Возвращение на Большой Каретный

ТОВАРИЩ ГЕНЕРАЛ

Немало любопытных фактов о рождении такого персонажа, как капитан Жеглов, и о том, как Высоцкий вживался в этот образ, рассказал уже знакомый моему читателю генерал милиции В.П. Илларионов. Рассказы были столь красочны и ярки, что я попросил его написать несколько строк для моей книги, и вот что получилось.

«В многоголосом хоре воспоминаний действительных и мнимых друзей Владимира Высоцкого, обрушившихся на читателя в последнее десятилетие ушедшего века, мои строки, возможно, покажутся «не в духе времени», — пишет генерал Илларионов. — Сейчас об этом писать нелегко, но… Если уж говорить правду, то я относился к нему предвзято.

Память — коварная интриганка. Следователи не хуже психологов знают её склонность к обману и дезинформации. Так, например, свидетели нередко удивляют добросовестными заблуждениями, не говоря уж о преднамеренных. Я отобрал те воспоминания, под которыми могу подписаться после предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний.

Начало нашему знакомству с Высоцким положил звонок по «кремлёвке» ныне покойного Константина Ивановича Никитина. заместителя министра внутренних дел, интереснейшего человека, великолепного рассказчика и острослова, главного консультанта фильма «Место встречи изменить нельзя»: «К тебе обратится актёр Высоцкий. Дай ему что-нибудь из собрания тюремной лирики, потолкуй о быте и нравах послевоенного блатного мира… Не забудь «Повесть о ненастоящем человеке»…»

Дело в том, что долгие годы за время работы в прокуратуре, следственном аппарате я коллекционировал и изучал альбомы и тетради, которые заполняли заключенные, чтобы как-то скрасить свое пребывание в местах лишения свободы. Они переписывали тексты друг у друга, украшали их виньетками и заставками, вырезками из газет и журналов. Традиция эта идет с двадцатых годов и, кажется, сохранилась до наших дней. Собрание занимало две полки. Особое место в нем принадлежало двум томам, переплетенным в черную клеёнку — «Повести о ненастоящем человеке», исповеди вора в законе, отсидевшего за решёткой с небольшими перерывами более 20 лет. Обладая незаурядной памятью, уркаган рассказывал о своей бесцельно прожитой жизни: кражи, аресты, побеги, лагпункты, пересылки, колонии…

Через несколько дней после звонка заместителя министра в кабинет несколько смущенно, бочком, зашел невысокого роста худой человек с запоминающимся лицом. Тяжелая челюсть, чёлка, тёмный потрёпанный свитер, обвисшие на коленях штаны, щегольские полусапожки иностранного производства, заляпанные грязью.

— Высоцкий… Константин Иванович рекомендовал если можно…

Занятый делами, я молча передал ему несколько заранее подобранных альбомов. Поблагодарив, посетитель откланялся и вышел. Так состоялась первая встреча с поэтом, имя которого сейчас знает весь мир.

Что я знал о нем раньше? Крайне мало. В гостях как-то включили магнитофон. В трескучей затертой записи хриплый голос вещал о «вставных челюстях размером с самогонный аппарат», алкоголике, посетившем в составе комплексной бригады зоопарк, боксере — «ему бы в МВД» (ишь ты, какой фрукт, в МВД захотел!).

Жарким московским летом родственница из провинции упросила достать билеты на Таганку. «Десять дней, которые потрясли мир». У входа актерские физиономии, в руках винтовки, на штыках театральные билеты. В фойе — толчея, непонятно кричат и поют в микрофон. На сцене размахивают руками и тоже что-то кричат. В листке программы фамилия — Высоцкий.

Правда, в 1972 году его концерт в Высшей школе МВД СССР прошёл с большим успехом, исполнитель явно понравился критически настроенной и искушённой аудитории (если судить по отличной записи концерта, сделанной в ВШ МВД СССР). Но на этом концерте я не был. Общественное мнение, столь единодушно сейчас признающее ушедшего из жизни поэта, относилось к нему с недоверием и подозрительностью. Этот подтекст долгое время определял климат наших встреч.

А они стали довольно регулярными. Высоцкий зачастил в Главное следственное управление, которое тогда размещалось на улице Дзержинского, 2, в старинном здании, помнившем еще первого председателя ВЧК. Обычно он приходил под вечер, когда уменьшался поток служебных дел и была возможность поговорить. Нередко заходил он и к начальнику главка Сергею Васильевичу Мурашову — если не ошибаюсь, прося за приятелей, совершивших дорожно-транспортное происшествие.

Первое время разговор не клеился.

