрямлялись, держа фуражки на сгибе локтя, и глаза их мокро блестели. Как и у многих десятков тысяч людей, что тянулись на несколько километров снизу от высотного дома на Котельнической набережной вверх, к Театру на Таганке, — 28 июля 1980 года Москва пришла проститься с Владимиром Высоцким. Было понятно, что людей будет много, но такого количества не ожидал никто. Ни мы, привезшие гроб с телом с Малой Грузинской в 4.30 утра (ещё толком не рассвело, а народ уже стоял), ни правоохранительные органы. Позже, когда солнце уже поползло к зениту, запомнился растерянный, в пропотевшей форменной рубашке полковник МВД, взывавший в рацию: «Народ прибывает… Прошу подкреплений… Народ прибывает… Подкреплений прошу…» Что уж грезилось бедняге, какие такие агрессивные акции со стороны этого самого народа?.. Но в одном он прав — это действительно был НАРОД. Не толпа, но НАРОД! Это вдруг стало понятно по непривычной самодисциплине скорбной очереди, абсолютному отсутствию пьяных (а уж, согласитесь, повод был!)… По истовому, суровому молчанию, лишь изредка нарушаемому голосом того, чьё тело лежало теперь на скупо освещённых сценических подмостках — в очереди то там, то здесь включали магнитофоны, включали ненавязчиво, осторожно, в той единственно возможной звуковой напряжённости, чтобы не мешать другим. Особенно часто звучала песня про Большой Каретный. Где-то она уже заканчивалась, где-то начиналась…»

Вот какие проникновенные слова нашла поэтесса Ирина Руднева:

НА ВАГАНЬКОВСКОМ

Не поминайте ни добром, ни лихом,

Зажгите молча тонкую свечу.

И пусть в округе будет тихо-тихо,

А вдалеке — лишь музыки чуть-чуть.

Не нужно слов — ни хоровых, ни сольных,

Пусть Время хлещет сквозь его причал.

Такие люди тишины достойны:

За нас за всех он криком откричал.

С уходом Володи наступила жуткая пустота и тишина, начиналась новая эпоха: «Без Высоцкого». И началась она до обидного рано, ведь Володя ушёл на взлёте. Он не долюбил, не доиграл, не допел… Он был человеком азарта, риска. Порой напоминал натянутый, обнажённый нерв, каждое прикосновение к которому причиняло мучительные страдания. Боясь одиночества, он искал защиты у людей, которым доверял и верил, а они, бывало, предавали его. Порой это была лишь видимость отношений, — скорее, знакомство, а не дружба. Да, Высоцкого любили, гордились знакомством с ним, дорожили его хорошим отношением, расположением к себе. Ведь он мог настойчиво хлопотать о ком-то и, потратив день-два. например, «пробить» квартиру, либо позвонить в Париж и попросить прислать кому-то лекарство… Он излучал Добро, создавая какое-то подобие ауры, соприкосновение с которой помогало жить, чувствовать себя человеком. Ведь недаром Виктор Шкловский сказал: «Когда люди слушают песни Высоцкого, то вспоминают, что они люди».

Володя стремился, чтобы людям, как он говорил, было хорошо. Сложная, порой противоречивая натура, что особенно проявилось в последние годы жизни под влиянием различных негативных факторов. Сказывались и усталость, и постоянный надрыв, и сугубо личные переживания, и неудовлетворённые творческие амбиции… Многие его поступки были, мягко скажем, безрассудны. Может быть, в этом повинна его вспыльчивая, взрывная натура. Или постоянная неудовлетворённость собой, критическое осмысление своего бытия. А может, он таким образом убегал от себя, от привычного окружения.

В душе он был нежный, легкоранимый, но не желающий в том признаваться. Мне кажется, ещё в детстве надел он какую-то маску, а вот снять так и не смог. Эта маска одних отпугивала, других удивляла, третьих оставляла равнодушными. Володя смеялся, шутил, страдал, обижался, но при этом держал людей на расстоянии от своей души. А тем было недосуг разобраться, что при всей мужественности и бескомпромиссности, силе духа и характера он оставался… мальчишкой. Мальчишкой с Большого Каретного. Фантазёром, смотрящим на старших с обожанием и немым восторгом.

