Вредители

24. Зал Оленьего Крика

Кимитакэ облизнул побледневшие губы и заметил, что в нём отчего-то проснулся стыд.

― Я не думаю, что соблазнение порядочных девушек ― достойное дело,― произнёс он,― Слишком серьёзные сейчас времена.

― Конечно, для вас, парней, и так бордели работают.

― Во-первых, я там не бываю. Во-вторых, если что, девушки, из тех, кто работает и не под надзором, тоже туда заглядывают. Ты бы удивилась, как часто.

― А в-третьих, д’Аннунцио в борделях бывал, а его всё равно и на обычных любовниц хватало. Но мне бы хотелось узнать, откуда ты это взял, про девушек.

― Я вот не хожу, а мои одноклассники рассказывали.

― Я думаю, что многие из них тоже не ходят, а только рассказывают. Те ещё сочинители.

― Вот видишь ― сочиняют! То есть искусством заняты. Просто это другое искусство, тебе не интересное. Не всем же кэндо увлекаться.

Соноко вздохнула.

― Скажи, а если меня не станет, ты очень расстроишься?― спросила она.

― А что с тобой такое? Ты опять заболела?

― Я просто могу исчезнуть.

― Как?

― Точно так же, как и ты. Одна серьёзная бомбардировка ― и город недосчитается нескольких сотен семей. Одной из таких семей может быть моя. Другой ― твоя. Или ты думаешь, что твой или мой отцы сидят настолько высоко, что бомба не решиться на них падать.

― Я не знаю, что со мной тогда будет,― ответил Кимитакэ,― Потому что я даже не знаю, нравишься ли ты мне. Я не хочу тебя обманывать: мне кажется, что я где-то потерял способность любить. Меня словно пеплом засыпало для светомаскировки, а когда налёт закончился, огонь на углях задохнулся и погас.. Ты хорошая девушка и потому я хочу быть с тобой честным: не надо на меня полагаться.

***

Дело было настолько важным, что времени на поездки до дома не было ― все трое собрались на трамвайной остановке возле женского корпуса Гакусуина.

― Раз мы знаем новый адрес моего учителя ― то вечером мы можем застать его дома,― предположил Кимитакэ,― Если он, конечно, и оттуда не испарился.

― Ты понимаешь правильно,― ответил Юкио,― но попасть в его дом не просто. Дело в том, что никакого дома там нет. Там просто пустырь. И там ничего не строили со времён последнего землетрясения.

― Получается, в бумагах о переезде ― обманка?

― Или кое-что другое. Например, адрес правильный, но приходить надо именно в то время, когда перевозили. Потому что тут может работать в том числе магия... Что про это думает наш эксперт в области “словооружия”?

― Ещё никто не нашёл пределов “словооружия” каллиграфической магии,― отметил Кимитакэ.― Другое дело, что некоторые манипуляции могут быть непросты в исполнении. Например, чтобы составить некоторые композиции, про которые написано в древних трактатах, необходимо труд десятков тысяч каллиграфов в течении нескольких веков. Не то, чтобы это было сложно нарисовать ― а вот организовать весьма сложно.

― А скажи,― Юкио прищурился,― получается, с помощью этой магии можно и вражеские столицы уничтожать?

― Возможно. Но даже в древности этого никто не делал. Возможно, со временем я даже узнаю, почему.

***

Они ехали на трамвае уже знакомым маршрутом, через Дайканъяму. Но сейчас, в сумерках и без комментариев ехидной коробочки, пейзаж за окнами удивительно быстро слился в неинтересную мешанину.

― Я начинаю опасаться этого города,― сказал Кимитакэ,― Он огромный, как море, и такой же непредсказуемый, а в его глубинах тоже скрыты чудовища. Чем больше я его узнаю, тем меньше понимаю. Мне определённо потребуется отдых в каком-то непохожем месте. Которое скорее всего не будут бомбить. Где-нибудь в Наре или Камакуре.

― В Наре красиво, но не особенно интересно,― сказала Ёко,― Нас туда возили с экскурсией. Старинные здания, храмы разные. А между ними ходят наглые олени и пристают к туристам. Мы их путеводителями кормили.

Кимитакэ ожидал, что Юкио сейчас расскажет про Киото ― он подозревал, что именно там одноклассник приобрёл свой фирменный фонарь. Но Сатотакэ не спешил делиться своими похождениями.

