Выше неба. История астронавта, покорившего Эверест

Глава 12 Юный Скайуокер

Несмотря на то, что я вернулся со штемпелем «в карьере космонавта отказать», все же сохранилась надежда посетить космическую станцию «Мир». Однако для этого – с учетом моего слишком высокого роста – понадобится место на шаттле. Поэтому, возвращаясь к работе в NASA, я надеюсь на еще один полет.

Тем временем мы готовимся к еще одной миссии – родительству. Гейл беременна нашим первым ребенком, сыном, и я слежу за процессом развития одновременно с гордостью и эйфорией отца-новичка, и восторгом врача, увлеченного чудом биологии и физиологии, разворачивающимся в моем собственном доме.

Когда-то, будучи студентом-медиком, я серьезно задумывался о специализации в области акушерства и гинекологии: по крайней мере, 20 раз принимал роды в Медицинском центре долины Санта-Клара (Santa Clara Valley Medical Center) вместе с потрясающей женщиной, гинекологом-ординатором, источающей страсть к работе. Мне нравилось быть частью чуда рождения, хотя дети, кажется, нарочно рождались в основном посреди ночи.

Невероятное крещендо командной работы завершается множеством событий, совершающихся впервые – первое дыхание новорожденного, его первый крик и первые нежные объятия измученной родами мамы. Никогда не забуду одну мамашу, которая уже родила 9-х, и лишь недавно обнаружила, что снова беременна и очень быстро включилась в процесс. В итоге с моей помощью она произвела на свет 10 ребенка прямо в коридоре. К счастью, все окончилось хорошо.

Любая беременность, в которой участвует такая пара, как мы – врач и дипломированная медсестра – разумеется, скрупулезно анализируется и отслеживается двумя людьми, которые слишком много знают, чтобы позволить природным процессам идти своим чередом. Но все месяцы беременности у Гейл проходят отлично. УЗИ и другие тесты благоприятны, и мы думаем об именах, готовим детскую и надеемся стать родителями.

Однако со временем возникает потенциальная проблема. Ближе к дате родов выясняется, что наш ребенок находится в материнской утробе головкой вверх, когда ему положено быть головкой вниз. Тазовое предлежание при родах – реальная проблема, поскольку кроме других возможных осложнений, вокруг шеи ребенка может намотаться пуповина. Гейл записывается в больницу на процедуру, чтобы изменить положение плода, но плоду наплевать на все старания и процедуры. Возможно, такое сопротивление намекает на его сильную личность.

Наконец, акушер назначает Гейл кесарево сечение, и вечером перед родами она с жадностью поглощает эпический омлет на завтрак у Denny’s[150]. На следующее утро я нахожусь в родовой палате и, задержав дыхание, заглядываю за ширму к анестезиологу. Смотрю в тот момент, когда они вскрывают матку, и вдруг – там ребенок, энергично шевелится и напоминает инопланетянина! Я хочу перелезть через ширму, схватить и крепко обнять его. Но разум доктора тормозит этот импульс, и я жду. К счастью, после того как новорожденного обтирают, он избавляется от своей инопланетной внешности, и мы с Гейл радостно приветствуем нашего первенца, Люка Эндрю Паразински, появившегося на свет 8 января 1997 года.

Люк родился в один день с Элвисом Пресли, поэтому я говорю всем, что это второе пришествие короля. Но, честно говоря, он получил свое имя от Люка Скайуокера[151]. Я хотел, чтобы его инициалы сочетались с фамилией Паразински, для этого имя должно быть коротким и запоминающимся. Лучше уж суровый воин джедай, чем кукукнутый рок-н-ролльщик.

При весе 8 фунтов 11 унций (3 килограмма 940 граммов), Люк напоминает извивающегося миниатюрного лысого борца сумо с чудесными пронзительными глазами. У меня прекрасный сын! От волнения мое сердце вырывается из груди, и я одержим огромной, неподдельной любовью. Люк – самой замечательное, что я когда-либо видел в жизни, не могу поверить, что мы наконец повстречались с ним.

Однако мой восторг недолог: кожа Люка не розовеет, как должна, и после обследования наши педиатры определяют, что на самом деле он появился на свет на две недели раньше срока, дают ему кислород и отправляют в детскую палату.

Две недели – это не слишком рано, и, на мой взгляд, Люк выглядит достаточно крупным и крепким на фоне остальных младенцев в окружающих инкубаторах для выхаживания новорожденных. Несмотря на то, что цвет его покровов улучшается из-за дополнительной подачи кислорода и Люк изо всех сил пытается дышать самостоятельно, он делает это с огромным трудом. Примерно через 10 часов становится ясно, что Люку нужно провести еще несколько дней в инкубаторе, и его досрочное появление на свет привело к развитию болезни гиалиновых мембран, также называемой «младенческим респираторным дистресс-синдромом».