«Всегда боюсь впасть в крайность и думаю, что рискую говорить «я» вовсе не от «ячества», а… потому, что в песнях моих есть много фантазии, много вымысла, а самое главное — во всех этих вещах есть мой взгляд на мир, на проблемы, на людей, на события, о которых идет речь. Мой и только мой собственный взгляд… И это даёт мне право говорить «я»[27].

Он использовал это право во многих произведениях. Досужие учёные подсчитали — не один десяток, и отметили, что столь часто повторяющиеся «я» и «мне» никак не проявление эгоцентризма, а право личности, право человека мыслящего, свободного в изъявлении своей мысли, своей оценки. Его «я» утверждалось сквозь призму поэзии, обозначая причастность ко всему происходящему.

Прошло время и, словно спохватившись, о Высоцком заговорили, стали издавать его стихи, снимать о нём фильмы и делать радиопередачи. Фильмы с его участием по всем каналам телевидения, сокрушаясь, мол, ах как мало он сыграл! А ведь каждая роль давалась очень не просто.

Не просто было его утвердить у чиновников от культуры. Вот что рассказал мне мой давний приятель Владимир Краснопольский:

«В 1965 году вышла книга Владимира Орлова «Солёные арбузы», и мы с Усковым тут же её схватили, написали сценарий (картина вышла под названием «Таёжный десант»), Там была великолепная роль Кешки, и на неё у нас в одну секунду «проскочил» Володя Высоцкий. Наши пробы посмотрел генерал Сурин (в то время директор «Мосфильма») и сказал: «Уж очень развязно у вас Кешка играет, ну что вы, разве такие строители социализма, коммунизма?!» То была наша вторая картина, и мы ещё не умели защищаться: нас только что пригласили из Свердловска, мы были провинциалы и… И, к сожалению, профукали Высоцкого, не смогли его отстоять…

Не удалось отстоять Высоцкого и Салтыкову на картине «Емельян Пугачёв» (вышла в 1981 году). «Я его спрашиваю: «Старик, а чего она (картина. — Л. У) у тебя такая холодная получилась?» А он: «А на фиг мне было снимать горячую? На главную роль утвержден был Высоцкий, а в комитете сказали: или будет играть Матвеев, или картину закрываем!» Вы понимаете? Высоцкий бы ещё больше «поднялся», если бы сыграл вольнодумца — человека, который боролся за свободу. Они там, наверху, боялись, они знали, что если Он сыграет Емельяна Пугачёва, то вообще станет национальным героем!..» А он и был Героем: ему удалось невозможное! — он не сыграл, а прожил жизнь национального героя.

Сегодня в публикациях Высоцкого давно нет недостатка. «Посыпались» грампластинки, значки, открытки, гигантские календари на отличной бумаге… Дали Госпремию. Случилась обычная для России история. Слава, не нашедшая поэта при жизни, как бы извиняясь за свою непрозорливость, осветила земную жизнь и творчество Высоцкого с такой силой, что сделала порой неузнаваемыми черты его реальной человеческой личности. Первыми преуспели в этом мэтры отечественного поэтического Олимпа, не признававшие Высоцкого за собрата по перу и испортившие ему немало крови своей открытой или тайной оппозицией к его творчеству. К ним присоединились и некоторые деятели театра и кино, отношения которых с умершим поэтом были отмечены, особенно в последние годы, печатью глубокой неприязни и вражды. Именно они, не написавшие о Высоцком ни одного доброго слова при жизни, разразились потоком мемуаров, эссе, панегириков. И сейчас на юбилеях и вечерах памяти их постаревшие лица видны в первых рядах «ближайших друзей и соратников» поэта. Беспардонность, ставшая заменой порядочности в нашем современном обществе, оттеснила в сторону тех, кто действительно делил с Высоцким суровую прозу его жизни.

