Вредители

13. У адмирала

На следующий день после уроков Кимитакэ сказал младшему брату, чтобы тот ехал домой один. А у него есть ещё пара дел в школе.

― Я даже знаю, что это за дела?― гордо заявил Тиюки.

― И что это за дела?

― Разумеется, свидание.

― И что, ты даже знаешь, с кем?

― Нет. Мне это совершенно не интересно.

Младший, разумеется, ошибался, но не сильно. Предстояло не свидание, а встреча, причём куда более опасная.

Кимитакэ собирался зайти к директору школы и поспрашивать его о Старом Каллиграфе.

Дом директора располагался здесь же, на школьной территории. Его построили в год основания школы, когда страна ещё жила преклонением перед европейской культурой. Причём из всех государств Европы архитектор вдохновился Россией ― возможно, потому, что разбирался в традиционной архитектуре этой страны хуже всего.

Снаружи он напоминал деревянный ящик для снарядов: в два этажа, идеально квадратный и словно сколоченный из совершенно одинаковых коричневых досок. На каждой из сторон ― по четыре совершенно одинаковых прямоугольных окна, высокие и узкие. Даже водосточных труб было ровно четыре, по трубе на каждый из углов.

Дом стоял на территории школы, но утомительно далеко ― между сосновой рощицей и оградой. Поэтому издалека казался неестественно маленьким, словно кукольным.

Кимитакэ стучал с опаской ― говорили, что адмирал слишком устал от ведомственных жилищ и может себе позволить проводить время в особняке где-то поблизости и именно там обитают все его слуги. Но, тем не менее, в ответ раздался знакомый голос ― и пригласил войти.

Школьник думал, что откроет горничная или дворецкий. Но дверь оказалась просто не заперта.

Кимитакэ прошёл через тесный и совершенно пустой коридорчик. Каждый шаг, словно по илистому дну, давался всё труднее, и на пороге кабинета он невольно замер.

В первые годы школой руководили виконты и принцы ― видимо, аристократического происхождения считалось достаточно. Именно к той эпохе относилось правление легендарного генерала графа Ноги ― и такое это было правление, анекдоты про старика ходили до сих пор. Потом, с установлением международного мира, школой руководили крупные деятели естественных наук, отправленных сюда на покой после ректорства в каком-нибудь престижном университете. Когда Кимитакэ начал ходить в школу, он ещё успел застать ту эпоху ― но не успел ей проникнуться.

После инцидента на мосту Марко Поло, той самой искры, из которой разгорелось и охватило всю Азию пламя войны, школой опять стали руководить люди военные. Казалось, вернулись времена старого Ноги ― только на этот раз было вообще не смешно.

Адмирал Номура руководил недолго и вскоре отбыл на какую-то другую дедовскую должность. Его сменил ещё один адмирал ― Яманаси. Этого побаивались даже учителя.

Кимитакэ вдохнул поглубже для смелости и толкнул створку двери. Створка отъехала и он увидел, наконец, адмирала.

Тот сидел в высоком начальственном кресле за огромным, почти в половину комнаты дубовым столом европейской работы.

Это был худой и низкорослый человек с тонкими, словно нарисованными усиками. Ему уже было за пятьдесят, но старость пока не придумала, как к нему подступиться. Одет, как всегда, в похоронно-чёрный костюм, которые сидит на нём идеально, словно униформа офицера флота.

Заметив школьника, адмирал отложил бумаги и ощутимо повеселел.

― Здравствуй, Кимитакэ-кун. Присаживайся и рассказывай, с чем пришёл.

Кресло для посетителей тоже было роскошное, с гнутыми лакированным каркасом и ситцевой обивкой в мелкий цветочек. Такие стоят в поместьях английских лордов.

― Я не ожидал, что вы так быстро вспомните моё имя,― заметил школьник, устраиваясь на непривычно мягком сидении.

― Оно у тебя достаточно редкое. К тому же, приходится помнить всех выпускников, которые достаточно хорошо учатся. Нам же именные серебряные часы в дворцовой канцелярии заказывать… Так с чем ты пришёл?

― Это совсем небольшое дело,― произнёс Кимитакэ,― Мне нужно как-то связаться с нашим бывшим учителем каллиграфии.

― А зачем он тебе? Ты что, боишься разучиться писать?

