Вредители

18. Слишком много умами

Следующим днём было воскресенье ― так что ребята могли продолжать их маленькую операцию.

Юкио ещё вечером отдал три бутылочки маме ― и в который раз её этим очаровал. А вот четвёртую спрятал в портфель.

Они снова ехали к гончару. По дороге Кимитакэ гадал, в чём же план его приятеля ― но так ни о чём и не догадался и весь остаток пути просто смотрел в окно, подмечая интересные вывески.

Юкио ворвался в лавочку гончара, словно тайфун.

― Вы спасены!― сообщил он.

― Кем?― осведомился гончар.

― Нами! Мы сделаем так, чтобы вашего сына не призвали на войну.

― Не думаю, что у вас это получится,― был ответ,― Он уже поехал по красному письму. Пораньше вышел, чтобы не опоздать.

― Ой,― только и смог сказать Юкио,― А где у вас тут призывной пункт?

― В Токородзаве.

― А зачем там?

― Там, мой отчий дом. Там и зарегистрированы. А этот дом мы только арендуем.

― Скажите, как зовут вашего сына. Остальное мы берём на себя.

― Зачем вам это, ребята?

― Мы будущие юристы и военные,― не моргнув глазом ответил Юкио,― Мы должны учиться находить справедливость ― а после её защищать.

― Что-то не похож ты не на юриста, ни на военного,― заметил гончар, щурясь на его лоснящиеся, длинные волосы.

― Это просто молодость,― заулыбался школьник,― Мы следуем всевозможной дикой моде, пока это допустимо.

Незадачливого сына звали Сакураи. А Токородзава был ещё одной окраиной, чьё название Кимитакэ слышал, но сам ни разу там не бывал.

Впервые в жизни он был недоволен транспортной системой имперской столицы. Трамвайные линии расходились от императорского дворца во все стороны, но дуг между ними (вроде той, по которой Кимитакэ ездил в школу) было мало. Чтобы попасть от гончарной лавки в эту непонятную Токородзаву, нужно было сначала очень долго ехать в одну сторону

А значит, у них есть время, прежде чем Сакурая признают годным.

Но Токородзава оказалась такой дырой, что даже трамвай был бессилен. После конечной нужно было ещё долго топать мимо одноэтажных домов с высокими оградами, пока городская застройка не превратилась в настоящую деревню с топкими переулками и гусями.

Наконец, они перебрались через хлипкий мостик и оказались среди рисовых полей ― казалось кто-то разложил по земле гигантские квадратные зеркала. Ехидного вида дедок указал им направление к призывному пункту.

― Сам туда трёх внуков отправил,― гордо сообщил он и добавил:― Глаза б мои на этих олухов не смотрели!

Рядом протекал канала с небольшим шлюзом, от которого, похоже, и питались все эти безбрежные рисовые поля. На его берегу, в казённого вида домике каналуправления и разместили призывной пункт. Временную вывеску налепили поверх прежней. Её иероглифы были выписаны довольно неплохо, на уровне старательного ученика провинциальной школы ― но вывеску прилепили чуть криво и теперь казалось, что значки страдают морской болезнью.

Внутри был обшитый сверкающим лакированным деревом коридор с десятком дверей, тесный, словно они угодили в подводную лодку. В коридорчике было не протолкнуться от местных призывников в потной чёрной школьной форме. Все ребята были уже достаточно взрослыми, у каждого через плечо была повязана праздничной ленте с военно-патриотическими иероглифами "Ветер ― Лес ― Огонь ― Гора" ― так что казалось, что все они тут по случаю школьного выпускного. Духота стояла страшное и то и дело кто-нибудь из школьников вытирал краем своей ленты взмокший лоб.

А ещё теснее становилось от того, что в очереди не стихали тревожные разговоры.

― Терапевт… Это что за врач такой?― спрашивал кто-то.

― Это как прапорщик, только у врачей,― объяснял ему кто-то другой,― Выше рядового санитара, но ещё не офицер.

― Который тут Сакураи Кёси?― рявкнул Юкио.

― Я Сакураи,― в глубине коридора махнул рукой шуплый парнишка примерно их лет, с коротко выстриженными висками и чёлкой, которая постоянно падала на граза.

― Сакураи-семпай, на выход!

― А почему? Зачем!

― Приказ полковника!

Лицо Сакураи тут же приняла выражение мужественной невозмутимости. Расталкивая других призывников, он подошёл к ребятам.

И чем больше он приближался, тем больше Юкио отступал ― очень ловко и незаметно, словно делал военный маневр. Так что Сакураи сам не заметил, как оказался на крыльце. На этом месте Сатотакэ тут же схватил его за рукав, утащил за угол и прижал к белой стене.