Они вышли на уже совсем незнакомой остановке, где низенькие деревянные домики уже таяли в ночной синеве, а в переулках не было даже асфальта. Юкио повёл их в глубине. И после двух поворотов они убедились, что Сатотакэ угадал правильно про время прибытия.

Перед ними был двухэтажный дом, словно вырезанный из каталога с пансионами Южной Франции и вклееный прямо посреди деревянной застройки окраины Токио. Белоснежный, с мавританскими арками на обоих этажах, фронтальным балконом и высоченными краснокирпичными трубами, что торчали сквозь крышу. Только три иероглифа под куполообразной крышей напоминали, что это строение расположено в Азии.

Чуть сбоку стояла деревянная шестиугольная беседка, которая подошла бы для чайных церемоний, если бы не отсутствие стен. А вот сада, который непременно окружал бы такое респектабельное место, не было ― лишь несколько штришков.

― А я опознала, что это за дом,― сказала Ёко,― Тут учебник истории не поможет, тут старые журналы листать надо. Там много ерунды, но много и фотографий. Так я этот домик отлично запомнила.

― И что это за место?― спросил Кимитакэ.

― Никаких сомнений ― это “Рокумейкан”. То есть Банкетный Зал. Полное совпадение с фотографией. Даже деревянная беседка на переднем плане имеется. Он, конечно, сгорел год назад, но это уже второстепенные детали.

― Постой-ка, этого не может быть. Рокумейкан не мог здесь стоять. Я отлично помню ― он стоял на Хабуе, по соседству с Имперским Отелем. Да и не строят такие важные здания на окраинах!

― Разумеется, не строят. Но насколько я знаю, простроенные обычным способом здания и не исчезают при свете дня.

― Это ты верно заметила. Тут не обошлось без магии… Кстати, иностранцы до сих пор переводят название прежнего Рокумейкана дословно ― как “Павильон оленьего крика”,― проявил образованность Кимитакэ,― Для них это звучит по-настоящему поэтично и непонятно.

― Я, конечно, понимаю, что олений крик символизирует гостеприимство,― заметила Ёко,― Но не могу понять, почему. Возможно, причина теряется во мраке веков. Чтобы разобраться, придётся специально собрать гостей и покричать перед ними по-оленьи. Как он, кстати, кричит? Я помню, в Наре они не столько кричали, сколько жаловались на официальную диету.

― Причина как раз отлично известна, вы просто в школе до неё ещё не дошли,― ответил Кимитакэ,― Но это нормально. Дети вашего возраста на собственной землеп во многом ещё иностранцы. Однако культуру свою надо знать. Именно она делает нас непостижимыми для противника. Олений крик как обозначение гостеприимства ― родом из совсем древних времён. Это обыгрывание одного стиха из древней, ещё китайской Книги Песен:

Согласие слышу в криках оленей,

Что сочные травы на поле едят.

Прекрасных гостей я сегодня встречаю:

На гуслях играют и шэни звучат.

Там ещё дальше есть строки, но они не имеют отношения к Банкетному Дому.

― Старая поэзия хороша,― констатировала Ёко,― Она часто бывает авангарднее современной.

Они подошли ближе. Пока они приближались, Кимитакэ вспоминал, что он вообще знает об этом здании.

Его построили как что-то вроде одного на всех посольства для послов великих держав. Достаточно великих держав, чтобы содержать посла в Японии, было немного, поэтому для них хватало номеров второго этажа. А на первом обустроили кухню, общий стол и танцевальный зал. Танцевальный зал был сам по себе не очень большой, но зато интриги там плелись огромные. Японцы пытались воздействовать на великие державы танцами, кухней и ношением европейской одежды, потому что не было достаточного количества линкоров и миноносцев. Это время так и прозвали: эпохой Рокумейкана.

Потом Япония построила линкоры и миноносцы, отдельные здания посольств и Императорский Отель. И Рокумейкан пропал, сначала из газет, а потом из общественного внимания. Словно вышедший в отставку политик, он может быть и жив, но никому до него нет дела.

Было очевидно, что тут какая-то хитрость ― не может бывший учитель позволить себе построить точную копию целой гостиницы. А даже если бы смог построить ― замучался бы в ней жить. Одна уборка сколько займёт...

И вот они стояли перед ступенями.

А потом дом дёрнулся и линии, которые его образовали, начали трепетать и рваться. Вдруг оказалось, что и красный цвет труб ― всего лишь отсвет заката, а сами очертания этого нового Рокумейкана затрепетали и стали превращаться в длинные чёрные линии, проведённые тончайшей кисточкой.

А потом они бросились на ребят, словно щупальца голодного .

