Вредители

7. Одеколон

В 18:00 Кимитакэ, как ему казалось, уже целую вечность переступал ногами на платформе Вакамацу-Кавада. Солнце стояло по-летнему высоко и до вечерних сумерек было ещё далеко.

Хотя до конца рабочего дня оставалось два часа, на платформе постоянно толпились люди. Студенты, солдаты, рабочие, школьники, суровые старушки с повязками Ассоциации соседей, а один раз даже прошёл монах с огромным гроссбухом. Монах выглядил таким серьёзный, что казалось, у него в гроссбухе были записаны пороки и добродетели всего города.

Кимитакэ смотрел на прохожих, невольно запоминая самые колоритные типажи и размышлял, какое всё-таки остроумное изобретение ― униформа. В ней даже мусорщик выглядит важным работником на своём месте. А ведь по умолчанию человек ― жалок. Мы не в Древней Греции и в наше время редко встретишь человека, который даже голым выглядел великолепно, как античная статуя…

Кимитакэ так плотно задумался о статуях, что и не заметил, как к нему подошёл незнакомый, очень высокий европеец в когда-то дорогом, а теперь просто старом пальто и широкополой шляпе.

На вид ему было лет сорок. Волосы европейца должны были изображать ту же причёску, что и у Юкио, но вместо этого стояли торчком. А густо-чёрные усы и борода были подстрижены у корней, так, что казались нарисованными тушью.

― Это ты Кимитакэ?― спросил он по-немецки. И посмотрел на школьника с плохо скрытой надеждой.

― Да, это я,― ответил Кимитакэ, как умел. У них в школе было два иностранных языка: немецкий, чтобы учиться у союзников и английский ― чтобы допрашивать врагов. Китайским не занимались. Учителя говорили, что в Китае хватает добровольных предателей.

― Замечательно, что ты говоришь по-немецки. Ваш хитрый язык мне никак не даётся. Меня зовут Хаим Леви, я тот самый учитель, про который тебе рассказывала Ёко. Мне пришлось уехать из Германии, но ваш хитрый язык упорно мне не поддаётся.

Интересно, чему он собирается меня учить?― подумал Кимитакэ. Но спросил другое:

― Почему вы хотели со мной встретиться?

― Мне нужна твоя помощь. Но я не могу говорить об этом здесь, на трамвайной остановке. Даже по-немецки.

Они спустились на улицу и пошли куда-то вглубь переулков.

― Так в чём я должен вам помочь?― спросил Кимитакэ. Почему-то говорить по-немецки на ходу было сложнее.

― Для начала ― с чтением. Ёко сказала, что У вас тут куча мест, я вижу, где можно поесть. Но чем кормят ― всегда написано от руки и коряво. Я разбираю ваши иероглифы, насколько вообще это возможно для иностранца, ― но эти каракули прочитать не могу. Это они нарочно так делают, чтобы иностранцы не объедали японский народ.

― Этим они просто показывают, что кухня ― от души и домашняя. Я вам всё переведу, понимать их ― дело привычки. Некоторые ещё оригинальничают, с хэнтайганой пишут…

― Что за хэнтайгана?

― Это очень сложная штука ― но к счастью, изучать вам её не потребуется. Я всё переведу.

― Но я бы хотел это изучить. Это полезно, когда тут живёшь.

― Не надо беспокоиться. Пока нормирование не ввели, в Токио будут делать лапшу и делать всё, чтобы её продать. Даже иностранцу. Даже если он вообще на нашем языке не говорит.

― Да, вы, японцы, даже не представляете, насколько вы превзошли европейцев в некоторых областях. До тех пор, пока я не увидел Токио, я даже представить себе не мог, что такой большой город может быть таким чистым.

― Это просто потому, что мы всегда следуем правилам,― отозвался Кимитакэ,― Таков наш обычай с самых древних времён. У нас в стране всё устроено, как в армии ― есть устав, есть приказ, есть старший по званию, есть младший. Незанятый чем-то младший по званию ― может что-нибудь устроить, поэтому всех загружают работой. Поэтому у нас такие грозные армия и флот и поэтому они настолько непобедимы.

