Вредители

2. Тигры на улице

В четверг последним был урок физподготовки. Кудзё бежал второй круг, когда почувствовал, что тело погружается в тёплую, хватающую теплоту.

“Ванну, наверное, принимает”— подумал он. Физподготовка и так была для него неприятным делом — всё таки фотография не кендо, — а теперь ещё и это. Кудзё и сам не заметил, что расслабились сначала руки, потом ноги и он рухнул на траву, как сбитый бомбардировщик.

Подошёл учитель.

— Всё в порядке, Накамура-сенсей,— сообщил с земли Кудзё,— Я просто устал. Завтра двухмесячный экзамен, всё такое. Я сейчас полежу, отдохну, а потом тихонечко побегу дальше.

— Давай ты лучше в медпункте полежишь, — предложил Накамура.

В медпункте его закинули на кушетку и перепоручили той самой школьной докторше Танаке Нао, от которой млели почти все его одноклассники. Сейчас, после всех пертурбаций, он словно заново заметил её высокую грудь, восхитительные умные глаза и мягкий голос, от одних звуков которого поправится кто угодно.

— Не надо меня простукивать, Танака-сенсей,— заявил Кудзё, когда она взялась за молоточек,— У меня со здоровьем всё в терпимо. Я просто с ума сошёл.

— Вот как! И давно?

— Четвёртый день, кажется.

— Ну, это противоречит современной медицинской науке. За четыре дня с ума не сходят. И раз ты говоришь, что сошёл с ума — не всё потеряно. Критика к своему состоянию присутствует — и это здорово. Понимаешь?

— Ну, например,— угрюмо отозвался Кудзё.

Нао присела на край кушетки и похлопала его по плечу.

— Давай ты расскажешь, как у тебя всё началось. Обещаю, это будет наша тайна. Итак, четыре дня назад что-то случилось.

— Я познакомился с девушкой. И всё... как будто рассыпалось.

— Ты в неё, наверное, влюблён.

— Да, но не только. Понимаете, я чувствую то же самое, что и она. Это, кажется, обсессия называется. Я словно смотрю не оттуда, где раньше, а оттуда, где она.

— Но Ку-тян, это ни в коем случае не болезнь. Ты говоришь, что влюблён и что тебе кажется, что ты её понимаешь. Вот если кто-то не способен испытывать любовь — это болезнь. Психопатия называется. А чтобы ещё и её понимать пытаешься, то это, извини, и среди здоровых взрослых мужчин редко. Они обычно даже на свидании сами о себе говорят.

— Понимаете, всё хуже. Я... чувствую, как она боится. Она очень милая, вы понимаете, только вспыльчивая отчасти. И у неё какой-то страх... я сейчас заплачу.

— Думаешь, она боится тебя?

— Нет, нет. Что она про меня думает, я вообще не знаю. Но... всякие обстоятельства, понимаете. Одно, другое, десятое. Мне кажется, она в беде, понимаете? Стоит на самом краю и сейчас рухнет.

— А по-моему, ты сам перепуган. Давай, рассказывай, кто она такая,— докторша пододвинулась ближе,— Если боишься, можно шёпотом.

От её густых, чёрных волос пахло земляничной водой.

— Она русская наполовину,— заговорил Кудзё,— странно, кстати. Откуда у нас русские?

— Из Маньчжурии, откуда ещё. В Харбине сейчас князей, почти как в Петербурге. Если что, быть наполовину русской у нас пока не запретили. Продолжай!

— Ну вот. И какой-то человек... она с ним видится регулярно.

— Ты спрашивал у неё, кто он? Может быть, он к неё приставлен, чтобы присматривал.

— Нет, не спрашивал.!— Кудзё замотал головой. По щеками бежали два тёплых ручья слёз,— Но он говорил что беда близко.

— Ну, допустим.

— Я не могу, не могу!

— Так... Ты думаешь, она смертельно больная? Или морфий какой-нибудь?

— Нет-нет, я бы почувствовал. Вы не понимаете, просто... она в беде! Но она ни в чём не виновата!

Кудзё охватило ознобом — или может быть, Натася просто вылезла из ванной?

— Тихо, тихо,— Нао взяла его за руки,— Я тебя прекрасно понимаю. Ты её любишь и очень сильно за неё беспокоишься. Какой-то подозрительный человек чт-то ей подарил, но ты не можешь об этом спросить, потому что боишься, что она разозлится. Это конечно, выглядит мрачно, но есть и хорошее. Для начала скажи, как она к тебе относится?

— Ну... Она мне, наверное, немного рада. Амулет подарила, когда я... ну когда мы встретились. В щёку поцеловала, вот. Хотя у русских наверное, просто так принято.