— Спасибо, прочитал, что можно взять ещё?

Голос обычный, не тот, что в песнях и на сцене. Держится ненавязчиво, но с любопытством. Взгляд на стол, на дела, бумаги, на людей, которые в кабинете.

— Вот, возьмите эти «опусы». Будут вопросы — обращайтесь… Константин Иванович звонил, спрашивал. Очень хвалил фильм, приглашал на просмотр фрагментов.

Серьёзные затруднения создавало для меня незнание его отчества. Называть по фамилии — слишком официально, по имени — чересчур «амикошонски». Характер сложившихся взаимоотношений этого не допускал. Чтобы как-то выйти из неловкого положения, придумал встречать его словами: «Ну что, капитан, опять в нашей комплексной бригаде?», имитируя тембр его театрального голоса, намекая на роль в фильме и слова одной из песен. Наконец применил старый способ. Взял записную книжку и стал записывать номер домашнего телефона, повторяя вслух: Высоцкий Владимир (сделал паузу) Он споро подсказал: «Семёнович».

Беседы становились продолжительнее.

Естественно, многие разговоры касались сыщиков времен капитана Жеглова. Мне в начале пятидесятых годов довелось видеть их в деле. В Егорьевске Московской области, где я начинал службу, знаменитостью был Соловьёв, по прозвищу Соловей. Фронтовой разведчик, отличный стрелок, уверенный в себе, он, как говорится, был сыщик «от Бога». Ранним утром, на шустрых тонких ножках, ещё до работы, он обегал полгорода, рынки, пивные, встречался с нужными людьми «накоротке», и приходил в горотдел, напичканный сведениями. Время тяжёлое. Только что прогремела амнистия 1953 года. На егорьевский 101-й километр слетелась вся преступная рать. Ночью убийства, подлоги, разбойные нападения. По сводке обчистили универмаг, провели осмотр места происшествия. Подозреваемых нет. Соловей на оперативном совещании начинает вычислять:

— Кто бы это мог? Петя Ллойд Джордж — уехал в Москву. Вася Корж — в Поминове на свадьбе. Костя Суженный? Что-то я его последнее время не видел. Едем!

На «машине» — полный набор участников, тюки мануфактуры, часов, ювелирных изделий, меховых шуб (тогда все это было в продаже).

Высоцкого интересовала внешность сыщика, его манеры, одежда, привычки, любимые жесты и слова, почерк, обращение с задержанными. Конечно, консультантов у Высоцкого-Жеглова было немало. Убеждён, с таким же интересом он их слушал, выбирая нужное, чтобы слепить своего капитана из тысячи примет его прообразов.

Вскоре после триумфальной премьеры «Место встречи изменить нельзя» Высоцкий попросил подумать о сюжете продолжения сериала, который можно будет предложить сценаристам. С этой просьбой, как я знаю, он обращался и к другим. На лацкане пиджака Жеглова был орден Красной Звезды. За что он его получил? При следующей встрече я рассказал об одном деле, хранившемся в архиве.

…Зимой 1942 года из Свердловска в голодную Москву шел эшелон с продуктами питания. Его охраняла группа работников НКВД во главе с капитаном. Были получены оперативные данные, что на эшелон, прибывший на станцию Лихоборы, возможно нападение вооруженной банды. Решили при маневрировании скрытно вывести вагоны с едой, а на их место поставить состав с усиленной охраной. Но произошла какая-то ошибка. Небольшой группе сотрудников пришлось принять неравный бой с бандитами. Раненого капитана наградили тем же орденом, что и Жеглова.

Высоцкий стал импровизировать возможные сцены, искал начало.

— Где у вас хоронят ветеранов? — спросил он.

— На Преображенском.

— Представим себе снежную зиму. Наше время. Кого-то хоронят. Фуражка на гробе. Гимн. Три залпа. Старики медленно идут к выходу. Один случайно оступился и смахнул снег с маленького обелиска. На фаянсовом овале мой портрет во френче со стоячим воротником (Высоцкий выкатил глаза, изображая себя на фотографии). Надпись: «Капитан Жеглов. Погиб при исполнении служебных обязанностей». Старики тихо беседуют между собой: кто такой Жеглов? Никто не помнит.

Так, думал Высоцкий, мог начинаться фильм. Запомнилась придуманная им и замечательно разыгранная сцена в тамбуре вагона, где один из подчинённых капитана, открыв штыком банку тушёнки, жадно ест, вымазав руки и лицо жиром.

— Гад, что ты делаешь?! В Москве умирают старики и дети!

