Выше неба. История астронавта, покорившего Эверест

Глава 13 Макгайверинг «мира»

Поскольку наш экипаж [в котором есть «Слишком короткая» Венди Лоуренс, «Слишком высокий» Скотт Паразински и «Слишком средний» Дэвид Вулф] готовится к предстоящей миссии, я удивляюсь тому, как бывшие соперники – американцы и русские – работают рука об руку в общей космической программе, справляясь с рядом существенных кризисных явлений, возникших на «Мире». Даже до столкновения с «Прогрессом» случались серьезные промахи, которые могли стать фатальными для Джерри Линенджера и его товарищей по экипажу. Когда Саша Лазуткин[168] в модуле «Квант» запустил генератор кислорода, из-за примесей, находящихся в шашке, на борту возник пожар. Устрашающая струя пламени преградила путь трем членам экипажа к кораблю «Союз», служащему спасательной шлюпкой, а внутренности герметично закрытой станции заполнились удушливым дымом, слепящим глаза. К счастью, факел не прожег тонкий алюминиевый корпус модуля. Все 6 членов экипажа выжили благодаря ограниченному запасу аварийных кислородных масок, тщательной подготовке и здоровенной доле везения[169].

Без преувеличения можно сказать, что после этого удача отвернулась от «Мира», на котором случались непрерывные отключения электроэнергии, а в системе жизнеобеспечения разнообразные гремлины кишели. Мы возьмем с собой сменную систему очистки атмосферы от углекислого газа «Воздух», не говоря уже о запасном компьютере системы управления положением станции в пространстве.

Незадолго до нашего старта наметилась проблема, способная в принципе помешать стыковке: три воскресенья подряд во время проверок с поддержанием ориентации «Мира» возникали значительные сбои. Меня осенило: мы попытаемся приблизиться и пришвартоваться к станции с истекшей гарантией! Честно говоря, «Мир» уже пережил проектный срок работы, и его реанимация после нескольких случаев практической потери вывела космический макгайверинг[170] на совершенно новый уровень. У русских нет корабля типа «Спейс Шаттл» для доставки на «Мир» ремкомплектов, поэтому космонавтам приходится разбирать на запчасти старое или неисправное оборудование, используя детали и проводку для ремонта[171].

Во время маневров подхода и стыковки я должен буду играть роль навигатора, плавая справа от Джима и наблюдая наше место назначения через верхние иллюминаторы. Блумер, наш пилот, будет вырабатывать программные сигналы управления полетом шаттла с переднего пульта кабины. Моя работа состоит в том, чтобы собирать вместе показания различных имеющихся у нас датчиков для определения дальности и относительного движения, а также мониторить точность совпадения осей стыковочных систем «Мира» и шаттла, и во время подлета передавать эту информацию командиру.

Находясь на большом удалении от станции, мы будем использовать радиолокационную систему и лазеры, но когда до стыковки останется 100 футов, нам придется в значительной степени полагаться на видеокамеры, смотрящие через люк стыковочной системы в направлении специальной мишени и позволяющие мне определить, насколько совмещены стыковочные оси шаттла и станции.

Из-за проблем с компьютером и управлением ориентацией, с которыми сталкиваются русские, мы даже учимся сближаться с вращающейся космической станцией, стыковочный узел которой может находиться не в том направлении, которое нам указали. Мы тренируемся в купольном имитаторе виртуальной реальности с удивительно реалистичным рендерингом «Мира», вращающегося вокруг Земли, которая при этом сама поворачивается под нами при динамически меняющемся освещении, которые будет ожидаться в день стыковки. Посовещавшись с русскими инженерами наши специалисты управления полетами решают, что мы все еще можем безопасно состыковаться с «Миром», используя план действий в чрезвычайных ситуациях и дополнительную подготовку. При необходимости мы вручную переориентируем челнок и разберемся с ошибками в угловой скорости «Мира». «Их системы настолько хороши, что – я предвижу – нам не нужно будет стыковаться вручную» (или переориентировать шаттл в соответствии с ориентацией станции «Мир»), уверяет нас Джим перед полетом.

