Вредители

12. В чащах юга жил бы цитрус? Да, но фальшивый экземпляр!

Юкио поднялся и прошмыгнул к патефону, обдав лицо холодком. Вернул иглу на начало пластинки, а когда началась музыка, сначала прислушался, наклонив голову, а потом вдруг принялся дирижировать. Он размахивал руками так страстно, что, казалось, ломаная музыка из раструба и правда подчиняется движениям белоснежных перчаток.

Наконец, он успокоился. Пошёл обратно к прежнему месту. Только сейчас Кимитакэ заметил, что тот самый нелепый фонарь в форме Золотого Храма стоит на столе ― и горит достаточно ровно.

Юкио бросил в рот сигарету, другой рукой схватил фонарь. Отработанным движением прикурил от Золотого Храма, а потом оттолкнул ногой раздвижные двери, что вели во мрак ночного сада.

Юкио поднял фонарь над головой и несколько раз закрыл и открыл его ладонью. Потом вернулся и сел, не переставая дымить сигаретой.

Кимитакэ впервые вспомнил, что он ещё не ужинал. Но не мог даже встать ― музыка неумолимо давила на плечи, словно мешок, набитый камнями.

― Сейчас придёт ещё один человек,― сообщил Юкио.

― Он тоже будет меня проверить?

― Нет,― Юкио выпустил едкий дым,― Нужно поработать над её образованием.

В саду затрещали ветки и на пороге показалась подозрительная маленькая тень. Мгновение ― и тень шагнула на свет, превратившись в девочку.

― Ёко-семпай???― только и смог выпалить Кимитакэ.

Ёко Атами бесшумно задвинула створки и комната снова стала походить на тесную коробку. Потом подошла ближе и подсела к столу, как раз напротив Юкио.

― Вот теперь все в сборе,― весела сообщила она.

― Она что, тоже состоит в Стальной Хризантеме?― осведомился Кимитакэ.

― Ты догадлив,― заметил Юкио.

― И какие же у неё сверхъестественные умения?

― Ты мог их не заметить, но не мог не испытать их на себе.

Кимитакэ покопался в памяти, но смог вспомнить только Леви. Человек взрослый и знающий ― но его не пригласили. Видимо, его способности были недостаточны.

А может бы причина в том, что такие дела поручают только подросткам.

― Расскажи нам, что ты умеешь,― сказал Юкио.

― Немногое,― ответил Кимитакэ.

― Мы и хотим знать пределы твоего искусства.

― Мои способности невелики. А пределы искусства каллиграфии скрыты во мраки. Я и правда не знаю всех существ, которые я могу призывать. И тем более не знаю, приходят ли они из других мест, или рождаются прямо под кистью.

― А скажи, можно с помощью каллиграфии уничтожить, к примеру, штат Калифорния?

― Может быть и возможно,― ответил Кимитакэ,― но потребуется лист размером с половину Токио. А главное ― зачем это нужно?

― Да так. пара идеек наметилась… Ты рассказывай, рассказывай, с самого начала.

― Мне придётся рисовать и показывать,― пояснил Кимитакэ и поднялся. Покопался в сундуках и достал стопку бумаги, уцелевшей от дедушки Садаторо. Когда в очередной раз описывали имущество, на неё никто не польстился ― но сейчас, по военному времени, такая плотная бумага для записей государственной важности была настоящим богатством.

За ней последовала шестиугольная губернаторская чернильница из зелёного китайского мрамора. Чернила наполовину засохли, но их удалось разболтать.

― То, что я буду говорить, относится к глубочайшим корням нашей культуры,― начал Кимитакэ,― Иностранцы почти не могут её понять, да и сами японцы мало в таких вещах разбираются. Иногда даже может оказаться, что иностранный исследователь разбирается в этом лучше коренного японца. Но одно дело разбираться ― а другое прикоснуться к корням.

Что касается европейцев ― они, конечно, могут научиться красиво писать иероглифы, но понять этот фундамент далеко не способны. Их почему-то волнует Бог, как он создал этот мир и почему сделал это так плохо. Они даже моего дедушку по этому вопросу искушали. Якобы раз этот Бог нас всех сотворил, то его вмешательство совершенно необходимо, чтобы человек имел шанс на спасение.