Кимитакэ не видел, что делают другие ребята. Он сосредоточился на своих действиях.

Тонкие, как хоботок комара, линии схватили его рукава, полы ученической куртки и даже воротник. Но школьник уже расстегнул все пуговицы ― и просто выскользнул из одежды, оставшись обнажённым до пояса.

Тело было расписано иероглифами ― Кимитакэ нигде не читал об этом, он просто воспользовался подсказкой иероглифа вэнь, легендами о буддистских монахах, что представляли священные имена в виде горящих букв на частях тела и известным предубеждением всей Азии против людей с татуировками: ведь татуированная кожа навечно связывает человека с преступным кланом ― и их силы хватало, чтобы щупальца не могли достать до кожи.

Он прошёл сквозь отчаянно дрожащие линии и увидел иероглифы ― целое поле иероглифов, что ползли сверху вниз.

Кимитакэ стряхнул с ног тяжёлые ботинки, зажмурил глаза, набрал побольше воздуха, хотя знал, что это бесполезно ― и нырнул прямо в это поле, словно в пруд, подёрнутый ряской ― и долго летел мимо иероглифов, которые сплетались в чернильные реки. Их значение было столь велико, что он видел их даже с закрытыми глазами. Иной раз эти потоки пытались его захлестнуть ― но он ловко выбирался на поверхность, и волна сама помогала ему лететь всё глубже и глубже ― пока школьник не нырнул, наконец, прямиком в чернильное чёрное сердце…

Кимитакэ ощутил, что снова стоит на ногах, и с усилием открыл глаза.

Он очутился в небольшом полутёмном зале, слишком высоком и просторном, чтобы быть частной комнатой. На трёх стенах ― по три высоких полукруглых окна, закрытых шторами и потому похожими на белые холсты. Похоже, это и был тот самый нижний холл Рокумейкана, где пытались танцевать европейские танцы ― и попутно плести азиатские интриги.

Посреди комнаты за небольшим резным столиком, сидел человек.

И Кимитакэ узнал этого человека. Он почти не изменился за годы. Впрочим, в его возраста люди меняются небыстро. Только одет он был теперь не в серый европейский костюм со знаменитым зелёным галстуком, а в чёрную монашескую рясу, которая почти сливалась с царившем в зале полумраком.

― Привет тебе, мой любезный ученик,― сказал учитель каллиграфии.

― Здравствуйте, господин учителя. Вы ожидали именно меня, или просто кого-то, кто сможет вас отыскать?

― Ты помнишь, что такое Фудзакэ-ёми?

― Да. Это старый приём, использовался ещё в «Манъёсю». Например, Отомо-но Якамоти пишет слово 81. Нужно догадаться, что 81 ― это 9 помноженное на 9. Число 9 читается как «кю», а значит 81 надо читать как «кюкю». То есть “кукушка”.

― Великолепно!

― Я не думал, что произведу на кого-то особое впечатление. Всё-таки я происхожу из крестьян и пробился только за счёт скромного своего ремесла. А вас в школе все из дворянства и очень дорожат семейными корнями.

― Отец тоже ими дорожит. Даже оплатил генеалогическое исследование и теперь у нас хранится официальный свиток о нашем происхождении. В нём написано, что доказательств, что у наши предки хоть немного были самураями, или хотя бы состояли в родству с известным кланом из Фукуоки ― не обнаружено. Так что увы ― я происхожу из таких же крестьян, как и вы.

― Ты верно мыслишь. Как говорил один французский бунтарь, двадцать поколений крестьян ― это великолепная генеалогия… Первое, на что я увидел, когда я оказался, в вашей школе ― потомки сиятельных князей, что только что пришли первый класс, тычут пальцами в учителей и рассказывают друг другу, кто из них был в подданстве у основателя их рода… В этот момент я и понял, что недолго тут продержусь. Но с другой стороны, раз недолго продержусь ― то и терять мне особенно нечего. Только денег заработаю, ну и получу доступ к некоторым библиотекам вроде императорской.

― Похоже, вы нашли там немало полезного.

― Я нашёл достаточно, чтобы не осталось достойных противников. А те, кто мог бы, кто в императорской канцелярии или просто способные, вроде тебя, они ― на фронтах.

― На кого из наших противников вы работаете?― спросил Кимитакэ.

― С чего ты взял, что я на кого-то работаю?

― А иначе зачем вам всё это.

― Из любви к искусству. К тому же, мне просто надоело терпеть всех этих князей и генералов с адмиралами.