Мы стартуем на борту шаттла «Атлантис» из Космического центра имени Кеннеди во Флориде в 10:34 вечера 25 сентября 1997 года. Это мой второй полет, и я уже не столь напряжен, но еще более взволнован. Больше всего на свете я с нетерпением жду выхода в открытый космос, который также станет первым примером совместной российско-американской внекорабельной деятельности с борта шаттла.

Вечер старта – особенный, он сопровождается световым шоу: молнии отбивают энергичную чечетку о берег. Все, кого я знаю и люблю, находятся примерно в 5 милях отсюда, глядят на меня, на шаттл, залитый ярким ксеноновым светом, но, очевидно, меня не видят. Как специалист по полету № 2 и бортинженер шаттла, я поднимаюсь на борт корабля последним. Нахожусь на 195-футовом уровне пусковой башни, в то время как наземная команда пристегивает членов экипажа к креслам. Мой прекрасный малыш – там, вместе с моими близкими и друзьями. Что они думают в этот момент? Хотелось бы, чтобы они видели мое сияющее лицо прямо сейчас, чтобы оно их успокаивало.

Запуск проходит успешно и без происшествий, и всего за 8,5 минут шаттл стартовой массой 4,5 миллиона фунтов (около 2000 тонн) разгоняется с нуля до 17 500 миль в час, безопасно перенося нас на орбиту. Чувствую себя как дома, и все мы быстро собираемся превратить наш ракетный корабль в орбитальную лабораторию и судно материально-технического снабжения. Если все пойдет хорошо, на третьи сутки полета мы будем стыковаться с «Миром».

Расстояние еще слишком велико, чтобы можно было увидеть на маленьком мониторе видеонаблюдения крест мишени на люке «Мира»; чтобы провести точную визуальную оценку, необходимо подойти примерно на 30 футов. Но даже со 100 футов легко увидеть, что вся космическая станция перекошена на одну сторону. WXB даже заявляет, что мишень каким-то образом погнулась во время летнего столкновения с «Прогрессом».

«Посмотри на это», – говорит он, похлопывая Блумера по руке. Он вызывает Хьюстон, говорит о несоосности и сообщает на Землю, что мы, вероятно, выполним стыковку вручную. У нас не так много времени для обсуждения, поскольку мы все еще приближаемся к станции.

Расхождение в два градуса по любой из осей вращения – тангажа, рыскания или крена[172] – представляет из себя серьезную проблему. Картина, которую я вижу на мониторах видеонаблюдения, говорит о том, что мы сильно отклонились во всех трех направлениях. Не предполагалось, что «Мир» будет выглядеть как сейчас, поэтому наши преподаватели никогда не закладывали в программу тренировок в виртуальной реальности такую странную ошибку. Если сравнивать то, что видно на мониторе, с различными метками соосности, в том числе направляющей линией и крестом, можно констатировать, что наша фактическая реальность дико не соответствует номинальной.

Быстро устанавливаю, что действительно имеет место отклонение по нескольким осям. Возможно ли это в реальности? Осознаю, что, действуя в соответствии с планом, мы столкнемся с «Миром», нанеся ему и себе серьезный ущерб. Авиаторы часто шутят по поводу ситуаций с серьезным «фактором сжатия очка»[173], означающим адреналиновый отклик (о, черт!), заставляющий бесконтрольно напрягать ягодицы. Это один из очень важных моментов, хотя случайному наблюдателю в кабине может показаться, что все пройдет спокойно.

До «Мира» еще 30 футов, но WXB запускает микродвигатели, останавливая и удерживая «Атлантис» на месте, пока мы говорим с Хьюстоном по радио: Земля должна оценить ситуацию. Сразу же вычисляю, а затем пересчитываю данные, убеждаясь, что шаттл сориентирован для стыковки неправильно. «Полетаем вручную», – приказывает WXB.

В тесной кабине и с крошечными телевизионными мониторами я – единственный, у кого есть четкое представление о ситуации, хотя WXB и Блумер делают все возможное, чтобы поддержать меня, заглядывая мне через плечо. Обладая полнотой информации, понимаю, что, по сути, все зависит от меня, называю последние угловые поправки Блумеру, который вводит их в наш бортовой компьютер. Как только мы приступаем к маневру, задерживаю дыхание. Мишень появляется в центре, и WXB направляет нас к ней.

