Всадник без головы

Глава XII УКРОЩЕНИЕ ДИКОЙ ЛОШАДИ

Азотея — самая приятная часть мексиканского дома. Ее пол — плоская крыша гасиенды, а крыша — синий купол неба.

В хорошую погоду — а в этом благодатном климате погода всегда хороша — азотею предпочитают гостиной.

В послеобеденные часы, когда заходящее солнце заливает розовым светом снежные вершины гор Оризаба, Попокатепетль и Талука, мексиканский кавальеро в своем украшенном вышивкой наряде щеголяет перед прекрасной сеньоритой, дымя ей прямо в лицо своей сигаретой. А черноглазая донселла тихо слушает любовные признания. Слушает? А может быть, и не слушает и с тоскующим сердцем глядит на далекую гасиенду, где живет любимый ею кавальеро.

Проводить часы надвигающихся сумерек на крыше дома — это обычай, которому следуют все, кто поселился в мексиканском жилище. Вполне естественно, что и семья луизианского плантатора не отказалась от этой приятной традиции.

И в этот вечер после обеда, когда столовая опустела, все гости вместо гостиной собрались на крыше. Заходящее солнце осветило косыми лучами такое оживленное и блестящее общество, которое вряд ли когда-нибудь собиралось на азотее Каса-дель-Корво. Даже в старые времена, когда прежний владелец собирал у себя местных гидальго, даже тогда не было здесь таких красивых женщин и таких отважных мужчин, как в этот вечер.

Плантатор не пожалел ни денег, ни трудов, чтобы придать должную пышность празднику. Блестящие мундиры и погоны приглашенных офицеров форта, военная музыка, прекрасные старые вина погребов Каса-дель-Корво — все это придавало пиршеству тот блеск, который был еще до сих пор неизвестен на берегах Леоны.

Но главным украшением общества была прекрасная дочь плантатора. Сотни глаз были устремлены на нее: одни следили за ней с восхищением, другие с завистью.

В блестящей толпе гостей был человек, который больше чем кто-либо следил за ней и ловил каждое ее движение. Это был ее двоюродный брат Кассий Кольхаун.

Она никуда не могла пойти, чтобы он не последовал за ней. Он, как тень, ходил за ней, незаметно переходя с места на место. То шел наверх, то спускался вниз, то стоял, прислонившись в углу, с видом притворной рассеянности, но ни на минуту не сводил глаз с прекрасной креолки.

Странно, что он не обращал внимания на то, что она говорила в ответ на комплименты, которыми ее засыпали мужчины, добиваясь ее улыбки. Даже явное внимание драгуна Генкока, по-видимому, не беспокоило Кольхауна.

И только после того, как все поднялись на азотею, Кассий Кольхаун выдал себя. Окружающие не могли не заметить того упорного, испытующего взгляда, которым он следил за Луизой, когда та время от времени подходила к перилам и всматривалась в даль.

Почему она это делала, никто не знал и никого это не трогало. Никого, кроме Кассия Кольхауна. У него же были на этот счет подозрения, терзавшие его.

А когда в прерии в золотых лучах заходящего солнца появилась какая-то группа и наблюдавшие с азотеи скоро различили в ней табун лошадей, у капитана не осталось больше сомнений: он знал, кто был во главе этой кавалькады.

Но еще задолго до того, как табун лошадей привлек внимание гостей, Луиза заметила его по облаку пыли, поднявшемуся на горизонте. Правда, оно было тогда еще настолько неясным, что увидеть его мог только тот, кто напряженно ждал, что вот-вот он покажется.

— Дикие лошади! — объявил майор, командир форта Индж, посмотрев в бинокль. — Кто-то ведет их сюда, — сказал он, вторично поднимая бинокль к глазам. — А! Теперь вижу: это Морис-мустангер. Он иногда поставляет нам лошадей. Он как будто бы едет прямо сюда, мистер Пойндекстер.

— Очень возможно, что это он, — ответил владелец Каса-дель-Корво. — Этот мустангер взялся доставить мне десятка два-три лошадей и, вероятно, уже ведет их… Да, так и есть, — сказал он, посмотрев в бинокль.

— Я уверен, что это он, — сказал сын плантатора. — Я узнаю в этом всаднике Мориса Джеральда.

Дочь плантатора не показала виду, что она сколько-нибудь заинтересована происходящим. Она заметила, что за ней следят злые глаза двоюродного брата, точно обжигая ее.

Наконец кавалькада приблизилась. Во главе ее действительно был Морис-мустангер; он вел за собой на лассо крапчатого мустанга.

— Что за чудесное животное! — воскликнуло несколько голосов, когда пойманного мустанга подвели к дому.

— А ведь стоит спуститься вниз, чтобы посмотреть на такого мустанга, — заметила бойкая жена майора. — Я предлагаю всем сойти вниз. Что вы на это скажете, мисс Пойндекстер?

— О, конечно! — послышался ответ молодой хозяйки среди целого хора других голосов. — Спустимся вниз, скорее спустимся!