— Ну вот, видишь. Ты ей нравишься, и это очень много. Дальше — я не вижу в тебе сумасшествия. Ты потрясён, напуган, влюблён по уши в человека, которого толком не знаешь — но это тоже нормально для твоего возраста. Ты же не встречался раньше с девушками, верно?

— И что же мне делать?

— Вот, хороший вопрос. Смотри. По-твоему, ей что-то угрожает. Так попытайся выяснить, что! У неё есть подруги, одноклассницы... Учителя, наконец. Я уверена, что это какая-то мелочь, а ты просто себя накрутил.

— Спасибо вам, Нао-сенсей,— Кудзё стал женщину в объятиях и спрятал лицо в её груди, чтобы Танака не увидела слёз.

* * *

Дождь колотил по каменным шарам на школьных воротах N.

— Простите, простите,— Кудзё кланялся даосу, попутно сражаясь с зонтиком,— Я снова из фотокружка... ну, вы меня помните? В общем, мы были на выставке, увидели фотографии, где Натася-тян учится, и просто очумели. Мы такие тени только на картинах видели, понимаете? Они как-то сделали так, что в фотографии есть объём, как на картине. В общем, мы ищем того, кто делает вам фотографии.

— Немец какой-то делал,— отозвался даос,— Ассистент был из наших, а делал немец. Ты у учителей поспрашивай.

— А Натася-тян дома?

— В театр увели,— ответил старик,— Она опять что-то потеряла?

— Почти. Передайте ей вот это письмо.

В холле было темно и гулко. Кудзё пошёл вправо, потом влево, но, видимо, слишком нервничал, потому что немедленно заблудился. И, что особенно обидно, на встречу не попалось ни учительниц, ни учениц. Школа словно вымерла.

А ещё за ним крались по пятам, причём с особой хитростью, так, чтобы он не услышал.

Он повернул за угол и содрогнулся. Тайкой подлости он и правда не ожидал.

На стене коридора висело несколько картин. Таких часто вешают в школах с претензией, чтобы блеснуть европейской традицией. Но место дежурных озёр и морей там были увеличенный книги с первых страниц бархатной книги.

Вот тебе и подруги!

Кудзё схватился за самую большую и потянул на себя. Картина хрустнула и осталась в руках. Кудзё пригляделся и обнаружил, что держит в руках не картину, а зеркало.

“Ладно,— он поставил зеркало на пол умывальной комнаты и сделал невинный вид,— всё равно ничего не найти. Пойду-ка отсюда...”

Он спустился в холл. Выход был на месте, но заколочен досками. По окнам бежали струи знакомого дождя. Кудзё попытался оторвать доску, но она держалась крепко.

За спиной скрипнуло. Кудзё сжал зонтик и решил дорого продать свою жизнь.

— Ты чего в чёрный ход ломишься?— пробурчал дедушка-даос,— Тут ремонт, вход с другой стороны. Пошли, покажу.

Была в дедушке какая-то умиротворённость, причём настолько глубокая, что очутившись снаружи, Кудзё немедленно понял, как искать загадочного немца.

Разбрызгивая лужи, он добежал до ближайшего фотоателье. Там ему помочь не смогли, но послали в другое. А в четвёртом не только назвали точный адрес, но и сообщили, что клиентура у немца огромная.

— Он обходительный очень,— заметила девушка за конторкой,— и как будто всё про всех знает.

А вот и оно. В фигурных окнах — темнота. Кудзё забарабанил в запертую дверь.

Спустя вечность раздались шаги. Дверь открыл тот самый делопроизводитель, который был с Натасей в парке.

— Чего тебе надо?

— Студия...

— Студия сегодня не работает!

— Я насчёт школьных фотографий. Это ведь вы делали школу N...

Кудзё изо всех сил пытался разглядеть хоть одну улику, но в помещении царил мрак. Только в дальней комнате, горела печка и тянуло дымом, алые всполохи плясали на стенах среди занавесей и манекенов, казалось, что именно там и расположено преддверие ада — а никак не на холодном Хоккайдо.

Из глубины спросили по-немецки. Делопроизводитель рыкнул что-то в ответ.

— Делаем, но не сегодня. И с письменного обращения учителей. Пошёл вон, одним словом!

И захлопнул дверь. Кудзё так и не понял, узнали его или нет.

Дождь свирепел, ветер рвал их рук зонтик. Наш герой угрюмо брёл по улице и пытался сообразить, что делать дальше.

Вокруг было столько славных людей — но кто из них может помочь? Только он. Ведь они не могут её чувствовать... Для них она просто школьница. Они не знают, что она любит жёлтые ирисы и страшно испугана. И даже он не мог угадать, что она почувствует, когда прочитает письмо. Объяснение в любви ей будет, наверное, приятно. Приглашение снова встретиться — тоже. Но как насчёт просьб не иметь дел с этими подозрительными людьми. Пойдёт ли она на это?