Затем – успех. Мы стыкуемся, хотя в это невозможно поверить! Но я взволнован: вижу в иллюминатор бывшую советскую космическую станцию, и понимаю, что чуть меньше чем через час буду плавать внутри. С ума сойти…

Позднее несоосность корабля и станции определили как понятную ошибку, допущенную из-за человеческого фактора: при ежедневном обновлении данных навигационной системы космонавты сориентировались не на ту звезду, примерно в 6° от предполагаемой цели. Несоосность не была связана с уроном, нанесенным столкновением. Что касается самой стыковки, успех стал результатом нашей великолепной подготовки, отличной командной работы, спокойного лидерства WXB и прекрасной демонстрации философии NASA в отношении дублирования и резервирования. Предварительное планирование действий в случае множественных неудач увеличивает шансы на выживание и успех.

Открытие люков и первый полет внутри «Мира» необычны, особенно когда наши друзья Майк, командир Анатолий Соловьев[174] и бортинженер Павел Виноградов[175] грациозно движутся в своем орбитальном доме. Стыковочный модуль забит старыми, неработающими приборами и сетчатыми мешками, полными снаряжения и мусора. Все закреплено тросами, звенит и плавает у стен, готовое к возвращению на «Атлантисе». Следующий модуль, «Кристалл», так напичкан, что мне с большим трудом удается протиснуться через темный центральный проход. Здесь пахнет чем-то влажным и затхлым, как в доме моей покойной прабабушки в северной части штата Нью-Йорк. Я весьма рад попасть сюда, но еще больше рад тому, что через 5 дней отсюда улечу.

Здороваться с русскими и снова увидеть Майка в живую очень радостно, но мысли быстро возвращаются к подготовке к моему первому выходу в открытый космос, который должен состояться через пару дней. Еще важнее то, что пока шаттл пристыкован к «Миру», мы должны провести полномасштабную операцию по замене Майка Фоула на Дейва Вулфа, вместе со всем научным оборудованием и личными вещами, не говоря уже о перемещении большого количества грузов, которые мы доставили для экипажа станции, включая еду, устройство для удаления углекислого газа и компьютер системы управления ориентацией – всего 10 тысяч фунтов (около 4500 кг)[176].

И – что волнует больше всего – я опробую наш новый аварийный реактивный ранец! Я собираюсь первым запустить в действие «космический парашют».[178] Он был спроектирован для того, чтобы все представители NASA во время внекорабельной деятельности располагали им в качестве устройства самоспасения, способного вернуть астронавта обратно на космический корабль. И, хотя наши катушки с тросами безопасности никогда не выходили из строя, вследствие чего нам не приходилось беспокоиться о таких вещах, но это – важный страховой полис, и я надеюсь, что мне не надо будет предъявлять страховые претензии. Известно, что во время прошлых миссий выходящие в открытый космос иногда упускали поручни из рук и улетали, хотя, к счастью, до сих пор им всегда удавалось возвращаться назад.

Как квотербек[179] в субботу перед Суперкубком, ночью не сплю: мой разум занят повторением задач следующего дня. Мы с Володей встаем рано, и после того, как мне помогают облачиться в выходной скафандр, на этот раз для настоящего выхода в открытый космос, чувствую себя морально и физически готовым к одному из самых великих дней в моей жизни. Я прошу экипаж шаттла не включать фары отсека полезной нагрузки, чтобы можно было увидеть звезды, выплывая из люка. Точно также, выходя с заднего крыльца, выключаешь свет, чтобы попытаться разглядеть в небе Млечный путь.

Поворачиваю рукоятку механизма открытия люка, тяну крышку к себе, а затем откидываю ее вниз под собой. Открыв теплозащиту, отделяющую меня от огромной вселенной, высовываюсь по пояс в космос. Сначала сосредотачиваюсь на подключении катушек безопасности – своей и Владимира – изо всех сил пытаясь игнорировать зов потусторонней среды, в которую попал впервые.