Иногда эта болезнь возникает из-за того, что в легких недоношенных детей не хватает сурфактанта – специального вещества, которое помогает держать альвеолы раскрытыми и нормально функционирующими[152]. Когда этого поверхностно-активного вещества не хватает, легкие Люка не могут переносить в кровь достаточное количество кислорода и удалять углекислый газ. Со временем эта болезнь у большинства детей проходит, но, будучи взволнованным, а теперь еще и весьма обеспокоенным молодым отцом (Гейл еще не отошла после операции), я пребываю почти в таком же бедственном положении, как и Люк. Остаюсь рядом с ним и прижимаю его к себе всякий раз, как могу, но каждый раз, когда смотрю на его расширяющиеся ноздри и фиолетовые губы, чувствую, что и сам не могу дышать. Ему нужно будет доставить сурфактант в легкие через дыхательную трубку и провести несколько дней в отделении интенсивной терапии новорожденных в Хьюстоне.

Как только состояние Гейл позволяет, мы садимся на телефоны и обзваниваем всех коллег-медиков. Гейл организует перевод Люка в отделение реанимации новорожденных в техасской детской больнице в центре Хьюстона, где сама работает.

Люку предстоит провести 40 минут в машине скорой помощи в сопровождении высококвалифицированной транспортной группы детской интенсивной терапии, известной как «Команда кенгуру» (Kangaroo Crew). Гейл нужно еще пару дней до полного выздоровления, поэтому я остаюсь один. Расстроенный и очень взволнованный, как маньяк еду в центр Хьюстона и даже на целых 15 минут опережаю машину скорой. Поскольку план по переезду Люка приближается, звоню нашим родителям, которые планируют немедленно вылететь в Хьюстон, чтобы помочь нам физически и морально.

Чувствую отчаяние, шепчу молитвы, иногда начинаю реветь. Но не могу сделать ничего, что может повлиять на результаты лечения. Транс (попадание в состояние гиперфокуса или потока) проблему не решит. Мои методы визуализации здесь не сработают. Вместо этого приходится ждать, наблюдать и доверять специалистам.

Присутствую в больнице каждый раз, когда приходит команда отделения интенсивной терапии для новорожденных. Они обращаются ко мне и как отцу, и как к врачу, просматривают медицинскую карту и делятся планами. Заставляю их давать ответы: «Я не вижу следующего уровня лечения. Почему у него жар? – вопрошаю я. – Каков реальный прогноз? Что будем делать, если ситуация выйдет из-под контроля?»

Знаю, что ни простых решений, ни волшебной палочки нет – для развития легких Люка нужно время. Иногда, когда я не в силах больше держать глаза открытыми, захожу в маленькую приемную, которую больница любезно превратила в мою комнату отдыха (поскольку Гейл здесь работает), и пытаюсь вздремнуть. Не хочется спать вдали от сына и дольше, чем это жизненно необходимо. Приношу небольшой проигрыватель компакт-дисков и динамики, чтобы сыграть Моцарта Люку, находящемуся в боксе интенсивной терапии. Интересно, слышит ли он музыку поверх ритмичной работы респиратора и писка мониторов? Не знаю, повлияет ли на IQ и когнитивное развитие ребенка «Эффект Моцарта»[153], в котором классику проигрывают плоду в материнской утробе или новорожденному, но хочу увеличить шансы Люка любым доступным способом.

Его крошечные голубые глазенки, полные жизни, очаровывают. «Какое же ты чудо! – думаю я, когда смотрю на него с глубочайшей любовью. – Каким образом ты возник из двух крошечных клеток?» Это красивое и очень сложное человеческое существо родилось беззащитным и полностью зависимым от меня и Гейл, а также от команды педиатров, медсестер и техников, поддерживающих его дыхание. Так много надежд я с ним связываю! Не желаю, чтобы он когда-либо нуждался в чем-либо, страдал от боли или жестоких разочарований, хотя какая-то часть меня знает, что это нереально. Я хочу, чтобы он жил полной жизнью, и надеюсь взять его с собой в путешествия по миру, как делали со мной мои родители. В те первые дни страх перед его жизнью и будущим мучителен, так как я не могу контролировать процесс.

После проведенной в больнице недели – самых долгих 7 дней в моей жизни – легкие Люка достаточно созрели, чтобы мы забрали сына домой. Он быстро растет и становится моим лучшим другом и приятелем. Никогда не забуду его в спортзале астронавтов, когда ему было всего несколько месяцев. Даже в очень раннем возрасте он любит играть с баскетбольным мячом, и этим так очаровывает всех входящих. Помню, как однажды в субботу тренирующийся в зале астронавт Джим Павелчик[154] сказал: «Люк улыбается всем своим телом!»