Удивлённый Сакураи посмотрел вправо, словно надеялся увидеть там разгадку произошедшего. Но увидел только окно, забранное чёрной решёткой.

― Кими-кун, держи его за локти.

Кимитакэ сделал, что сказали. Руки Сакурая под школьной формой были на диво рельефными ― видимо, тоже умеет лепить. Если начнёт вырываться ― не сдобровать… Ни в кэндо, ни в поло Кимитакэ силён не был ― полагался на каллиграфию.

Впрочем, сын гончара был слишком удивлён, чтобы сопротивляться.

― А где полковник?― осмелился спросить он.

― Будет ещё полковник на какого-то призывника время тратить,― отозвался Юкио, откупоривая бутылку.

Запахло солью. И прежде, чем Сакурай успел придумать другой вопрос, горлышко бутылки оказалось у него во рту ― а рука в белой перчатке начала поднимать его выше и выше, так, что чёрная жидкость хлынула в рот.

― Пей, братец, пей!

Шея дёрнулась ― Сакураи глотнул. Его глаза теперь выражали удивление. А после следующего глотка в них начал проникать ужас.

Кимитакэ чувствовал, как напряглись его руки ― но сын гончара был ещё слишком перепуган, чтобы сопротивляться всерьёз.

― Глотай быстрее!..― рявкнул Юкио. И добавил, уже более мягким голосом:― Кстати, наша несравненная медицина установила, что смертельная доза соевого соуса ― пять с половиной го на шестнадцать каммэ живого веса. Так что до конца ты у нас не умрёшь…

Последним глотком Сакураи захватил воздух и закашлялся. Юкио оторвал бутылку от его губ и швырнул прочь.

Сакураи продолжал кашлять, брызгая соевым соусом. Потом вдохнул, задрожал ― и уже не мог остановиться.

Его трясло так сильно, что Кимитакэ уже был не в силах его удержать. Сакураи дёрнулся так сильно, что вырвался ― и теперь его трясло уже на свободе.

С каждым вдохом одна из частей тела начинала трястись по отдельности. Сперва тресялось только туловище, потом руки, потом и колени стали ходить ходуном, и кисти рук, и голова затряслась, а рот изрыгал сплошное умами.

― Это печень,― констатировал Юкио,― В соевом соусе много соли. Печень просто не успевает её перерабатывать. По своей воле, столько, конечно, не выпьешь. Так что приходится пить для пользы государства.

― Меня… я…― Сакураи пытался что-то сказать, но фиолетовый от соуса язык просто его не слушался.

― Тебя призывная комиссия ждёт,― напомнил Юкио. Схватил призывника за шиворот и потащил обратно в домик, словно тяжёлое пальто.

В тесном коридорчике ничего не изменилось. Только теперь Сакурая трясло и ему не хватало места, даже чтобы просто стоять.

― Что это вы с ним сделали?― спросил тот призывник, что стоял ближе всех.

― А это наш давний товарищ,― сообщил Юкио,― Ему плохо стало, старые болячки обострились. Мы ему помогаем прийти в себя перед призывной комиссией.

― Что-то он от вашей помощи и поддержки только хуже стал выглядеть.

― Ну значит плохо мы ему помогаем!

Сам Сакураи молчал ― только трясся и изредко облизывал посиневшие губы.

― А всё-таки, я боюсь фронта. Так и погибнем, ни разу не взобравшись на Фудзи,― заметил кто-то в голове очереди.

― А зачем туда забираться?― осведомился Юкио.― Нет никакой необходимости взбираться на Фудзи. С каких мест её лучше всего видно, и так известно со времён Хокусая. Приехал в какую-нибудь Канагаву, посмотрел со стороны, полюбовался ― и дальше пошёл. А можно и не любоваться, потому что она и так в учебнике для пятого класса изумительно нарисована… Да держись ты, дохлятина!― вдруг рявкнул он на младшего гончара и отвесил тому звонкий подзатыльник.

Сакурай покачнулся, но ровнее стоять не стал.

― Он, походу, по-серьёзному у вас болеет,― заметил громадный парень, который подпирал стенку немного в стороне. Он был одет в потёртую школьную форму, которая чудом не лопалась на его здоровенном, как у сумоиста, туловище, а левое ухо ― в бинтах,― Странно, что до этого сам смог прийти и стоял вроде нормально.

― Болезни бывают коварны. Но не следует их бояться. То, что сейчас с ним происходит ― не заразно,― заявил Юкио,― Это напротив ― патриотично. Мы лично привели его, чтобы показать: мы ничего не прячем, у него действительно настолько всё плохо и к защите страны он полностью непригоден. Спазм и приступы настигают внезапно! Так что у предателей не останется повода распускать свои грязные языки!