Но едва начинаю расслабляться и наслаждаться ощущениями, моментально материализуется новый «фактор сжатия очка». Краем глаза замечаю какое-то странное движение слева от меня. Но Владимир еще не вылез из люка! Когда поворачиваюсь в этом направлении – а в скафандре и шлеме сделать это нелегко – то вижу витки троса, плавающие вокруг меня.

Трос безопасности – это стальной оплетенный канатик длиной 55 футов (почти семнадцать метров), смотанный в корпус с пружинным механизмом втягивания, предназначенным для предотвращения провисания и обматывания петель вокруг астронавта или элемента космического аппарата, по которому мы ползем. Катушка – спасательный круг, чтобы случайно не уплыть в космос. Кажется, ее механизм отказал по неизвестной причине. В панике смотрю вниз и вижу, как металлический трос змеится вокруг меня, скользя в невесомости как живой. Что если он обхватит мои руки или ноги или поймает Володю?

Протягиваю руку и осторожно тяну трос, но катушка игнорирует этот жест, отказываясь втягивать трос обратно. Несколько раз включаю механизм разблокировки, пытаюсь затолкать трос обратно, постучать по замку сбоку. Пробую все комбинации, которые, с моей точки зрения, способны вдохнуть жизнь в заклинивший механизм. Понимаю, что мой выход в открытый космос может закончиться еще до того, как начнется. Ужасно нервничаю: неужели придется отменить все операции?

Володя терпеливо ждет, когда я, наконец, прибегну к русскому варианту и использую оба длинных кольца троса почти как ледорубы, будто поднимаюсь на замерзший водопад. Я закидываю один трос на поручень, затем перемещаю второй на следующий поручень. Центр управления в Хьюстоне дает одобрение, и мы, к счастью, возвращаемся к работе. Но сначала связываем в узел трос из своенравной катушки – опять же, это непростая задача, когда действуешь в больших жестких перчатках скафандра – затем переходим на станцию «Мир», перебирая руками по тросу. Беру себя в руки, успокаиваюсь, расслабляюсь и, наконец, понимаю, что хочу выполнить все пункты нашего списка операций, даже если не все пойдет так, как прописано в инструкции.

Первые минуты этого «выхода» (или выползания) в открытый космос проходят напряженно, и частота моего пульса достигает 112 ударов в минуту. Как только беспокойство немного стихает от осознания того, что Хьюстон не собирается дать мне ужасную команду «прервать ВКД» (преждевременно прекратить выход в открытый космос), в моей душе разливается восторг. Когда я перебираю руками по желтым поручням шаттла и перехожу вверх по стыковочной системе на «Мир», мое сердце, в конце концов, стучит не чаще 42 раз в минуту, и я нахожу нужный темп. Теперь я настоящий звездопроходец.

По процедуре испытания реактивного ранца, известного как SAFER, я включаю тумблер питания. Проверка происходит более-менее так же, как на тренировке, и на маленьком жидкокристаллическом дисплее выводятся различные сообщения.

В конце концов сквозь скафандр доносится щелчок, сообщающий, что все 24 реактивных сопла запрограммированы на последовательное включение, но никаких движений не ощущаю. Хьюстон вызывает: ««Атлантис», это Хьюстон, для ВКД: Скотт, ты почувствовал струи?» Так хочется сказать «да», но боюсь, мне не хватает чувствительности, чтобы их зафиксировать. К своему счастью, сообщаю: «Ответ отрицательный. Заметного движения нет, но я слышал щелчки». Уже после завершения миссии выяснилось, что батареи ранца не дали достаточно тока, чтобы включить так называемый пиротехнический клапан[180]. Хотя газ не попадал в реактивные сопла, все остальное работало просто отлично. Сложно было бы не смутиться, если бы я сообщил обратное!

Во время миссии «Атлантис» облетает планету 169 раз и преодолевает более 4,3 миллиона миль. И в течение этих 259 часов, проведенных в космосе, мы, как и горстка экипажей программы «Шаттл-Мира» до нас, демонстрируем, что освоение космоса – это уже не гонка сверхдержав, а демонстрация мирной и очень продуктивной кооперации.