― Я думаю, вам и император сильно мешает.

― С этим не сталкивался. Но я следую своей природе. В природе одни животные охотятся, а на других ― охотиться. Бывает так, что два охотника поссорятся из-за добычи, как это случилось недавно. Такие перестрелки бывают кровавыми ― но добыче от этого не легче. Чем отличается паразит от хищника? Только размерами. Отбрось предрассудки и ты увидишь, что тигр съедает человека сразу, а вошь ― не сразу, и другой разницы нет.

― Получается, вы один из вредителей.

― Можешь называть и я. И это безопасней. Сейчас все выживают. Я хочу выживать с комфортом.

Кимитакэ сел напротив, взял лист, кисточку, попробовал её. Потом начал кое-что набрасывать.

― Но зачем тогда оставлять загадки, которые приведут к вам?― спросил он.― Разве не лучше оставаться одному посреди честно нарисованной роскоши.

― Я скучаю без учеников. И я хочу быть уверен, что я прав. Что человек, достаточно умный, чтобы отыскать моё убежище, согласится со мной и будет счастлив.

― А вы не боитесь, что этот ученик начнёт с вами спорить, а не сотрудничать.

― Поверь моему педагогическому опыту, Кими-кун, ни один учитель такого не боится. Потому что они не спорят, а экзаменуют собеседника. Первый вопрос, дополнительный, наводящий ― а дальше только пересдача. Чтобы пройти экзамен, нужно не победить врага ― а написать ответы, которые более-менее подходят к образцовому результату. Как на конкурсах красоты, которые сейчас проходят в Германии ― чтобы не смущать жюри чертами лица, которые могут быть по-своему привлекательны от расового смешения, было решено отказаться от оценки лиц и вообще от соперничества между участницами. Вместо этого проверяют, насколько само врождённое телесное развитие близко к идеалу. В листе фанеры вырезали силуэт фигуры с идеальными пропорциями ― и победительницей становится та, кому этот силуэт лучше всех подойдёт. Так и в образовании, Если ученик сопротивляется и задаёт неудобные вопросы ― его сначала пытаются обтесать, а потом выбрасывают. Потому что стандартам не соответствует.

― А что, если я не хочу соответствовать вашим стандартом? А хочу ― сражаться?― спросил Кимитакэ и швырнул исписанный листок за спину. А потом, тем же движением, начертил в воздухе смертоносную печать.

Воздух был тут плотный, удушливый. Нужный значок нарисовался прямо в пространстве, не нуждаясь даже в бумаге. А потом превратился в чернильную стрелу и полетел прямо в учителя каллиграфии.

Тот заученным движением отбил стрелу кисточкой. Но Кимитакэ отлично догадывался, что с первого раза ничего не получится ― и уже катился прочь, ощущая голыми боками холодные доски пола. Занял позицию возле стены ― а от столика уже летело целое облако чернильных стрел, выписанных куда более искусно.

Но и Кимитакэ был непрост ― и с ним была его кисточка. И он отбивал стрелы с таким же мастерством, что и его бывший наставник, выжидая момент, когда противник устанет и наступит пауза, пригодная для кинжальной контратаки. Ведь атаковать куда утомительней, чем защищаться: там символы куда сложнее.

Чернильные стрелы лопались и разлетались на обжигающие чёрные капли. Но раскрашенная кожа пока ещё могла гасить их жар. Пекло только босые пятки.

А сбоку от стола, куда улетела страничка, медленно нарастал чёрный пузырь. И, похоже, он выпал из поля зрения старого каллиграфа. Хотя пузырь уже перерос страницу, и теперь был размером с один из тех сундучков, который берут с собой новобрачная.

Но правая рука уставала предательски быстро…

― Ты сам выбрал сражение,― произнёс старый учитель,― Посмотрим, как долго продержишься.

Кимитакэ уже отбивался, перекинув кисть в левую руку. И левая, непривычная, уставала куда быстрее…

Чернильная стрела удачней ― но тут чёрная капля лопнула и на её месте оказался Юкио.

Юкио был с ног до головы перепачкан чернильными штрихами, как будто его щекотали кистью. В одной руке он держал тот самый зажжёный фонарь, а в другой ― короткий меч. Интересно, где он его раздобыл?

Хватило одного удара. Послышался треск, как будто рвали очень тонкую бумагу, удивлённая голова старого Каллиграфа отделилась от туловища ― а потом стены брызнули пахучими чернилами и фальшивый Рокумейкан сложился, как карточный домик.