― С этим придётся согласится. Порядок, который у вас установился, просто поразителен. Государство с невероятной лёгкостью контролирует своих подданных и не нуждается даже в арестах. Если кто-то провинился, его просто называют “антинародным элементом”, Ассоциация соседей отчитывает его ― и этого достаточно, чтобы человек раскаялся и исправил свои мысли... Настолько вы, японцы, боитесь потерять своё лицо. Это может показаться глупым ― но любой европейский правитель был бы счастлив руководить именно вашим, а не своим бестолковым народом… Существует тайный отчёт министерства внутренних дел. За всю войну арестован и казнён за измену всего один человек на всех Внутренних Территориях! Всего один!

― И кто этот человек?― спросил Кимитакэ. А про себя отметил, что слово “антинародный элемент” ― «хикокумин», можно было бы заменить на тот самый ёмкий значок, который уже обсуждали на днях: “вредитель”.

― Казнили Хоцуми Одзаки, информатора советского шпиона Зорге. У шпиона были и другие информаторы, но этот слишком часто завтракал с тогдашним премьер-министром. Поэтому те, другие, отделались каторгой.

― Получается, в наше время лучше держаться от премьер-министра подальше?― предположил Кимитакэ.

― Именно так. Был бы этот шпион сошкой поменьше ― отделался бы каторгой на Хоккайдо. Но я думаю, большинство людей и так от него достаточно далеко.

― Для нашей школы это совет актуальный,― напомнил Кимитакэ,― У нас же много кто учится. Если вам интересно: родители наших ребят рассказывали, что теперешний ещё хуже. Не просто так его Бритвой прозвали. Если пытаешься с ним спорить, может наорать и прямо из кабинета отправить рядовым инспектором в Бирму или Индонезию.

― А что плохого в работе инспектора?

― Потому что придётся морем добираться,― пояснил Кимитакэ,― А караваны часто бомбят. Иногда из десятка кораблей доходит два-три. И невозможно угадать, которому из них повезёт.

― А ты не боишься, что если окажется, что вы были неправы, могут обвинить весь народ?

― Поражение совершенно невозможно,― отчеканил Кимитакэ,― За все 2600 лет своей истории наша страна ни разу не проигрывала войну.

― Я тебя спрашиваю,― сказал Леви,― потому что это произошло с моим народом.

― Если всех обвинят ― тоже не так уж страшно.

― Почему?

― Потому что всех всё равно не накажут! Вы же учились в школе, знаете, как это бывает. Если все виноваты ― то это всё равно, что никто не виноват. Всех и сразу ― не накажут. Ну отстранят весь класс от занятий ― но очень скоро вернут обратно, тоже всех. Нельзя же остановить всю систему образования из-за одного хулигана!

― Я понял. Жаль, с моим народом это не сработало. Нас решили истребить всех.

На этом месте Кимитакэ догадался, что речь идёт о евреях. Он что-то слышал, что немцы относятся к ним плохо ― хуже, чем к корейцам и считают поголовно вредителями. И что знаменитый мыслитель Окава Сюмэй предлагал японцам дружить с евреями, раз немцы не хотят ― и добавив в союз арабов и индусов, сокрушить колониальную систему европейцев в Азии.

― Я слышал, был проект переселения евреев в пострадавшие от войны области Китая,― вспомнил Кимитакэ,― раз уж немцы настолько не хотят вас видеть. Евреи могли бы привести там в порядок торговлю и сельское хозяйство. Вы переезжали по этой программе?

― Для немцев это оказалось слишком сложно. Поэтому я сбежал раньше, чем начались какие-то проекты.

Кимитакэ решил на всякий случай больше про это не спрашивать.

О евреях он знал мало ― про них не упоминалось в курсе европейской истории. Но до него доносились отголоски слухов, что они народ хоть и по-европейский культурный, но опасный и мстительный. Например, еврейские банкиры из Америки очень разозлились на русского царя за погромы и давали японскому правительств много кредитов во время войны в Маньчжурии.

А если учителю захочется что-то у него спросить ― то он спросит и так.

Внезапно учитель свернул вбок. Кимитакэ подумал, что он собирается нырнуть в один из переулков ― но вместо этого они вдруг оказались под навесом уличной раменной.

Это было одно из тех заведений, что состоят только из навеса, прилавка и перевёрнутых корзинок вокруг, что служили вместо стульев. От кастрюли с водой тянулся влажный пар, овощей в лотках было оставалось только на дне. Здесь харчевались разносчики и прочая городская мелюзга.