― Учитель упоминал, что у него хранятся подлинники некоторых работ… скажем так, весьма древних. Возможно, среди них есть образцы, изготовленные сразу после смуты годов Дзёкю, если с датировкой ничего не напутали. И мне кажется, сейчас самое время уговорить его передать рукописи в более надёжное хранилище. Где они смогут пережить войну в безопасности и занять потом достойное место среди наших национальных сокровищ.

Директор посмотрел на бумаги. По его лицу пробежала едва заметная тень отвращения. Потом поднялся, полез в едва заметный лакированный шкафчик из красного дерева и вернулся к столу с бутылкой тёмного стекла и двумя шестигранными стаканами, ― в американском кино из таких пьют виски.

На бутылке не было этикетки ― только инвентарный номер. Адмирал снова уселся в кресло и принялся увлечённо откручивать пробку. Кимитакэ так и не разглядел, откуда взялся штопор ― казалось, директор школы извлёк его прямо из воздуха.

― Это красное сухое вино из муската, его делают в префектуре Ниигата для наших героических подводников,― заметил адмирал,― Его свободная продажа запрещена, не достать даже на чёрном рынке. Однако все документы на его оформление идут через министерство финансов и там застревают. Поэтому вино до подводников не доходит. Ты, я думаю, догадался, где оно застревает. Но не думай, наша школа пока ещё не стала частью министерства. И никогда не станет ― чтобы льготами не делиться.

Красная жидкость хлынула в стаканы.

― А вы часто пьёте с учениками?― поинтересовался Кимитакэ, но стакан взял.

― Только если есть повод,― отозвался адмирал,― А хороших поводов в наше время всё меньше. Поэтому ― кампай!

Терпкое вино было приятным на вкус, но почему-то глоталось тяжело. Организм словно сопротивлялся непривычному ощущению.

― У вас много связей,― заметил школьник,― и на флоте и в армии, и среди придворных, и в министерствах.

― В моём положении этого не избежать. У меня же их дети учаться. Да и сами они здесь учились.

― Получается, и Старый Каллиграф получил своё место не просто так. За ним тоже кто-то стоял?

― Почему ты думаешь, что не за таланты.

― Разве может сын провинциального портного стать нашим учеником?― Кимитакэ выдержал паузу и ответил сам себе:― Вот и я думаю, что не может. Несмотря на любые таланты. Не то, чтобы есть специальное правило. Просто: не положено.

― Ты хорошо усвоил здешние уроки. А так-то его устроили по рекомендации господина Блайса. Был у нас такой британец, учитель английского языка. Ты, наверное, его даже успел его застать.

Кимитакэ прищурил глаза и действительно смог припомнить иностранца, который появлялся всего лишь на паре уроков. Тяжёлое лицо, взгляд, всегда устремлённый куда-то в сторону, и грузное тело в светлом костюме. Он говорил медленно, словно черепаха ползла, и в качестве примера для разбора приводил цитаты из переведённых им сочинений великого мастер дзен Дейтаро Судзуки, которые и на родном языке непросто понять…

― Мы познакомились с ним лет двадцать назад, в Корее.,― продолжал тем временем адмирал,― Он всё искал способа приобщиться к местной культуре. Для начала просто усыновил какого-то корейского мальчика. Я не успел объяснить ему, насколько это плохая идея для исследователя Японии. Потом он стал делать успехи: развёлся с женой, женился на японке и сделал с ней двух дочек. Такой способ постижения культуры явно ему был ближе… Этот мистер Блайс считал меня своим лучшим другом и самой всесторонне развитой личностью, которую он встречал. И даже как-то заявил, что если бы я стал премьер-министром, а почтенный Судзуки ― самым главным буддистским монахом, Япония была бы идеальной страной. Конечно, должности самого главного монаха у нас в стране нет, но эту недоработку недолго исправить. Видимо, и правда во мне было немало того, чем люди вроде него восхищатся. Например, то, что я мог дать ему должность в школе, которая и доход приносит, и оставляет кучу времени на исследования хайку. Или то, что меня вызывают давать советы самому императору.

Как и многие иностранцы, которые смогли зацепиться в предвоенном Токио, он мнил себя единственной связью между императорским двором и посольством своей великой державы. Каждый из них был уверен, что только он способен объяснить по-настоящему, какие цели приследует его великая держава. Но почему-то ни у кого из них не хватило ума понять, что таких советчиков много, очень много.