Прямо по курсу горели сквозь дождь огни сквера, где всё началось. Кудзё не выдержал и почти побежал.

Людей не было. Только на месте Натаси сидел под дождём тот самый человек в непромокаемом мышином пальто и сосал сигарету.

Кудзё сел рядом.

— Здравствуй, школьник,— произнёс человек,— что тебе надо?

Глаза у него были маслянистые. Может морфий, может мигрень. А может морфий от мигрени.

— Скажите, а вы осведомитель или следователь?

— Следователь. Вот, глянь,— трясущейся рукой он показал документы,— Так что тебе надо? Ты так и не сказал.

— Я знаю об одном преступлении. Но я не знаю, как сообщить. Мой друг в беде, а я не знаю, как помочь.

— Что случилось-то?

Уже в четвёртый раз надо был рассказывать, что здесь произошло — и опять что-то добавлять, а о чём-то умалчивать. Словно и не было того, что случилось с ним на самом деле — а только новые и новые варианты для каждого слушателя.

— Вот в этой фотостудии,— Кудзё написал на тетрадном листке адрес,— Снимают, наверное, порнографию. Пока наши войска героически приводят Китай к неизбежному процветанию. Причём школьниц фотографируют, понимаете?

— Школьник против порнографии,— хмыкнул следователь,— Первый раз вижу. Тебе что — девочки не нравятся?

— Слишком нравятся, господин следователь. Понимаете... они впутали в это одну... ну, подругу мою, вот. Но она не из таких, понимаете? Она просто любопытная. А они этим пользуются.

— Влюблён в ней, что-ли?

— Да. Немного.

— А как её найти?

— Не надо её трогать.

Тогда мы ничего не сможем сделать. Можно обыскать студию, конечно — но плёнки обычно не там хранят. Вот показание пострадавшей — это что-то значит.

— Я не могу! Если её арестуют — это вся школа узнает.

— Не говори глупостей. Никто её арестовывать не будет. Просто расскажет, что видела, что они её заставляли делать, устроим очную ставку. Заодно узнаем — может, они и её одноклассниц впутали.

— Она и так испугана, понимаете? Она же ещё в средней школе учится!

— Ну, тем лучше. Вот был бы выпускной класс — случай был бы посложнее. Там совсем не понятно, шестнадцать девочке, или там двадцать пять...Короче говоря, если хочешь, чтобы мы ей помогли — рассказывай, как искать. А если не хочешь, — ну, пусть на твою красавицу и дальше другие смотрят.

Карандаш хрустнул. Кудзё тупо посмотрел на половинки. Потом взял ту, что с грифелем и нацарапал название школы.

— Вы её легко найдёте. Она русская наполовину.

— Ох уж эти русские, везде лезут. Спасибо,— следователь растаял и потрепал по плечу,— Так поступают настоящие патриоты. Горжусь, правда!

* * *

На улице были тигры. Вот они — белые пятна боков и полосы. Люди идут и не замечают. Хорошо, что далеко и не может вцепиться.

— Люди, осторожно! Тигр!— кричит Кудзё. Он хочет во весь голос, но во рту сухо, а язык словно окаменел. И он продолжает шептать, чтобы хоть кто-то услышал и спасся.

Тигр — на бульваре, там, где театральная тумба. Надо обойти... Ещё вцепится, и на экзамен не попаду. Кудзё осторожно перебрался на другую сторону улицу. Но тигры были и здесь: словно вши в серой толпе. Вот один, вот ещё один. Наверное, есть и другие. Просто спрятались...

Кудзё нырнул в переулок и побежал в обход, мимо приземистых домишек, осевших настолько, что крыши были чуть ли не вровень с мостовой. Последний раз он ходил здесь два года назад и на первый взгляд ничего не изменилась.

Он уже почти дошёл до знакомого поворота к школе — но тут дорогу перегородила хибара. Два года назад её здесь точно не было, но это не мешало хибаре выглядеть рухлядью времён едва ли не Оды Набунаги.

Мешкать было нельзя — если тигры взяли шанс, то шансов спастись уже не будет. Кудзё перемахнул забор, пошёл садом, успел провалиться по колено в затянутый ряской прудик, кое-как выбрался на другую сторону и побежал дальше. Только в пруду он догадался, что если бы поехал на трамвае, то тигры были бы ему не страшны. Хотя нет, нельзя — на эти деньги он хотел купить ей жёлтых ирисов.

А вот и школьный двор. Рядом, возле магазинчика, полицейский фургон. Кого-то выходят и пакуют внутрь. Тигров вроде нет. Ну, хорошо.

На пороге школы, среди прочих, курил Сайто. Он явно хотел сказать что-то издевательское, но при виде Кудзё немедленно потушил сигарету.

— Ты простыл, что-ли?— спросил он,— Трясёшься, как в лихорадке.