Моя цель как отца – постараться разделить с Люком как можно больше замечательных впечатлений и попытаться вручить ему весь набор ключей, которые помогут выбрать любой жизненный путь.

И не только: у меня есть мой крохотный коренастый звездопроходец-Скайуокер, приветствующий меня каждый раз, когда я вхожу в дверь. Но я тоже собираюсь быть звездопроходцем! Начинаю специальную подготовку к полету для своего первого выхода в открытый космос, который в NASA называют «внекорабельной деятельностью» (ВКД). Я очень взволнован, так как в подробностях изучаю ВКД с первых дней своей работы в Управлении астронавтов. Полет на шаттле – это одно, но пик человеческих переживаний – это возможность покинуть корабль и выйти наружу в собственном маленьком космическом аппарате EMU (Extravehicular Mobility Unit), который известен большинству просто как скафандр.

По мере развития программы МКС прогулки в космосе станут важной частью большинства миссий. Роботы не могут выполнять всю необходимую работу по установке, активации и ремонту модулей. Адаптивность человека и его умение творчески решать проблемы будут ключевыми моментами для сложных полетов типа обновления космического телескопа Хаббл или постройки МКС. Теперь астронавтам-звездопроходцам придется выполнять все более сложные задачи по сборке и обслуживанию станции, и я надеюсь помочь в разработке некоторых инструментов, процедур и планов действий на случай непредвиденных обстоятельств при будущей внекорабельной деятельности.

Как врач, я восхищаюсь скафандрами для ВКД, которые должны поддерживать жизнедеятельность космических путешественников и обеспечивать их работу в среде, абсолютно враждебной для человеческого тела и безо всяких скидок на ошибки. В замороженном бескислородном космическом вакууме одна из самых больших опасностей – утечка кислорода из скафандра. Микрометеороидные частицы размером с песчинку могут пробить скафандр и вызвать почти мгновенную смерть[155], а тело взорвется внутри. Чтобы защитить человека, наружные слои скафандра включают майларовую изоляцию, силовую оболочку, огнестойкий слой и кевлар, который на земле используемый для изготовления пуленепробиваемых жилетов.

Другая серьезная опасность – это декомпрессионная (кессонная) болезнь, которая очень хорошо знакома мне по опыту подводного плавания. Если давление внутри скафандра не изменяется должным образом, выход в космический вакуум может привести к расширению пузырьков азота в кровеносных сосудах астронавта, вызывая сильную боль, спазмы и даже паралич или смерть[156]. Более высокое давление в скафандре снижает риск возникновения декомпрессионной болезни, но повышает жесткость сгибов и уменьшает ловкость астронавта. Как аквалангисты, ныряющие на большую глубину и выполняющие остановки для предотвращения декомпрессионной болезни, прежде чем выходить в космос, астронавты должны очистить кровь от азота, вдыхая 100-процентный кислород.

Запас кислорода для ВКД, а также агрегаты, обеспечивающие функционирование скафандра, размещены за спиной в «Основной системе жизнеобеспечения» PLSS (Primary Life Support System), напоминающей большой рюкзак.

Еще одна проблема – контроль температуры человеческого тела. Предмет в околоземном космосе, помещенный в тень, может остыть до –157 °C, а выставленный на солнце, нагреется до +121 °C. Чтобы противостоять этим крайностям, PLSS прокачивает воду через сотни футов гибких трубочек, вплетенных в облегающее нижнее (нательное) белье астронавта.

Другая серьезная опасность – внезапный отрыв астронавта от страховки и улет в космос. На этот случай выходные скафандры имеют две линии страховки: первая – трос, связывающий человека с шаттлом, вторая – миниатюрный реактивный ранец, называемый «Упрощенное устройство для спасения при ВКД» SAFER (Simplified Aid for EVA Rescue) и обладающий средствами, позволяющими вернуть оторвавшегося астронавта на шаттл.

Полноразмерный макет отсека полезной нагрузки челнока, в котором могут практиковаться космические путешественники, находится на дне бассейна длиной 75 футов, шириной 50 футов и глубину 25 футов (23 на 15 на 7,6 метров), заполненного водой.

Я полечу в экипаже под командой Джима Уэзерби[157], он же «WXB» (произносится «уэкс-би»), опытного летчика-испытателя военно-морского флота и опытного командира шаттла, который выполнил первое сближение с «Миром» в полете STS-63. На этот раз WXB и его команда будут стыковаться со станцией, а я выйду в космосе с легендарным российским космонавтом Владимиром Титовым[158].