Смущённые притязаниями тех, кого ушедший поэт в глаза и за глаза называл своими недоброжелателями, истинные его сподвижники и соучастники трудов лишь много времени спустя стали публиковать свои воспоминания. Тем более что эти мнимые «мемуаристы» наплели

столько выдумок и небылиц! «На самом деле эти люди на километр к нему никогда не подходили. — делится со мной своими воспоминаниями мои старый (с шести лет!) товарищ Александр Ширвиндт. — Я точно знаю и визуально наблюдал, что у Высоцкого было три с половиной друга: ты, Сева Абдулов, Игорь Кохановский, Вадим Туманов и Янклович Гена. Я могу открыто сказать, что все остальные — это всё случаи, и эти случаи, когда речь идет о Высоцком, возводятся в степень невероятной близости, эти выдуманные отношения включаются в биографию, начинается скопище вранья, придумок и домыслов. Когда меня спрашивают, дружили ли мы с Володей, я говорю, что пересекался с Володей очень много раз, и мы пили, и встречались, но сказать, что я его друг, это невозможно. Во-первых, мы совершенно разные животные, полностью разные по темпераменту и по мироощущению и так далее. Мы очень хорошо и тепло относились друг к другу. Мы же не знали по жизни, кто гений, а кто нет. Вспоминаю, когда мы были на различных молодежных тусовках в различных местах и домах. И единственное, что я могу вспомнить, что, когда мы напивались, кроме раздражения мы ничего не испытывали. Такого раздражения, понимаешь, такого, когда я напивался, я был остроумен и искрометен. А он, когда напивался, был замечателен и весь гитарный, тогда существовала этакая застольная соревновательность, но, конечно, не на полном серьёзе. Творчество Володи понятно, потому что оно уже хрестоматийно. А вот этот институт антизабвения при помощи случайных врунов — это самое страшное…»

Не наблюдал я за ним стремления возвыситься, находиться над теми, кто рядом. Он не терпел, а может, даже и побаивался взлёта славы, ненужной суеты вокруг своего имени. Он говорил: «Знаешь, как бывает: подбросят, а поймать забудут. Вот и шмякнешься всеми косточками о грешную землю. А она, поди, твёрдая…» Думаю, что Володя понимал своё назначение в искусстве. Но никогда не говорил на эти темы.

При всей круговерти пиков и стопоров, смерчах, возносивших и ронявших его с немыслимых высот, при всей событийной тесноте его поступков, решений и действий он любил жизнь со страстью молодого любовника. И в своей любви не боялся осуждения, непонимания. Пожалуй, Высоцкий любил жизнь так, как никто из нас, его друзей. Он не казался удивительно жизнелюбивым, он действительно был таким. И всё же… Душевный надлом, постоянный переход из огня в воду, одиночество, которое тщательно скрывал, непонимание близких, постоянный разлад желаемого с действительным, целенаправленная и многолетняя травля толкали Володю в пропасть, в бездну. Очнувшись, он находил силы выкарабкаться, встать на ноги и продолжать свой опаснейший эквилибр без лонжи и подстраховочной сетки. Можно назвать это безумием, самоуничтожением. А может быть, это проявление ещё не известной нам природы таланта, способствовавшей остроте чувств, глубине переживаний. Не берусь судить, тем более осуждать, хотя часто слышал упрёк и в свой адрес: мол, почему не помог справиться, не подставил своё плечо, не уберёг?

На самом деле он многократно умирал до той самой последней смерти в ночь с 24 на 25 июля 1980-го. Первая клиническая смерть настигла Высоцкого в 1968-м. В 1971-м его дважды реанимировали с интервалом в полтора месяца… Ангелы у Высоцкого были, и вполне реальные, с фамилиями и именами: реаниматоры Леонид Сульповар. Валерий Строков, Александр Дорфман и ещё более полусотни других врачей и медсестёр НИИ им. Склифосовского. Ангелы делали своё дело, а черти (тоже реальные, с именами и фамилиями; эти бизнесмены при поэте смеют причислять себя нынче к рангу его друзей!) — своё: чьи-то беспощадные руки добывали для него медленную белую смерть, её дозы вырастали, учащались неофициальные выступления, и… постоянно росли долги — получался замкнутый круг…

