Выше неба. История астронавта, покорившего Эверест

Глава 22 В мгновение ока

Вновь дежа вю, и я опять пристегнут ремнями к сиденью на шаттле «Дискавери», уперевшись взглядом в шкафчики для хранения. Сосредоточен и готов. На календаре 23 октября 2007 года, и я возвращаюсь в космос.

Лежа на спине в кресле на средней палубе, понимаю, что уже забыл, как долго тянутся эти два предстартовых часа в ожидании, когда меня отбросит назад тяга ракеты. Я в противоперегрузочном костюме весом в 70 фунтов (32 килограмма), и жидкости в моем теле под действием силы тяжести перераспределяются от поднятых задранных ног в сторону головы, верхней части тела, а также… мочевого пузыря. Меня ничто не отвлекает, кроме нескольких довольно грубых шуточных замечаний, которыми обмениваются Боити и Паоло по поводу того, что «стюардессы обслуживают пассажиров плохо и не положили крендельков в касалетку». Пытаюсь сконцентрироваться на системах, находящихся передо мной, но на самом деле передо мной ничего, так что это просто бесконечно долгое ожидание. Думаю о том, что я уже не тот, кем был раньше, не салага-астронавт на STS-66 или даже не пышущий энтузиазмом космопроходец на STS-100. Аутизм Дженны и тяжелый брак, потеря друзей в катастрофе STS-107 и даже моя грубая выходка во время похода на байдарках сделали меня более спокойным, сильным, с благодарностью воспринимающим многие дары в моей жизни.

Перебираю в уме все события, связанные с «Челленджером» и «Колумбией», думаю обо всем нехорошем, что может произойти в любой момент вплоть до посадки. Я пристегнут к кораблю и ракетам, начиненным 4,5 миллионами фунтов веществ, имеющих тенденции взрываться. Твердотопливные ракетные ускорители и маршевые двигатели шаттла развивают тягу в 7,5 миллионов фунтов, чтобы разогнать аппарат от нуля до скорости 17 500 миль в час всего за 8,5 минут.[305] Как только включаются ракетные ускорители, указатель «путь назад» гаснет.

За 10 секунд до запуска чувствую вибрацию от системы подавления акустических колебаний: из бака емкостью 300 000 галлонов начинает поступать вода. Он льется через трубы и форсунки в газоотводной лоток, чтобы защитить шаттл и пусковую башню от повреждения ударными волнами и выхлопными газами ракеты.

За 6 секунд до запуска включаются маршевые двигатели, и челнок начинает немного покачиваться. Чувствую мощную вибрацию, рвущуюся наружу подобно гонщику в игре Race Nitro, дающему полный газ, пытаясь при этом удержать педаль тормоза.

На отметке «Т минус 0» с глухим лязгом далеко под нами происходит зажигание твердотопливных ракетных ускорителей, и перегрузка вдавливает спину в кресло. Мочевой пузырь протестует. Когда мы с грохотом уходим вверх, чувствую ускорение до трех G – тело становится в три раза тяжелее, плюс на него давит 3-кратный вес противоперегрузочного костюма[306]. Такое чувство, что борец сумо садится на корточки у меня на груди. С усилием делаю глубокий вдох, на мгновение задерживаю дыхание, а затем расслабляюсь, когда воздух выходит из моих легких.

Через две минуты полета твердотопливные ракетные ускорители сбрасываются. В предыдущих полетах я всегда с облегчением выдыхал: их отделение означает, что катастрофа «Челленджера» позади. Но после «Колумбии» становится ясно, что риск сохраняется до самого последнего момента, до того как «Дискавери» приземлится во Флориде через 16 дней.

Через 8,5 минут после старта мы набираем орбитальную скорость, и маршевые двигатели прекращают бороться с гравитацией. Становится тихо, невидимый борец сумо слезает с моей груди, и я снова могу свободно дышать. Я в космосе!