А я на это могу возразить, что в записях “Кодзики” перечислено возникновение великого множество богов разной степени значимости ― но нет ни слова о сотворении человека. Люди появляются на её страницах словно сами собой. Возможно, они тоже появились от какого-то божественного брака, просто боги, занятые устранениями безобразий, что учинил Сусаноо, не успели обратить своё внимание.

В этом уникальность нашего национального сознания. Люди страны Ямато подобны богам и не нуждаются, чтобы их спасали!

― Это,― заметил Юкио,― известно и мне. Только я пришёл к пониманию через практику.

― Что до европейцев,― продолжил юный каллиграф,― то они уже вторую тысячу лет не могут перебраться через проблему Бога, который наделил весь мир смыслом, но не сказал каким.

Для наглядности это можно изобразить в виде картины.

Ехал трамвай, далеко-далеко. В конце концов пассажирам стало скучно и они начали спорить:

одни говорят, что выпустить их может только водитель

другие – что водитель может только поворачивать, трамвай двигается за счёт мотора, а дверей не бывает,

третьи – что водитель есть, но найти его нельзя,

четвёртые – что весь трамвай это и есть один огромный мотор,

пятые – что пассажиры тоже часть мотора,

шестые – что при движении по замкнутому маршруту водитель не нужен, а достаточно мотора,

седьмые – что мотор только толкнул трамвай, а дальше он своим ходом,

восьмые – что если ездить по кругу, то и мотор не нужен, достаточно инерции,

девятые – что раз никто ни разу не был за пределами трамвая, то нет смысла делить мир на трамвай и нетрамвай

десятые – что если хочешь понять трамвай, надо проложить через вагон рельсы и пустить ещё один трамвай, можно игрушечный

одиннадцатые – что нет ни мотора, ни водителя, ни трамвая, ни рельс, а все пассажиры – одновременно водители и каждый ведёт трамвай в свою сторону…

― Что-то какая-то чушь получается,― заметила Оно.

― Вот поэтому и нет во мне веры в европейскую философию. Оружие у них хорошее, а мышление никуда не годится. Только и умеют, что слова переставлять.

― Ты хорошо говоришь о скверном оружии наших врагов,― заметил Юкио,― Теперь расскажи про наше, хорошее.

Кимитакэ наморщил лоб, кисть замерла в воздухе.

― Я думаю, мы сможет разобраться в этом вопросе, если посмотрим на невероятно древней символе, который мы, японцы, читаем как “бун” (и ещё другими способами), а китайцы – как “вэнь”. Вот как он выглядит в чистом виде.

И Кимитакэ изобразил: 文.

― На географических картах он обозначает школу, поставленное после названия страны – язык этого государства, вместо со знаком Человек – литератора, вместо со знаком Воздействие – культуру, вместе со знаком Умысел – смысл сказанного, а в женском имени Фумико – что родители были люди литературные и образованные. Как видите все они так или иначе связаны с письмом, украшением, узорчатостью.

Более того, само название классического китайского вэнь-янь есть ничто иное, как вэнь+янь (то есть Вэнь+Слово!). И даже наш классический литературный язык называется бунго (Вэнь+Язык!). Ну и, говоря о твоём тайном увлечении, сама литература – это бун-гаку, Вэнь+Изучение!

Вспомним и ещё одно значение знака Вэнь в нашем языке – Монета!

Согласно классическим комментариям, этот значок произошёл от древнего рисунка, который изображал человека с татуированной, или, возможно, разукрашенной грудью.

Мудрецы древности “беседовали кистью”, без слов, просто писали вопросы и ответы. Они учили, что подлинный язык – узор, а звуки не имеют значения, ведь жители разных провинций произносят одно и то же слово по-разному.

У других народов сохранилось подобное учение об Истинной Речи, на которой невозможно солгать ― ведь каждое слово на ней обозначает некоторый предмет, а если такого предмета нет ― он немедленно возникает. Великий аргентинский исследователь Франсиско Асевадо утверждает, однако, что эта трактовка даже не индоевропейская, а восходит к традиции культуры Укбар, чьи следы обнаружены неподалёку от Армении. Этим объясняется то, что маги Европы произносили заклинания, а маги Китая ― писали. Но это не имеет большого значения ― как все мы знаем из младшей школы, многие иероглифы содержат в себе второй ключ-подсказку, который сообщает, как их примерно читать. Только это чтение существовало, разумеется, в Китае и глубокой древности, так что от этих подсказок мало толку даже самим современным китайцам.