Владимир Георгиевич («Володя») Титов – прославленный командир корабля «Союз», а также первый человек, который провел 365 дней подряд вне Земли. А еще он известен тем, то пережил несколько опасных для жизни моментов, в том числе близкую к катастрофе ситуацию при запуске, когда в нижней части ракеты-носителя его «Союза Т-10» всего за минуту до запуска начался крупный пожар, а автоматическая система аварийного спасения (САС) не сработала из-за сгоревших проводов. Два оператора из пусковой команды вручную по радио передали команду на включение САС, которая увела спускаемый аппарат от взрывающейся ракеты. Титов и его товарищ по экипажу пережили 17-кратную перегрузку при работе системы аварийного спасения и безопасно приземлились в нескольких милях от старта[159].

В правом кресле на взлетной палубе будет Майк «Блумер» Блумфилд[160], добродушный пилот ВВС и игрок Футбольной академии. Харизматичный француз Жан-Лу Кретьен[161], бригадный генерал и летчик-испытатель, который ранее дважды участвовал в советской космической программе, назначен таким же, как и я специалистом по полету. Для новоиспеченного папы и впервые выходящего в космос астронавта у меня будет много работы, соответствующей предстоящим задачам. Не говоря уже о том, что я смогу освежить свой русский. «Поехали!».[162]

Со времени самого первого «бип-бип» «Спутника-1», напугавшего Штаты в 1957 году, Россия и Америка включились в технологическую и идеологическую гонку в космосе. Несмотря на то, что мы выиграли этап высадки людей на Луну, одна из областей, где русские доминировали, началась с разработки и успешной эксплуатации первой космической станции «Салют-1»[163] в 1971 году. Пока США «трогали воду», отправляя три экипажа на свою космическую станцию «Скайлэб»[164] в середине 1970-х годов, Советы продолжали вкладывать ресурсы и внимание в разработку и последовательное усовершенствование станций «Салют» и в конечном итоге построили «Мир».

«Мир» – первая постоянно обитаемая длительно действующая исследовательская станция. Она оставалась на орбите с 1986 года до того, как сгорела в атмосфере над южной частью Тихого океана в 2001 году. На борту этой лаборатории, исследующей широкий спектр процессов в микрогравитации – от биологии растений и физиологии человека до материаловедения, астрофизики и метеорологии, экипажи проводили эксперименты и испытания новейших систем жизнеобеспечения, поддерживающих жизнь космонавтов.

Одной из основных целей предстоящей миссии будет возвращение на шаттле астронавта NASA Майка Фоула после 145 дней пребывания на «Мире». Как ни странно, если бы я был на какой-то дюйм короче, то мог бы остаться там после Майка. Но я очень рад намеченному свиданию с «Миром», чтобы вернуть Фоула на американскую землю – то есть на «Атлантис».

Сложность, с которой мы столкнемся, связана с разгерметизацией модуля «Спектр», возникшей во время неудачного испытания нового метода сближения и стыковки с помощью корабля снабжения «Прогресс», потерявшего управление[165]. Фоул и его экипаж спасли положение, предотвратив потерю всей станции, поэтому я уверен, что он будет рад вернуться домой после такой изнурительной миссии.

Другое странное совпадение заключается в замене второго американского космонавта в предстоящем полете. Это моя коллега по группе «кабанов» Венди Лоуренс[166]. Она имеет степень магистра Массачусетского технологического института и опыт полетов на вертолетах ВМФ. В последнее время Венди работала директором по операциям в российском Звездном городке, пока не стала кандидатом на следующий длительный полет.

Из-за миниатюрного роста Венди оказалась на противоположном от меня конце антропометрического спектра. По воле судьбы, после столкновения «Прогресса» со станцией потребуется ряд выходов в космос для выполнения ремонта «Мира». Венди – невероятно способный астронавт во всех отношениях, но, к сожалению, российский скафандр «Орлан» чудовищно велик ей; она столь миниатюрна, что может даже вытащить руку из герметичного рукава «Орлана», засунуть внутрь кирасы и почесать нос! За несколько недель до того, как полететь в составе STS-86 на «Мире» в качестве замены Майка Фоула, ее вычеркнули из списка на длительную экспедицию. Можно даже угадать ее прозвище – «Слишком короткая». Она и я шутливо называем себя «Русские отказники» (The Russian Rejects).

Следующим в очереди находится сбитый с толку врач-астронавт по имени Дейв Вулф[167], у которого создалось ошибочное мнение, что его много месяцев не допустят к полетам. Он с энтузиазмом присоединяется к ускоренному циклу подготовки с тренировкой определенных навыков, необходимых, чтобы присоединиться к нашему экипажу. Нам приходится прифотошопить его к официальному портрету экипажа, а на небольшой вкладке, прикрепленной к нижней части эмблемы миссии просто написано Вулф. По какой-то странной причине он не слишком заботится о своем новом прозвище… «Слишком средний»