— Всё хорошо. Просто тигры мерещатся.

— Это всё экзамен. Как твоя... ну та, которую чувствуешь?

— Тоже волнуется. Я так думаю. У нас ещё свидание сегодня.

— Кудзё-кун у нас молодец,— произнёс Сайто таким тоном, что наш герой почти его простил.

В классе страх почти отступил — словно самое ужасное было позади и осталось только самое невыносимое. Учитель протянул задание. Кудзё взял лист, заглянул и вдруг спросил:

— А зачем вы мне руки связали?

...Когда-то Сайто рассказывал про медиумов, устами которых говорят ушедших во мрак. Кудзё это показалось забавным. Говорить за умершего и выжить это всё равно, что побыть героем без риска погибнуть в бою.

Теперь он понял, отчего медиумы, как правило, такие сумасшедшие. Обычно человеку непросто даже с самим собой. А тут их стало совсем двое, причём Натася захватило горло, и лицо, а Кудзё остался заперт в живот и затылок. Даже голос заговорил с характерным акцентом:

— Что вы делаете? Зачем? Я ведь всё сказала. Ой! Ой, больно же! Чего отвечать, я не знаю, что отвечать... Ой-ой-ой! Хватит, пожалуйста. Уай! Рихард Зорге? Это Дзо-сана так зовут! Нет. Я не знала. Ой! Ай! Зачем бьёте, зачем бьёте? Хватит, не на-а-а-адо! Книга... да, книга. Там буквы на фотографии. Да, сзади, на стенах. Ну вот, по ним и шифруем. Нет, не сказал. Я думала, мы каких-нибудь врагов ловим. Ну... мало ли врагов у его императорского величества? Вот у русского тоже их не было, а как революция, так из каждой щёлки полезли. У-а-ай, за что? Хватит меня бить, хватит! Не надо-о-о-о! Что шифровала? Ну разное. Что одноклассницы говорят. Когда в гостях — что их родители. Дзо-сан подарил камеру, я иногда фотографировала. Знаете, у этих мужчин бумаги иногда по всему дому раскиданы. Что с ними потом? Не знаю. А-а-а! Я правда не знаю. Думала, заговор какой-нибудь. Ой, что же вы делаете, бить-то зачем? Причём здесь Советский Союз, я его не люблю, там антихристы. Ой-ой-ой!

Страшный чёрный смерч бушевал внутри и рвался сквозь горло.

А тем временем в кирпичном здании на другом конце города следователь кивнул стенографисту. Тот положил в папку последний лист и поставил штамп.

Тем временем офицер, который стоял за стулом, поднял связанную девочку за шиворот и положил на стол. Кровь из разбитой губы отпечаталась на столешнице. Потом офицер задрал ей юбку и начал стягивать трусы.

— ...Простите,— осведомился учитель,— это что — радиопостановка?

Кудзё рухнул спиной на парту и бился в конвульсиях, раскидывая карандаши и чернильницы.

— А-а-а! Что вы делаете? Нет, я больше ничего не знаю. Почему не развязываете? Pochemu? Ой-ой-ой...— голос захлёбывался, русских слов становилось всё больше,— Ne nado! Ne nado! Перестаньте, пожа-а-алуйста! Что? А-а-а, что вы делаете? Не надо! Меня ещё никто.... а-а-а... Больно! Больно! Пожалуйста, перестаньте! Bolno! Bolno! Bolno! Я ничего не знаю, хватит! А-а-а! Какой большой! Bolshoi! Bolno! Кровь откуда кровь, зачем кровь? Помогите, кто-нибудь... Кудзё-кун! Дзё-сан! Кэйко-тян! Kto-nibud! Кудзё-кун! Больно! Кровь! БОЛЬНОООО!

* * *

Деревья над палисадником тянут голые ветки к серому небу. Два фонаря в окантовке чёрного чугуна. У одного разбит плафон, но никто не обращает внимания.

Сайто — здесь же, на скамейке. На фуражке серебрятся капли дождя.

— Я экзамен не написал,— говорит Кудзё,— Сегодня уже не успею. Может, завтра?

— Причём здесь экзамен?

— Ну, семестровый...

— Кудзё-кун, ты здесь уже второй месяц! Экзамен давно прошёл!

По забору крадётся кошка, полосатая, как десять тигров.

— Смотри, что принёс. Извини, отдать не могу. Доктор говорит, чтобы не удавился нечаянно,— Сайто держит перед ним амулет.

Кудзё притронулся к камушку и закрыл глаза. Сайто кивнул, но верёвочку не отпустил.

— Слушай, а ты запомнил школу той девочки? Мне доктор сказал, что если друзья навещают, то...

— Её уже не найдёшь.

Камень лежал на руке, синий, холодный и гладкий, похожий на надгробье без имени.