Следует понимать, что современный китайский очень сильно отличается от древнего. Видимо, в этом причина деградации их государства. На страницах “Книги о Дао и Дэ” или “Бесед и суждений” каждый иероглиф выражает целую бездну смыслов. Теперь же требуется целых два, а то и три иероглифа, чтобы перевести на китайский какой-нибудь новомодный термин. Например, вот как пишутся на современном китайском такие актуальные слова, как: гуманизм, порнография, демократия, концлагерь, социализм, геноцид, джаз.

Однако могущество иероглифов по-прежнему весьма велико и в современных языках действует своя вэнь.

Даже представляясь новому человеку, мы, японцы, обычно поясняем, как пишется наше имя. А про того, чьё имя не написано, можно смело сказать словами поэта:

Это было просто слово,

Это был не человек.

Когда император Фу Си изобрёл триграммы, чтобы уловить в сети Вэнь тайну великой Переменчивости и составить Книгу Перемен, он взял за основу созвездия, которые суть Вэнь Неба, и следы птиц и зверей, которые суть Вэнь Земли. Вэнь покрывает шкуры горных тигров, изгибы жертвенного дыма приоткрывают вэнь духов воздуха. В древности гадали так: записывали ответы на черепашьем панцире, а потом бросали в огонь и вэнь трещин возвещал Истину.

Конфуций писал, что именно Культурность (вэнь) уравновешивает Природность (чжи). Но позже, когда государство добралось до самых глухих уголков Поднебесной, обратным к Культурности-Вэнь стали называть Воинственность – У. Ведь ещё во времена династии Чжоу Вэнь-ван был сменён на престоле У-ваном. И уже в те далёкие времена династия Чжоу полагалась на Вэнь – и именно поэтому к ней перешёл мандат неба от династии Шан, что вела записи узелками и полагалась на духов!

В тайных китайских союзах Белого Лотоса (которые, без сомнения, пришли туда из Ямато, и произошли от почтеннейшего Нитирэна-хоси, чьё имя и значит Белый Лотос) различали учение У и учение Вэнь. У ― это алтари для простонародья, где совершали радения и обучали боевым искусствам. Вэнь – алтари для высших посвящённых, где давались тайные наставления по магии и стратегии.

Южные варвары, как водится, всё перепутали. Именно отсюда возникла странная сказка про “Хризантему и Меч”, которые якобы лежат в основе культуры Ямато. Ещё до войны ей пугали штабных генералов и прочих детей. Но разве не объяснил нам Старый Каллиграф, что между У и Вэнь нет ни малейшей разницы? Разве фигуры, которые описывает меч при фехтовании и тело при занятии боевыми искусствами – не Вэнь? Разве письмена, которые приводят в порядок умы и сердца людей в государстве – не У?

Недавние события войны открывают нам и другие смыслы великого знака Вэнь.

Разве не Вэнь узоры кишок в человеческом животе, этом удивительном дворце внутренних органов? И разве не вэнь эти удивительные изгибы на схеме, по которой можно собрать тысячи стандартных радиоприёмников? А водопровод, электрические сети, телеграфные столбы – чем эти системы не вэнь, опутавший всю страну?

Содержит ли хоть один европейский язык настолько же простые и глубокие символы? И как можно после этого сомневаться в превосходстве нашей культуры (нашего Вэнь!) над варварской?

Но сможет ли современный человек, испорченный варварскими влияниями, узреть дракона, изваянного в сердце Вэнь?

Все дела равно ничтожны перед величием Неба, все желания неуместны, если противоречат Воле Императора. А раз так, то, как учил нас мудрейший Ван Янмин, все наши дела одинаково не важны.

― Но если иероглифы настолько сильнее букв ― почему тогда каждое любовное письмо не вызывает взаимности?― осведомилась Оно.― Ему что ― вэнь не хватает?

В ответ каллиграф написал ещё два символа: 字甲.

― Что это может значить?― спросил Кимитакэ.

Ёко прищурилась.

― Как ни посмотри ― какая-то чушь получается,― признала она.

― Это чушь только на нашем языке. На классическом китайском, если верить словарям, это сочетание означает “алфавит” или “набор доступных слов”. Мы, японцы, не заимствовали это слово, потому что в повседневной жизни мы им не пользуемся. А маги и так знают классический китайский язык, им переводить не обязательно. Но присмотритесь внимательно к этому слову.