Он всё время просил меня что-нибудь доложить императору. Например, у него был смелый план прекращения войны. Оказывается, для этого достаточно нанять правильного воспитателя наследнику престола. Воспитатель должен быть во-первых, женщиной, во-вторых, американкой, в-третьих, убеждённой пацифисткой, а по религии ― квакером. Со временем наследник вступит на престол и, вооружённый новым мышлением, найдёт способ прекращения войн.

― По-моему, самое безумное в этом плане то, что он всерьёз в него верил и пытался донести наверх,― заметил Кимитакэ.

― Подчас европейцы способны на идиотизм настолько грандиозный, что жители страны Ямато не могут его даже до конца представить, не то, что понять. Возьмём преследование евреев, которое устроили наши немецкие союзники. Непонятно, какой в этом смысл ― ведь если уничтожить население, кто будет нести всякие тыловые повинности? С кого налог драть и продовольствие выколачивать? Я понимаю, убийство несколько тысяч человек, чтобы запугать сотню тысяч может быть разумной мерой ― но какой смысл убивать вообще всех, даже самых запуганных? Мы предлагали им план по переселению европейских евреев на опустошённые китайские земли под Шанхаем. Но из этого так толком ничего и не вышло, со временем на наши письма просто перестали отвечать. Получается, истребление еврейского народа для Рейха ― вопрос политический и такой же важный, как герб или принцип вождизма. Но почему Я специально спросил об этом американского консула, мистера Снайдера. А он в ответ заявил, что евреи сами виноваты в этих убийствах. Почему? Потому что если бы не было евреев ― некого было бы и убивать! Выходит, дело-то не в немецком народе. Есть что-то у европейцев, что оправдывает такую политику.

― А может быть, этот мистер Снайдер просто придумал отговорку.

― Согласен. И даже больше: придумал отговорку для себя самого! И раз она сработала ― значит, привычна и понятна им. Это для нас она звучит бредово.

― Что-то похожее мой дед говорил про айну.

― Ты не путай дикарей-айну с высокоразвитым азиатским еврейским народом,― сурово заметил директор,― Когда волосатый айну идёт по улице ― его даже дети пугаются. А еврея от европейца на лицо не отличить. Многие из тех, кто попал под волну убийств, удивлялись не меньше тебя и меня ― они уже не знали ни запретов, ни обычаев и успели даже позабыть, что среди их предков были люди еврейской культуры.

Кимитакэ взглянул в опустевший стакан и вдруг спросил:

― Вы думаете, Старый Каллиграф был агентом британской разведки? Или ставленником агента британской разведки Блайса?

― А что, Старый Каллиграф был таким ярым патриотом?

― Разве… Хотя нет, я понял. Действительно, шпиону разумно прикидываться ярым патриотом. Чтобы никто не заподозрил его в тёмных мыслях. И напротив, чтобы ему доверяли и рассказывали всё, что может быть ценным для тех, кто его заслал.

― Сразу видно ― человек ты не военный. Я задал ― тебе! ― вопрос. Если ты его не понял, могу повторить.

― Нет, ярым патриотом он не был. Но и страну не ругал. Конечно, был суровый человек. Но по-моему, претензий к императору у него не было. Он был недоволен всем человечеством.

― Трезво мыслишь ― заметил Адмирал и налил школьнику ещё.

Вторая пошла тяжелее. Школьник смог сделать только один глоточек и тут же закашлялся.

― Я думаю, его заедать надо,― заметил адмирал,― это же не сакэ, тут другой подход нужен. Пьют же его итальянцы и не кривятся. За едой, получается, лучше идёт. Но за какой едой? И легко ли её достать, особенно в условиях военного времени?

― Да, чего-то хочется,― признался Кимитакэ,― Но я сам не понимаю, чего.

― Непросто понять, чего хочешь на самом деле,― задумчиво произнёс директор школы,― Может быть, жареного угря под васаби, а может быть ― мировой социалистической революции… Вино для нас ― всё ещё напиток чужой страны, с ним очень легко запутаться. Может быть, оно и к лучшему, что не доходит оно до подводников. Нам только подводных бунтов и не хватало…

― А что случилось с Блисом? Он с началом войны тоже уволился и пропал, как Старый Каллиграф?

― Не пропал. Мы знаем, где он. С ним всё в порядке.

― Он вернулся на родину?