― У нас в деревне тоже предателям места нет,― назидательно произнёс громила,― Вот ещё в начальной школе один у нас ездил к тётке в город, наслушался там коммунистической пропаганды, а потом прямо в классе как ляпнет, что его императорское величество якобы ― “пожиратель налогов”. Ну, мы конечно его переубедили и в полицию сдавать не стали. Да и что ему полиция могла сделать ― он же малолетний...

― А как переубеждали?― поинтересовался Кимитакэ.― По учебникам или у вас в деревне есть какие-то свои предания об императорской династии?

― Мы сильно не заморачивались. Пару раз башкой о парту треснули ― и оттудова мигом вся коммунистическая дурь повылетела.

Кимитакэ был вынужден признать, что способ действенный ― но к внедрению в Гакусуине не годится.

― А что это у тебя с ухом? Тоже с кем-то политику обсуждал?

― Нет, это из-за азартных игр. Мы на перемене в спички играли и подрались. У вас в Гакусуине в спички не играют?

― Нет. У нас другие игры.

― А какие? Расскажите! Может, мы тоже играть в них будем.

Кимитакэ уже открыл рот, но потом решил, что рассказывать про игру в Похабника не следует. Не готовы ещё плебеи к забавам имперской аристократии. Надо рассказать про что-то более мирное, что можно через министерство образования протолкнуть.

― Ну мы в поло играем,― ответил он, а потом спохватился и пояснил:― В смысле, верхом на лошади мяч гоняем. Кэндо популярно. Есть ещё другие кружки. А у вас есть в школе кружки?

На лице провинциала отразилось значительное умственное усилие

― Кружки может и есть. Не знаю. Всё равно мы туда не ходим. У нас многие вообще приходят в школу только до обеда. Поели за счёт государя-императора ― и можно домой идти, по хозяйству всегда есть что делать… У вас, городских, жизнь, конечно, другая. А ты вот сам ― в каком кружке?

Юкио многозначительно посмотрел на Кимитакэ. Пришлось отвечать.

― Я в литературном,― признался Кимитакэ.

― А что вы там делаете? Стихи наизусть учите?

― Нет, зачем?

― Ну на уроках же учим. Про бегемотиков там, про лягушонка, который отдал жизнь за родное болото…

― Нет. Мы занимаемся более серьёзной литературой.

― А чем серьёзная от несерьёзной отличается? Это на обложках как-то пишут специально.

― Какая вам разница, в деревне?

― Ну, для начала, я уже можно сказать не в деревне, а на фронте. И хочу перед героической гибелью, чтобы меня кормили, как городского. Ну и читать, само собой, лучшее. Чтобы не хавать всякую дрянь.

― Чем отличается высокая, серьёзная литература от обычной, сказать на самом деле очень сложно,― признался Кимитакэ,― Вот в древности написал какой-нибудь придворный послание некой даме, в стихах и каллиграфически, чтобы показать, что он весьма образован и пальцами ловко орудует ― для них это была литература обычная, а для нас уже высокая и серьёзная. Потому что оказался в этих стихах некий югэн.

― Вот насчёт придворного очень интересно! Я бы сам, если было время, каллиграфией занялся, если это так работает, насчёт того же югэн. Есть у нас в деревне несколько дам…

― Приятно слышать,― тактично заметил Юкио,― Культура распространилась настолько, что в наше время самые изысканные придворные понятия прошлого легко находят отклик в душе у самого простого населения.

― …Так что я соглашусь с мнением одного европейца,― продолжал Кимитакэ,― Не то, чтобы европейцы были умнее нас, но раз уж человек удачно сказал, то надо использовать. Так вот ― высокая литература повествует о любви и смерти. А обычная ― о сексе и насилии. То есть примерно о том же, в ней только иероглифов меньше и ещё имена фуриганой подписаны.

― Ага,― соображал провинциал,― то есть вы в кружке отбираете типо самые хорошие книги, чтобы их потом продавали подороже? Или уже сами такие послания пишете в литературный кружок женской гимназии?

― Мы пытаемся сочинять свои истории,― Кимитакэ чувствовал, как сам язык начинает изгибаться и ломаться, уткнувшись в эдакую стену тупости.