И всё же, если бы жив был Володя, о чём бы он спел? Наверняка — об афганской войне и кавказских конфликтах, об агрессии НАТО в Югославии, в Ираке. Он откликнулся бы и на события в Чернобыле, воспев подвиг ликвидаторов — чем не тема для песни «Спасите наши души-2»?.. Конечно, невозможно было бы пройти и мимо отдельных незаурядных личностей, политических и иных. Чего бы стоила, например, зарисовка «Про Монику и Билла»! А наша безгорестная Дума — разве не кладезь тем для поэта? А небезызвестный фильм про Гарри Поттера, где бесовское существо по имени Добби было так похоже на Путина? И говорить не надо, какая весёлая песенка могла получиться у Высоцкого по этому поводу…

О чём бы ни пел сегодня Владимир Высоцкий, ясно одно: его поэтический дар пришёлся бы сейчас очень кстати. И был бы в его песнях такой же надрыв и щемящая душевная тоска. Уверен и в другом. Будь Володя сейчас с нами, он не ударился бы в сладостную муть воспоминаний и укоров в ошибках тех, кто столь рьяно досаждал ему. Он жил бы настоящим, говорил о том, что волнует, тревожит, вызывает гражданскую боль. Он пел и жил бы на надрыве. Долгожителями такие люди не становятся, напротив — они очень быстро сгорают… Впрочем, стоп. Рассуждать об этом — всё равно что фантазировать на тему: «если бы Дантес промахнулся».

…Однажды поздним вечером Володя приехал ко мне и предложил навестить Большой Каретный. «Что, в юность потянуло?» — пошутил я, усаживаясь в его машину. Он не ответил, но рванул её так, что почувствовалась вся сила его «железного мустанга». Но мы решили бросить машину и пройтись по тихой улице пешком — мимо «Эрмитажа» и знакомых до мелочей подворотен, гулко отзывавшихся на наши шаги. Засунув руки в карманы плаща, Володя смотрел на редкие ночные огоньки дома, потом тронул дверь парадного… Из него выскользнула кошка и без страха потерлась о штанину поэта. «Вот и всё. Поехали», — сказал Володя. Потом мы сидели на кухне его знаменитой квартиры на Малой Грузинской, он готовил чай, тщательно смешивая из различных баночек состав заварки. Баночек этих, с самыми экзотическими названиями, было превеликое множество — он привозил их из разных стран и трогать не разрешал. Чай у Володи получался восхитительным, с каким-то удивительным ароматом, а цвет напоминал старинное рубиновое стекло… Дописывая книгу, не могу избавиться от наваждения. Представилось, что сейчас мне позвонит Володя и скажет: «Толянчик, приезжай, у меня есть прекрасный чай!..» Я тут же приеду, ведь до него мне — пять минут.

Опустел дом на Малой Грузинской, и люди понесли цветы на Ваганьково, где навечно успокоился Владимир Высоцкий. С грустью думаю о безвозвратности и скоротечности времени, оборвавшем струну его жизни. Моя бы воля — сделал бы наш дом на Большом Каретном Центром памяти Володи, восстановив двор с голубятней, старым патефоном — с ручкой, мембраной и пластинками с голосами Утёсова, Шульженко, Вертинского… И ещё звучали бы песни Высоцкого.

Даже столько лет спустя, когда по телевизору опять показывают фильм «Место встречи изменить нельзя», стараюсь его не пропустить. Знаю каждый кадр этой ленты, и всё же, бросив дела, смотрю на экран! С любого места и до самого конца. Жеглов в своём полосатом жилетике. Знакомый голос. Старая, послевоенная Москва… Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном…

Книга, которую вы держите в руках, увидела свет благодаря поддержке моих близких друзей. Их любовь к творчеству Владимира Высоцкого, широта души и вера вдохновляли и помогали мне во время работы над книгой. Сердечно им благодарен. Вот они:

Иосиф Штернберг, почётный строитель России, построил более 1500 домов коттеджного типа. Профессор, действительный член Академии проблем безопасности, обороны и правопорядка.

Марк Коган, лесопромышленник. Не только рубит лес, но и восстанавливает его: им высажено уже более 5 млн. деревьев. Мастер спорта по классической борьбе.

Александр Кречет, бизнесмен-строитель. Участник чемпионата мира по гонкам на выносливость «24 часа Санкт-Петербурга». Чемпион России по водно-моторному спорту.

Игорь Бурштейн, предприниматель. Кандидат в мастера спорта по шахматам.

Анатолий Утевский