В этой миссии нужно сделать очень много, поэтому вспоминаю, что у меня нет времени сидеть и думать. В любом случае это не по мне, но я знаю, что это мой последний полет на шаттле, и постараюсь насладиться каждым мгновением. Может быть, когда-нибудь у меня появится шанс снова подняться в космос или даже полететь на Марс на каком-нибудь другом космическом корабле, но до этого еще очень далеко. А прямо здесь и сейчас я лечу на челноке. И этого достаточно.

Отстегиваюсь и плыву через люк к одному из верхних окон летной палубы, и у меня на лице играет улыбка от уха до уха. Чувствую, что вернулся домой, и когда смотрю наружу, поражаюсь красотой европейского ландшафта, грациозно струящегося под нами. Как мог бы спеть Томас Долби[307], это «поэзия в движении». И хотя я уже видел нашу родную планету сверху 4 раза, у меня не было возможности точно описать эту точку зрения. Я не думаю, что об увиденном можно рассказать человеческими словами: глубины космоса находятся за гранью прекрасного, представляя собой гобелен из триллионов и триллионов звезд на фоне самой черной черноты, какая только возможна. Но самое пристальное внимание всегда привлекает голубизна Земли, она – редкий драгоценный камень в бесконечной черноте. Это глобальная (на самом деле универсальная) перспектива, которой я хотел бы поделиться с другими людьми, обозревая огромные размеры нашей вселенной так, как никто и никогда раньше не мог запечатлеть на камеру. Мой разум быстро перескакивает с траектории шаттла на коралловый атолл подо мной: наслаждаюсь бирюзовыми водами внутри него, а затем возвращаюсь к орбитальной перспективе.

С грустью отворачиваюсь, не уверенный, что когда-нибудь снова получу этот опыт. Но, по крайней мере, сейчас я здесь, и сосредотачиваю свое внимание на предстоящей работе в рамках этой миссии – возможно, самом сложном из этапов сборки МКС. Проблемы начнутся, когда мы переместим ферму P6, запущенную в космос еще в 2000 году, с вершины станции на самый ее край. Никто на «Дискавери» не знает, как поведут себя болты и электрические и гидравлические разъемы, и сколько времени понадобится для того, чтобы отсоединить и соединить их снова после столь длительного пребывания на орбите. Чуть ли не с ужасом думаю о сложностях координации работы манипуляторов, астронавтов за бортом и Центра управления полетом. Для нас этот крайне важный полет отличается высоким уровнем адреналина и высоким «фактором сжатия очка».

Высвобождаясь из своего оранжевого противоперегрузочного костюма, с нетерпением жду начала 16-дневной миссии, стараясь быть самым приветливым членом экипажа. Проводя много времени на имитаторах, в полетах на Т-38, в гидробассейне и выполняя более рутинные операции в офисе, астронавты становятся членами одной большой семьи. Однако этот экипаж сам по себе особенный: сплоченный, всегда жизнерадостный, ему бывает трудно проигнорировать шутку и сосредоточиться на том, что надо делать в данный момент. Поскольку Пэмбо по уши занята руководством этой талантливой, но иногда неугомонной и постоянно отвлекающейся командой, я, как человек, у которого за спиной больше полетов, должен помогать ей держать ребят под контролем. Но правда в том, что даже мне тяжело все время казаться серьезным и сосредоточенным на основном вопросе, когда вокруг отпускают шуточки.

Типичный вопрос от Флэмбо: «Это скафандр полнит меня в бедрах?»

«Нет, это твоя толстая задница его распирает», – стандартный ответ от экипажа STS-120.