Но я думаю, не нужно всю жизнь учиться в самой престижной школе страны, чтобы заметить, что первым идёт иероглиф 字, который, среди прочего, означает “слово”. А вторым ― иероглиф 甲, который среди прочего, означает “оружие”.

В языке, как видите, заключены многие истины.

И какой бы жёсткой не была цензура словарей, мы всё равно способны разглядеть в этом сочетании его потаённый, магический смысл. Если переводить его на наш язык, то получится что-то наподобие “словооружие”. То есть написанный знак, который используется для победы в войне и установления мира. Нечто вроде трубы, которая позволяет женской энергии Вэнь перейти в мужскую энергию У, и с помощью мужской энергии У установить женскую энергию Вэнь: культуру, порядок и законопослушность. Или, если говорить ещё проще, это способ войны с применением особого сочетания и начертания знаков. Именно в этом смысл искусства каллиграфии. А вывески борделей, чернильные драконы и стихи для пейзажей ― так, сопутствующие технологии. Как сказал поэт, это просто доспехи, переплавленные на орудия труда.

― Ты можешь это нам показать?― спросила Ёко.

― Показать, значит... Ну, давай попробую.

Кимитакэ взял ещё один лист и написал на нём иероглиф. Потом взял другой лист и написал следующий. Над третьим пришлось задуматься, над четвёртым попотеть. Но пятый был настолько тривиален, что он мог бы написать его с закрытыми глазами.

Кимитакэ подул на листки, убедился, что написанное высохло. Потом свернул их в трубку, как учили. Сделал тем самым ножиком несколько разрезов. Засунул палец ― и вытащил из трубки самый настоящий меч с языками пламени пляшущими возле клинка.

Кимитакэ покачал этим импровизированным мечом, так, чтобы языки пламени собрались в ровное алое сияние.

― Ёко-сэмпай, давай лимон!― скомандовал Юкио.

Девочка печально вздохнула, но лимон из портфеля достала. Это был замечательный гибрид сорта Кабосу, похожий на крошечное жёлтое солнышко. С таким и правда тяжело расставаться.

― В чащах юга жил бы цитрус?― осведомилась у мальчиков Ёко. И сама же ответила:― Да, но фальшивый экземпляр!

― Это какое-то заклинание?― поинтересовался Кимитакэ.

― Этому меня моя русская бабушка научила,― отозвалась девочка,― Что-то вроде этого алфавита-словооружия, только по-русски, наподобие нашей “Ирохи”. Фраза, сама по себе не особенно умная, но зато в ней есть почти все буквы русского алфавита. И несмотря на власть коммунистов, этим цитрусом до сих пор телетайпы проверяют.

― Неплохо, неплохо,― заметил Кимитакэ,― Я всегда догадывался, что русские так и мечтают о реванше.

― Кидай!― внезапно крикнул Юкио.

И Оно-семпай бросила свой лимон.

Команда для Кимитакэ не было. Но руки сами сообразили, что делать.

Взмах сияющим бумажным мечом, короткий всхлип, удар в нос внезапным цитрусовым ароматом ― и вот две половинки разрубленного цитруса звонко падают на стол и катятся по лакированной столешнице, продолжая источать аромат.

― Великолепно,― произнёс Юкио и поймал одну половинку. Принюхался и довольно улыбнулся. А потом сказал:

― Пойдёмте к семье, ужинать и пить чай с лимоном. Надо же это куда-то девать.

За ужином Юкио объяснял отцу, что ставил пластинки, надеясь поднять культурный уровень Кимитакэ и обучить его современной новаторской музыке, беседу о которой очень важно уметь поддержать для карьеры в бюджетном секторе Министерствоа. Отец в ответ постоянно смотрел на уплетавшую рис Ёко и определённо хотел спросить, чему тот собирался обучать его сына, когда пригласил девочку ― но вопрос так и не был задан, а потом семья Кимитакэ пошла спать, а Юкио вызвался проводить Ёко до дома.

Вымотанный лекцией Кимитакэ провалился в сон, словно в погреб, и спал без сновидений, только изредка вздрагивая, когда казалось, что за ним крадутся враги.

А наутро открыл глаза и обнаружил, что Юкио преспокойно спит между ним и братом. Тонкое, алебастрово-светлое лицо в обрамлении чёрных, как лучшие чернила, волос было совершенно невозмутимо, а нос сопел в своём особенно ритме, который неуловимо напоминал ритмы безумного композитора Леверкюна.