― Вы просто искали, где поесть?― спросил Кимитакэ.

― Нет. Видишь, даже твоего совета не спрашивал. Но поесть ― это нам тоже надо. Сперва надо поесть.

Как всегда, лапша была сытной, а вот бульон получился не очень вкусным, даже слабеньким, а жёсткое мясо так и хрустело на зубах.

Очевидно, пухлый и флегматичный хозяин готовил для совсем непритязательной публики. Даже Кимитакэ здесь толком не наелся.

Впрочем, он уже догадался, что на сегодня это не последнее место, куда они сегодня будут заходить ― пока не найдут то, что ищут.

Следующим местом была китайская лавочка возле университета, где, судя по вывеске, можно попробовать сорок сортов чая. В мирное время ― китайского, но сейчас, когда с поставками проблемы, появились и местные сорта.

В тесном зальчике висел влажный пар, но не такой, как в лапшичной. За прилавком суетился толстый китаец, а на скамейке за столиком в углу что-то обсуждали студенты.

― Интересное у вас место,― заметил, как мог, по-японски, Леви.

― Можете не беспокоиться,― заулыбался китаец,― мы всегда рады гостям.

― У вас тут, наверное, китайские бандиты бывают.

― Нет. У них есть предубеждение.

― Я о том, что непросто китайцу открыть заведение в Токио.

― Я вырос в Шанхае, как раз возле фактории. И долго работал переводчиком в подпольном отряде одного китайского национального героя!― заявил китаец, совершенно не смущаясь присутствием Кимитакэ.

― А почему переехали в Токио?― спросил Леви.

― Благодаря мне имперской военной полиции удалось изловить этого китайского национального героя!

― Вот как. Дайте нам с другом самого лучшего жёлтого чая.

― А вы за чаем, а не за трубками?

― Какими трубками?

Кимитакэ не сдержался и ткнул учителя мизинцем. Тот повернулся.

― Он про опиум говорит,― пояснил школьник по-немецки.

― Какой опиум? Разве здесь его курят?― Леви был настолько удивлён, что тоже отвечал по-немецки.

― Думаю, что не здесь. А в другой комнате.

― Вот как… И что теперь делать?

― Ничего. Требуйте чай. Они же чаем торгуют.

― Вот именно!― Леви повернулся к прилавку.― Дайте нам чай!

Жёлтый чай оказался, разумеется, гречишным. И то верно ― разве в разгар войны добудешь настоящий Бэйган Маоцзянь?..

Чай был сладковатым и довольно вкусным, но Леви морщился, когда его пил. Это место его явно разочаровало.

Когда они вышли и отсюда, Кимитакэ спросил:

― Возможно, я могу вам как-то помочь.

― Ты мне обязательно поможешь. Но позже. Когда мы найдём нужное место.

― Так я про это и говорю,― Кимитакэ даже перешёл на немецкий, чтобы было доходчивей,― Может быть, я помогу вам это место найти.

― Я знаю, что нужное нам место ― это что-то вроде кафе где-то неподалёку от министерства финансов.

― Но оба европейских кафе были на Гиндзе,― напомнил Кимитакэ,― И закрылись с началом войны. Они для туристов работали.

― Это не важно. Это не совсем кафе. Просто место, куда ходят поужинать сотрудники министерства, когда им надоедает столовая.

― Так нам придётся все окрестности обходить. Здесь много людей работает. И все они едят.

― И обойдём!― крикнул Леви так, что эхо покатилось по переулку,― Обойдём!

И зашагал дальше под удивленными взглядами случайных прохожих.

Следующее место тоже было явно ему знакомо. Каким-то чутьём Леви разглядел почти невидимый переулок, нырнул туда, обогнул сломанную телегу, спустился по длинной лестнице в какой-то подвал и забарабанил в дверь, обитую железом.

Ответа не было.

― Закрыто, получается,― печально произнёс он, переводя взгляд на Кимитакэ. И только сейчас школьник разглядел осознал, насколько учитель музыки перепуган.

― Война,― пояснил Кимитакэ,― В войну всё остановится непредсказуемым.

― Ну и ладно. Давай так.