― А, истории, типо как на уроках?― глаза Ямады изобразили понимание,― У нас в школе тоже была история. Вот у нас как-то после обеда последний урок оставался. Я и говорю Минато-куну, ― он у нас самый здоровый был, как бычок племенной, ― давай того, кто первым в класс войдёт, всем классом будем бить после уроков. Ну, кроме Такэси-куна, конечно. Такеси-кун у нас был самый умный, ему ещё в сельхозакадемию поступать… А Минато-куну эта идея внезапно понравилась. “Давай”, говорит, и лыбится, что твоя гиена из учебника зоологии. Сразу видно ― по душе ему забава. И вот мы все, кто остался, стоим толпой перед классом ― а входить, понятное дело, никто не хочет. Подходит любимый учитель. А мы толкаем друг друга, но входить никто не торопится. Мы, конечно, привычные, деревенские, но никто же не любит, когда его бьют.

Учитель нам: “Заходите”. А никто и не заходит. Зато все уже понемногу начинаем ржать.

Тут директор подваливает. Он был сам из Фукуоки родом, говорил так смешно. Как заорёт: “Вы чего не заходите? Чего учителя не слышите? Бунтовать вздумали? Устроили тут Советский Союз!”.

На этом месте даже я от смеха пополам сложился. Вам, городским, эту шутку понять непросто. У нас, деревенских, свои нравы. Мы крепко живём на земле, от неё питаемся и в неё умираем.

― А что с вами-то было?

― Ну вот сюда отправили. Мы пока ждём, а Такэси-кун уже всё прошёл и первым пароходом на Филиппины поехал. Он же у нас первый, всегда, везде и во всём.

Дверь кабинета отодвинулась и показалась голова дородной медсестры ― обритая налысо, как бывает у тех, кто пару недель назад счастливо перенёс тиф.

― Сакураи Кёси, на комиссию.

Юкио потащил своего подопечного сквозь призывников и буквально вытолкнул его в кабинет. Кимитакэ шёл за ним ― без определённого плана, просто мало ли.

В неожиданно просторной и светлой комнате за столами полукругом разместилась призывная комиссия из пяти докторов ― причём многие из них были усатые и в очках, что сразу напоминало о европейском влиянии.

― Всё со мной х-х-хорошо!― бормотал Сакураи,― Со мной всё отл-л-лично! Пр-р-росто всё замеч-ч-чательно!

― Что это с ним?― председатель комиссии сверкнул очками.

― Мы не знаем, что это с ним,― даже не моргнув невинными глазами отозвался Юкио,― Знаем только, что это у него с детства.

― В личном деле об этом ничего не сказано.

― Разумеется, ничего не сказано. Он даже сегодня до вас еле дошёл..

― Эт-т-то провокация,― вдруг затараторил Сакураи,― Эт-т-то об-б-бман. Это с-с-симуляция…

― Я тебе дам симуляцию!― закричал председатель врачебной комиссии,― Веришь слухам больше, чем доктору, думаешь, мы кого попало гребём? Ты хоть понимаешь, что будет, если мы пропустим хотя бы одного серьёзно больного, особенно заразного? Сдохнешь в первый же день, а потом может быть всю казарму позаражаешь ― ты понимаешь, кто за это перед трибуналом отвечать будет? Нет, командир отвечать не будет ― в армии не такие идиоты, тем более, что присяги ещё не было. Мы и ответим! В Новой Гвинее практивку вести потом будем ― если корабли дойдут, разумеется… А ты должен быть очень рад, что у тебя, несмотря на все недуги, есть вот такие верные друзья. Которые готовы помочь тебе выполнить свой долг перед императором. Ребята,― добавил он, сбавив голос,― очень вас прошу, доставьте его домой в такой же целости.

И Сакурая потащили обратно. По дороге до трамвая он пару раз пытался идти ногами, но ничего не вышло.

В трамвае его положили на два сидения и стали держать за руки и ноги, так что Сакураи мог только корчиться и корячиться.

― Что это с ним?― осведомилась почтенная старушка.― Это теперешний опиум так действует?

― Наш товарищ несколько приболел,― пояснил Юкио,― А мы о нём заботимся.

― Хорошо болеть, когда друзья из Гакусуина!..

Гончар сидел на всё том же месте. Когда дверь открылась, он даже не пошевелился ― а потом какое-то время просто не мог сдвинуться с места.

― Вы насчёт трясучки не беспокойтесь,― сообщил Юкио,― Давайте ему побольше воды и не заставляйте ходить, пока сам не захочет. Пописает, покакает ― и через пару недель всё пройдёт. Он просто перебрал на радостях.

― Что я могу для вас сделать, ребята?― только и сказал гончар.

― Вспомнить, куда делся Старый Каллиграф,― ответил Кимитакэ,― А если не вспомните ― мы можем и обратно вашего сыночка увезти. Вдруг он всё-таки годится для героической смерти за императора?

И отец, пускай и не с первой попытки, всё-таки кое-что вспомнил.