Под предводительством жены майора дамы сбежали вниз по каменной лестнице. Мужчины последовали за ними.

Через несколько минут мустангер, все еще верхом на лошади, очутился вместе со своей пленницей в самом центре изысканного общества.

Генри Пойндекстер перегнал всех и по-дружески приветствовал мустангера.

Луиза обменялась с Морисом лишь легким поклоном. Более сердечное приветствие могли бы счесть за фамильярность, и вряд ли это понравилось бы обществу.

Из всех дам одна лишь майорша приветливо поздоровалась с мустангером, но в тоне ее звучало снисхождение. Зато он был вознагражден быстрым и выразительным взглядом молодой креолки.

Впрочем, благосклонность сквозила во взгляде не только одной Луизы. Несмотря на запыленный в дороге костюм, мустангер был очень хорош собой. Проделанный им путь — свыше двадцати миль — как будто нисколько не утомил его. Степной ветер разрумянил лицо молодого ирландца. Из расстегнутого ворота рубашки виднелась сильная, бронзовая от загара шея, подчеркивавшая мужественную красоту юноши. Во всем его облике чувствовалась выносливость и сила. Хорошенькая племянница комиссара восторженно улыбалась ему. Говорили также, что и жена комиссара посматривала на него, но это, по-видимому, была лишь клевета, исходившая от докторши, известной сплетницы форта.

— Нет сомнения, — сказал Пойндекстер, осмотрев пойманного мустанга, — что это именно та лошадь, о которой мне говорил Зеб Стумп.

— Да, она и есть та самая, — ответил старый охотник, подходя к Морису, чтобы помочь ему. — Совершенно правильно, мистер Пойндекстер, это она — та самая кобыла, как вы сами можете убедиться. Этот парень поймал ее еще до моего с ним разговора. Хорошо, что я все же вовремя поспел. Красавица ведь, пожалуй, могла попасть в другие руки, а это очень огорчило бы мисс Луизу.

— Это верно, мистер Стумп. Вы очень ко мне внимательны. Я просто не знаю, как отблагодарить вас за вашу доброту, — сказала Луиза.

— Отблагодарить! Вы хотите сказать, что желали бы мне сделать что-нибудь приятное? Это вам нетрудно будет. Ведь я-то, в общем, ничего особенного и не сделал — по прерии прокатился, вот и все. А полюбоваться на такую красавицу, как вы, верхом на этой кобыле да еще в вашей шляпе с пером и в юбке с хвостом — да ведь этого вполне достаточно, чтобы оплатить Зебу Стумпу пробег вдоль всего хребта Скалистых гор и обратно!

— О, мистер Стумп, вы неисправимый льстец! Посмотрите вокруг себя, и вы найдете женщин, более меня достойных ваших комплиментов.

— Ладно, ладно! — ответил Зеб, бросив поверхностный взгляд на присутствующих дам. — Я не отрицаю, что здесь много красивых женщин. Чорт побери, да, много красивых женщин! Но, как говорили у нас в Луизиане, Луиза Пойндекстер только одна.

Взрыв хохота, в котором можно было различить лишь немного женских голосов, был ответом на галантную речь Зеба.

— Я вам должен двести долларов — сказал плантатор, обращаясь к Морису и указывая на крапчатого мустанга. — Кажется, об этой сумме договаривался с вами мистер Стумп?

— Я не участвовал в этой сделке, — ответил мустангер, многозначительно улыбаясь. — Я не могу взять ваших денег. Эта лошадь не продается.

— В самом деле? — сказал плантатор, отступая назад с видом оскорбленной гордости.

Друзья плантатора и офицеры форта не могли скрыть своего крайнего удивления.

Двести долларов за необъезженного мустанга, в то время как обычная цена была от десяти до двадцати долларов! Мустангер, вероятно, не в своем уме.

— Мистер Пойндекстер, — продолжал мустангер, — вы мне так хорошо заплатили за других мустангов, и даже раньше, чем они были пойманы, что разрешите мне отблагодарить вас. Таков наш ирландский обычай. Кроме того, у нас принято делать подарок не тому, с кем заключаешь сделки, а одному из членов его семьи. Нельзя ли мне ввести этот ирландский обычай в Техасе?

— Разумеется, вне всякого сомнения! — ответило несколько голосов.

— Я не возражаю, мистер Джеральд, — ответил плантатор, поступаясь своим консерватизмом перед волей общества. — Как вам будет угодно.

— Благодарю, господа, благодарю, — сказал мустангер с достоинством, легким поклоном поблагодарив собравшихся. — Эта лошадь попалась мне по счастливой случайности. И если мисс Пойндекстер согласится принять ее, я буду чувствовать себя более чем вознагражденным за те три дня непрерывной погони, которые мне пришлось провести в охоте за этой дикаркой. Будь она самой коварной кокеткой, то и тогда ее вряд ли было бы труднее покорить.