Я думаю о прекрасной машине, находящейся в отсеке полезной нагрузки нашего шаттла: модуль «Гармония» должен стать нервным узлом космической станции, связывая европейский и японский лабораторные модули с помощью своих 6 единых причальных механизмов CBM (Common Berthing Mechanisms) и 4 стоек, обеспечивающих подачу электроэнергии и обработку электронных данных. Следует также учитывать 2700 кубических футов (76,6 кубических метров), которые «Гармония» добавит к жилому объему станции, увеличив последний почти на 20 % – с 15 000 до почти 18 000 кубических футов (с 425,6 до 510,7 кубических метров). После успешного ввода модуля в строй NASA будет считать, что все запланированные компоненты станции, созданные в США, находятся в рабочем состоянии. Я чувствую острую боль, когда вспоминаю скринсейверы с обратным отсчетом до ввода в строй американского сегмента, которые были на экранах наших компьютеров до трагедии «Колумбии» и какое сильное давление оказывалось на нас сверху, чтобы в срок добраться до этой важной вехи.[308]

Из-за доставки «Гармонии» и перемещения фермы P6 объем работ для одной миссии кажется неподъемным, и для нас установлен очень напряженный график. Мой личный красно-бело-синий блокнот с тремя кольцами, который должен освежить память, заполнен подробными заметками и напоминаниями, сделанными в последнюю минуту.

Дерзай. Для этого ты и предназначен.

За несколько минут привыкнув к условиям невесомости, экипаж приступает к работе, превращая наш ракетный корабль в орбитальную верфь. Пэмбо, Замбо и Стеф заняты на летной палубе перенастройкой режимов двигателей, систем жизнеобеспечения и компьютеров шаттла, а остальные плавают в море тыквенно-оранжевых противоперегрузочных костюмов и их переносных вентиляторов, ноутбуков и кабелей.

Первые и последние дни любой миссии всегда самые суетливые. Их проводишь, имея перед глазами бесконечный список дел, которые, как кажется, необходимо выполнить за мгновение ока. Сохранять все под контролем в невесомости – непростая задача, особенно если не привязывать или не приклеивать на липучку то, с чем работаешь. Если что-то уронил в кабине, то в следующий раз увидишь это дня через два на решетке салонного воздухоочистителя, известного как «Бюро находок».

Первая ночь в космосе. После того, как я залез в спальный мешок и застегнул его на молнию, прикрепившись застежкой-липучкой[309] к потолку средней палубы, требуется некоторое время, чтобы заснуть. Мы выполнили почти все, что планировали, а затем и кое-что сверх плана, но это был беспокойный и напряженный день. Наконец я задремал. Иногда мне снятся сны о космосе, и сегодня одна из таких ночей.

Я повис на высоте 250 миль над Атлантическим океаном, и могу слышать успокаивающий звук вентилятора, надежно подающего кислород и помогающего контролировать влажность и температуру в скафандре. Несмотря на то, что мы находимся в космическом вакууме, вопреки распространенному мнению, никакой тишины нет, и мы всегда благодарны этому обнадеживающему гулу в наших скафандрах. Я полностью погружен в работу. При последнем повороте болта, удерживающего две огромные фермы, динамометрический ключ размером с хоккейную клюшку щелкает, чтобы я убедился, что болт накрепко затянут. Все так, как мы с Уилсом не раз делали на тренировках в бассейне!… Быстро смотрю на дисплей управления в передней части скафандра, чтобы оценить точный уровень углекислого газа, запас кислорода и напряжение аккумулятора.

«Ребята, посмотрите! Италия в направлении на три часа!», – говорит Паоло, астронавт из Милана.

Несколько мгновений спустя, проходя над проливом Босфор, я улыбаюсь, когда ловлю несколько случайных фрагментов турецкой музыки на ультравысокочастотный радиоприемник своего скафандра. Не думаю, что буду скачивать что-то подобное из iTunes, когда вернусь домой… Время заканчивать выход. Спустя 8 с лишним часов, проведенных в скафандре, мой желудок мне мстит, и я с нетерпением жду момента, когда смогу вонзить зубы в завернутый в лепешку-тортилью термостабилизированный бутерброд со стейком и регидратированный и восстановленный водой креветочный коктейль с большим количеством хрена (чтобы прочистить пазухи носа). Поверьте мне, на вкус это гораздо лучше, чем на цвет.