Это было сказано на такой ноте душевного страдания, что можно только сожалеть о несбывшихся творческих мечтах Высоцкого.

Вглядываясь теперь в духовный облик человека, сидевшего напротив, вижу, что Высоцкий был одинок, тяжело переживал общественное непризнание его поэтического таланта. Дела обстояли невесело, если приходилось просить лицо, явно далекое от литературы: «Генерал, напишите обо мне искусствоведческую статью». Значит, те, кто должен был это сделать по профессиональному долгу — поэты, писатели, критики, — стеснялись при жизни вписать хотя бы пару строк в поэтическую рубрику с фамилией — Высоцкий. Тем тяжелее читать в многословных воспоминаниях о тесной дружбе, любви, признании, восхищении. Боюсь, они также не принимали поэта всерьёз. Возможно, как и я, догадывались. Не более. Наверное, таков суровый страстной путь истинных творцов, опережающих время. Независимо от того, одеты они в мундир гусарского поручика или неброский темный свитер и старые джинсы. От Высоцкого получали кто заграничные вещицы, кто песни в застолье, кто мастерски прочитанный стих. Потребляли. Мне кажется, неуверенность в своей значимости приучила Высоцкого к безотказности: лишь бы слушали.

Готовясь к сдаче кандидатских экзаменов по языку, по вечерам я трудился над восстановлением своих прежних познаний. На столе учебники, словари, антология французской литературы в потрепанном красном переплёте. Высоцкий сразу стал её листать. Остановился на «Балладе о дамах былых времен» Франсуа Вийона. Вспомнил русский текст. Поднял голову.

Принц, красота живет мгновенье,

Увы, таков судьбы закон!

Звучит рефреном сожаленье:

Но где снега былых времён?

Знаменитую фразу про снега, написанную по-французски, он увидел впервые. Потом заговорили о воровских балладах Франсуа Вийона, сочинённых на «фене» XV столетия. Их языковеды не расшифровали до сих пор. Да и можно ли? Попробуй пойми через четыреста лет, что такое «вертухай», «гоп-стоп», «ковырять серьгу», «кайур».

Было уже поздно. Я стал собирать со стола бумаги. Запечатывал сейф. А он, сидя на стуле, как-то ушел в себя и всё прицеливался к этой строке: «ме у сон ле неж до тан», повторяя её с разными интонациями, всё более грустными.

В последние годы нашего знакомства его посещения стали реже. Но к этому времени я прочитал уже поэтические сборники Высоцкого, вышедшие за рубежом. Увидел его во многих ролях на подмостках сцены, восхитился силой и прозорливостью песен о войне. Становились яснее творческие масштабы человека, с которым меня счастливо столкнула судьба.

Довелось как-то консультировать фильм «Страх высоты» режиссера А. Сурина, прошедший у нас незаметно, но за рубежом имевший успех. В одной из сцен Анатолий Дмитриевич Папанов изображал следователя, только что закончившего дело. Было видно, что актёр не знает тех чувств и мыслей, которые охватывают следователя по окончании нелёгкого труда. И реквизит был неубедительный: какая-то задрипанная папочка. Я попросил эту сцену переснять. Глубокой ночью заехал ко мне мосфильмовский «рафик», и я оказался в полутёмных павильонах студии. В уголке сидит Папанов, ждёт установки декораций, советов консультанта. Я извинился за случившееся неудобство.

— Не стоит, — своим «задумчивым» мягким голосом ответил Анатолий Дмитриевич, — да нас, бедолаг актёров, это привычно… Утром репетиция в театре.

Разговорились об актёрской профессии. Папанов сказал, что у них, актёров, тоже есть свой «гамбургский счёт». Назвал громкие имена некоторых «народных», добавил, мол, мы-то знаем их истинную цену.

— А кто настоящие?

Перечислил ряд фамилий. Среди них Альберт Филозов, снимавшийся в том же фильме, и — Высоцкий.

Вот тебе и вечерний посетитель служебного кабинета на улице Дзержинского, 11! Переписать бы, как говорил один чеховский герой, минувшее с черновика набело.

…Однажды, возвратясь из очередной командировки, столь привычной на следственной работе, ехал солнечным летним днем от вокзала по Садовому кольцу. У Театра на Таганке — длинная-длинная очередь.

— Что случилось? — спрашиваю у знакомого полковника из управления охраны общественного порядка.

— Умер Высоцкий.

Сожаленье и стало рефреном воспоминаний».

Этими словами Владимир Петрович Илларионов закончил свои воспоминания, и я ему безмерно благодарен за те рассказы о Высоцком, которые он мне подарил. А я их передал вам, дорогой читатель.