— Я принимаю ваш подарок, сэр, и принимаю его с благодарностью, — ответила молодая креолка, выступая вперед. — Только мне кажется, — продолжала она, указывая на мустанга и в то же время вопросительно смотря в глаза мустангеру, — мне кажется, что ваша пленница еще не приручена? Она вся дрожит перед неизвестным будущим и, вероятно, постарается сбросить узду, если она ей придется не по нраву. И что же мне, бедной, тогда делать?

— Правильно, Морис, — сказал майор, совсем не поняв тайного смысла этих слов и обращаясь к тому, кто один только и понял их значение. — Мисс Пойндекстер права. Этот мустанг еще совсем не объезжен. Это ясно каждому. А ну-ка, любезный друг, поучите его немного! — Затем майор обратился к окружающим: — Это, я вам скажу, стоит посмотреть, особенно тем, кому не приходилось еще видеть подобное зрелище… Послушайте, Морис, садитесь на нее и покажите нам эту дикарку прерий. Она и сама как будто бы хочет испытать ваше искусство.

— Да, вы правы, майор, она действительно этого хочет! — ответил мустангер, бросив быстрый взгляд, но не на четвероногую пленницу, а на молодую креолку, которая отступила назад и скрылась в толпе гостей.

— Ничего, Морис, ничего, — твердил майор успокаивающим тоном. — Несмотря на то что глаза ее горят дьявольским огнем, бьюсь об заклад, что вы выбьете из нее дурь. Попробуйте!

Не принять предложения майора мустангер не мог. Это был вызов. Искусство наездника высоко ценилось в Техасе.

Свое согласие Морис выразил тем, что быстро соскочил с лошади и, передав поводья Зебу Стумпу, занялся крапчатым мустангом; затем он попросил освободить место.

Это было выполнено мгновенно — бо́льшая часть гостей вернулась на азотею.

Набросив лассо на нижнюю челюсть мустанга и затянув его на голове животного в виде уздечки, Морис Джеральд вскочил на спину лошади.

Впервые дикая лошадь испытала подобное оскорбление. Пронзительное, злобное ржанье выразило явный протест против посягательства на ее свободу.

Лошадь встала на дыбы и несколько минут сохраняла равновесие в этом положении. Всадник не растерялся — он обхватил шею лошади обеими руками. С силой сжимая ее горло, он вплотную прильнул к ее корпусу. Не сделай он этого, лошадь могла бы броситься на спину и раздавила бы под собой седока. Теперь же мустанг поднял свой круп — прием, к которому всегда прибегают в подобных случаях дикие лошади. Это поставило всадника в особенно трудное положение: он рисковал быть сброшенным. Уверенный в своих силах, мустангер отказался от седла и стремян, а сейчас они бы ему очень помогли. Однако он сознательно не сделал этого, чтобы не посрамить своей чести укротителя диких мустангов, и, конечно, справился.

Два или три раза повторил мустанг попытку сбросить седока, но каждый раз должен был уступить ловкости наездника. Поняв наконец тщетность своих усилий, взбешенное животное перестало бить ногами и, сорвавшись с места, понесло всадника по прерии.

Гости тихо сидели на своих местах, ожидая возвращения Мориса. Предположения, что мустангер может быть убит или по крайней мере изувечен, неоднократно высказывались сидящими на азотее. Среди присутствующих один человек тайно желал этого, а для другого это было равносильно собственной смерти.

Почему Луиза Пойндекстер, дочь гордого владельца сахарных плантаций, известная красавица, почему увлеклась она бедным охотником Техаса, было совершенно неясно даже ей самой. Она сознавала, что в ней вспыхнул какой-то странный интерес к этому необыкновенному человеку: он так сильно отличался от всех этих людей, которых она встречала в избранном обществе! Она также сознавала, что это чувство, вместо того чтобы затихнуть, все время росло.

И сердце Луизы забилось еще сильнее, когда Морис-мустангер снова появился на лошади, но уже теперь не дикой, а укрощенной: она уже не пыталась сбросить его, а притихла и покорно признала в нем своего хозяина.

— Мисс Пойндекстер, — сказал мустангер, соскакивая с лошади и не обращая внимания на гром рукоплесканий, встретивший его, — могу ли я попросить вас подойти к лошади, набросить ей на шею лассо и отвести в конюшню? Если вы это сделаете, она будет считать вас своей укротительницей и всегда после этого будет покорна вашей воле.

Жеманница стала бы увиливать от такого предложения, кокетка отклонила бы его, а робкая девушка просто бы испугалась.

Но Луиза Пойндекстер, ни минуты не колеблясь, без тени жеманства или страха встала и покинула своих собеседников. Следуя указаниям мустангера, она взяла веревку, сплетенную из конского волоса, набросила ее на шею укрощенного мустанга и отвела его в конюшню Каса-дель-Корво.

Слова мустангера все время звучали у нее в ушах, эхом отдаваясь в сердце:

«Она будет считать вас своей укротительницей и всегда после этого будет покорна вашей воле».