― Нет, мы с ним ещё надёжнее поступили. Он сейчас где-то в Кобе, в концлагере для перемещённых лиц и подозрительных иностранцев. Я, конечно, попросил, чтобы с ним там хорошо обращались. И даже послал ему шикарную открытку с фотографическим портретом Дуче и каллиграфической надписью ― думаю, ты бы её оценил. Надпись была по-английски: “Mister Blyth, life is tears”.

― Если бы со мной так поступили, я бы продолжал считать вас своим другом,― заметил Кимитакэ.

― Я зла на него не держу. Он же никому ничего плохого не сделал. Будь моя воля, я бы его вообще в гостинице держал, просто под домашним арестом. Вот война закончится ― обратно возьмём. Надо же специалисту по хайку где-то работать.

― И опять начнёт давать советы…

― К сожалению, это естественно. Все мы живём согласно природе, как бы против неё не бунтовали. Желудок производит желчь, кожа ― пахучий пот, а мозг европейца ― такие вот мысли. Это у нас, азиатов, со времён учителя Куна было принято, чтобы будущий советник трижды отказывался, а то и вовсе продолжал таскать свой хвост по грязи.

― Это может быть опасным,― заметил Кимитакэ,― вдруг при дворе подумают, что эта глупость не только европейская, но ещё и ваша.

― Я думаю, они смогут разделить,― адмирал слабо улыбнулся,― Чтобы приблизили ко двору, надо знать некоторые вещи. Если человек думает, что какой-то советник может не захотеть войны и этим её остановить ― он дурак и в советники не годится, потому что не знает элементарных вещей. И тебе тоже надо знать эти вещи, раз ты будущий слуга государства. Так вот, усвой, Кимитакэ-кун: сам император не хотел войны. Но остановить её было уже невозможно.

― Враги не оставляли нам шансов…

― Хуже. И нам, и противнику шансов не оставили противоречия. Скажи, Кимитакэ, ты знаком с идеями коммунизма?

― Нет. И это запрещено.

― Разве запреты могут остановить подростка? Если он, конечно, не трус.

― Я немного знаю об этом,― сказал Кимитакэ,― Достаточно, чтобы понять: это мне не близко.

И допил стакан, словно стараясь смыть свой стыд терпким и непослушным вином.

― Вот это хорошо! Вот это правильно!― адмирал хлопал ладонями по коленям и раскачивался от радости.― Так и надо ― смело атаковать на территорию противника, а не прятаться от него под дряхлые старые книжки… Так вот, о чём это я? Коммунисты учат, что какие-то противоречия бывают только между людьми наверху, которые управляют государством. А между простыми людьми всего мира ― одно сплошное братство и взаимопомощь. Оно и не удивительно, потому что большинство коммунистов ― учителя, инженеры и журналисты, между такими серьёзных стычек и не бывает. Но посмотрели бы они, как делят наследство хотя бы в одной обычной семье. Те самые простые люди, кстати! Все они ― обычные люди, все они по-своему милые и в своём праве. И остаются такими ровно до того момента, когда на твоё имущество кто-то претендует или хотя бы появляется шанс урвать что-то из чужого имущества. Почему государство должны вести себя по-другому?

― Но государство и распределяет наследство?

― Да. Государство обустроило им в деревне почту, чтобы извещать наследников и полицию, чтобы эти наследники не поубивали друг друга. Обустроило и более сложные, но такие же необходимые вещи. Например, университет. Или концлагерь. Или армию.

― И в этом,― Кимитакэ облизнул губы и смог, наконец, сформулировать:― и есть выражение идеи государства.

― Вот именно. Это простые люди решают за себя. А в армии или на флоте ― нам же даже не говорят, какая цель атаки, чтобы за генштаб не думали. Просто приказывают ― организовать удар по квадрату А4, отвлекающий маневр на острова архипелага в квадрате C7. А ты, хоть и командуешь этими войсками, понятия не имеешь, что за важная цель в этом квадрате ― зато разведка уже доложила что противник сосредоточил на архипелаге значительные силы. А значит, все, кого ты отправишь туда, отвлекать, могут и потонуть, а десант точно весь перережут. Но A4 в приоритете. И ты отдаёшь приказ, и мимо окна твоего кабинета идут большие кораблики в квадрат А4, малые кораблики в квадрат C7, а ты стараешься на них не смотреть. Потому что знаешь: кораблики может и вернутся, а те, кто на них ― нередко нет… Думаешь, это ― легко?

― Думаю, тяжело.

― Правильно думаешь,― сказал адмирал и хлопнул последний стакан уже в одиночку.