И тогда происходит это: свирепый выплеск кинетической энергии – возможно, всего лишь небольшая шайба или даже жалкий клочок краски с отработавшей ракетной ступени, запущенной десятилетия назад – поражает левый рукав моего скафандры. Яркая вспышка света, жгучая боль, а затем мой скафандр мгновенно сгорает в маленьком облаке кислорода, ограниченного объемом самого скафандра, но находящегося под высоким давлением.

Так и не узнаю, что за фрагмент космического мусора вонзился в мой скафандр со скоростью в 25 раз быстрее звука: после второго взрыва (полыхнули остатки кислорода в баллонах на спине) человек – я – погибает в одно мгновение.

Просыпаюсь от того, что сердце выпрыгивает из груди. Представляю себе виновника катастрофы – космический мусор. При взаимодействии силы тяжести и аэродинамического сопротивления верхних слоев атмосферы крошечный обломок проделал свой неумолимый путь домой – мягко, но настойчиво стремясь к центру Земли с силой, впервые наблюдавшейся Галилеем, а затем описанной в универсальном законе тяготения Ньютона в 1687 году. Хотя чешуйка краски меньше и легче почтовой марки, кинетическая энергия, порожденная скоростью ее движения вокруг планеты, делает из нее убийцу, особенно когда она вступает в контакт с кислородом из моего скафандра, легко воспламеняющим все, что угодно.

Этот кошмар – совсем не то, на чем я когда-либо останавливался на несколько мимолетных мгновений перед выходом в открытый космос. Невозможно сосредоточиться на том, чего нельзя контролировать. Вместо этого я предвосхищаю все детали того, что на самом деле собираюсь сделать, и сделать отлично. Все это крутится в голове, заглушая неудобные и непродуктивные мысли, которые могут вызвать неуверенность на следующий день, когда все это действительно будет иметь значение. Это не просто бравада, которая заставляет астронавтов упорядочить свои действия: свой путь к успеху обязательно надо «увидеть», дабы в процессе подготовки развить уверенность и готовность справиться с подавляющим большинством рисков, с которыми придется столкнуться. Я учитываю определенные риски, отправляясь в космос, но я бы не согласился игнорировать опасность, если бы не видел в своих действиях огромную ценность для всего человечества.

Легендарный астронавт Гас Гриссом, командир миссии «Аполлон-1», выразил это состояние лучше всего: «Если мы умрем, мы хотим, чтобы люди приняли это как неизбежность. Мы делаем дело, сопряженное с большим риском, и надеемся, что если что-то случится с нами, это не задержит программу. Завоевание космоса стоит риска».

В результате в космосе оказалась 21 тысяча искусственных объектов, включая ступени ракеты, головные обтекатели и прочее, которые были занесены в каталог и отслеживаются радиолокационной сетью ВВС США.[310] Но эта сеть может обнаруживать только фрагменты размером более 3–4 дюймов. Остальная мелочь, такая как болты, металлические шайбы, сколы краски и даже мелкая пыль и частицы от выхода из строя, столкновений и взрывов космических объектов (в том числе при авариях ракет), исчисляется миллионами и миллионами.

К счастью, до сих пор ни один человек в космосе не был убит пулей, относящейся к разряду микрометеоритов и орбитального мусора MMOD (Micrometeoroid and Orbital Debris). Но эта ужасная возможность проникала в мою голову перед каждым из 7 выходов. Все очень серьезно. После каждой миссии шаттлы возвращались с вмятинами во внешних плитках и иллюминаторах, образовавшихся в результате столкновений с мелкими обломками, летевшими со скоростью 1000 миль в час, часто в противоположном челноку направлении.

Однако это лишь одна из опасностей, с которыми придется столкнуться в этой миссии. Но когда протираю глаза и собираюсь выплыть из спальника и приготовить себе чашку крепкого кофе «Кона», улыбка возвращается на мои губы: «Ну и что? Просто еще один день в офисе».

В космосе.