Леви полез в карман пальто и достал ребристый флакон, похожий на огромный и фальшивый драгоценный камень. Флакон был ещё полон переливающихся жёлтых духов.

― Что это?― спросил Кимитакэ.

― Кёльнская вода. Мужские духи. Натуральный винный спирт, эссенция лилий и вода. Как его делали в восемнадцатом веке. Можно пить. Конечно, эссенция немного шибает, но пить можно. Такой чистый спирт сейчас только в реанимации…

― Я слышал, у нас даже сухое красное вино производят,― поделился знаниями Кимитакэ,― Для наших героических подводников. Но всё это проходит по бумагам вот этого вот министерства финансов. Я думаю, что там оно и остаётся.

― Я тоже это слышал,― печальным голосом произнёс Леви,― Но так и не нашёл. Без нас всё выпили.

Достал из кармана плоскую фляжку, с гравировкой герба неизвестного города. Откупорил и протянул Кимитакэ.

― Там тоже мужские духи?― спросил школьник.

― Там вода. Чистая вода. Я ещё с консерватории всегда ношу с собой воду.

― Это разумно,― произнёс Кимитакэ.

Но Леви не слушал. Он откупорил флакончик, зажал нос и опрокинул флакончик в рот. Сделал несколько глотков. Потом выхватил у Кимитакэ фляжку и принялся жадно глотать.

Чуть отдышавшись, он рыгнул и помотал головой.

― Здесь уже не выпьешь,― пояснил он, поднимая мутные глаза,― Но я пришёл. И значит, я выпил.

― Согласен с вами,― отозвался обескураженный Кимитакэ.

Леви икнул и помотал головой. А потом с неожиданной решительностью протянул флакончик Кимитакэ.

Тот понял, что придётся хоть немного, но выпить.

Желудок заныл, но надо было решаться. Кими оглянулся наверх ― белое пятно переулка по прежнему горело над ступеньками. Он бережно, двумя пальцами взял мензурку, задержал дыхание — и влил в себя пахучий одеколон.

Одуряющий океан лилейной вони окутал всё ― и посередине него возвышался Кимитакэ, как одинокий маяк. Вонючий жидкий огонь полыхнул и повис в пищеводе, словно маленькое, пушистое солнце. Неестественная, склизкая теплота защипала рук и ноги, а лестница закачалась.

Кимитакэ зажмурился, упёрся затылком в белую штукатурку. Присосался к фляжке и вталкивал в себя воду, пока в горлышке не засвистел воздух. Выдохнул, открыл глаза и увидел перед собой лицо учителя музыки.

― Здесь закончили,― прохрипел Леви,― Дальше идём.

И начал подниматься, хватаясь руками за стены. Кимитакэ последовал за ним, с каждой ступенькой всё больше сомневаясь, был ли вообще смысл в этой странной встрече.

И лилейная вонь ползла следом за ними.

На улице Леви приободрился, вдохнул поглубже и зашагал с такой решительностью, какой не встретишь у трезвого человека. Кимитакэ еле за ним поспевал, ― тем более, что его ноги уже всерьёз заплетались, а во рту творился натуральный парфюмерный кошмар.

Кимитакэ поискал на небе солнце, но нашёл. Из-за крыш горело алое зарево, словно из доменной печи.

Сколько же мы уже ходим?

И как же нам всё-таки повезло, что министерство не расположили в Гиндзе или Юраку. Уж там-то с подпольным алкоголем наверняка всё в порядке. Какой-нибудь мутный ром из сахарного тростника, который безуспешно пытался производить дедушка. Или пыльные бутылки золотистого виски, уцелевшие в ещё довоенных погребах… Итальянские вина (для тех, кто таким увлекается). И ещё мутная такая помидорная брага ― как её там называют?..

Ближе к министерствам, возле трамвайной остановки, блестели лакированные красные двери ещё одного чайного магазина, немного похожего на китайскую лавочку, с которой они начинали свой путь. Только торговали здесь японскими сортами и судя по тому, что внутри были люди, торговля шла бойко.

Возможно, здесь даже опиума не предлагали.

И не менее возможно, здесь наживались на каких-то других пороках.

Ведь война обостряет всё.

Леви решительно икнул, рванул вбок дверь и ввалился в магазин. Кимитакэ последовал за ним, хотя ноги немыслимо отяжелели, а голова так и просила прилечь.