Я подарю тебе свое разбитое сердце

Глава двадцать первая. Свой среди чужих

Стефан

Меня начали мучать кошмары. Самые ужасные из всех. Те, где я умираю. Иногда быстро и безболезненно, а иногда медленно и мучительно. И эти кошмары самые ужасные, потому что в них я проживаю все то, чего боюсь на самом деле. Раньше я не понимал, насколько ужасно просыпаться посреди ночи в холодном поту, жадно глотая воздух в надежде издать еще один вздох. Думаю, многое идет из моей головы. Я так часто думаю о болезни и смерти, что теперь она преследует меня и во снах. Как мне от этого избавиться? Я не знаю.

Помогите.

Субботний день с самого утра обещал быть хорошим. Во-первых, сегодня заканчивается первый этап моего лечения. Мне устранили лейкемические клетки из крови и костного мозга, так что теперь меня ждет неделя восстановления. Чувствую ли я себя лучше? Определенно, да. Внешне я все еще выгляжу плохо, но не настолько, чтобы мне не хотелось смотреть на свое отражение в зеркале. Всю ночь я думал о том, что делать с Милс. Как мне созвониться с ней по видеосвязи со своей лысой головой. Сначала я хотел отпроситься на пару минут на улицу и скрыть голову под капюшоном или шапкой, но я знал, что мне откажут, так как у еще слишком слаб, поэтому мне не пришла идея лучше, чем надеть парик. Вчера вечером, перед тем как Линда собралась домой, я попросил ее зайти в несколько магазинов и купить несколько париков, дал ей денег и рассказал о предпочтениях. Она смотрела на меня с глазами полными непонимания, но все же согласилась выполнить мою просьбу. Утром она зашла в палату и протянула пакет, в котором лежало пять разных париков. Кажется, они были сделаны из настоящих волос, потому что они не были похожи на солому у кукол.

— Зачем тебе это? — спросила девушка.

— Не хочу показываться своей девушке в таком виде, — я показал на голову.

Линда несколько минут молча на меня смотрела, а затем развернулась и направилась к двери.

— Ты такой баран, — произнесла она и вышла в коридор.

Я не мог с ней поспорить.

Во-вторых, сегодня будет развлекательный вечер, на который она меня пригласила. Несмотря на то, что я в больнице лежу уже чуть больше месяца, я знаком здесь далеко не со всеми. Доктор Бэрроуз и Линда в голос твердят мне, что мне необходимо общение, чтобы я как-то мог отвлекаться от того, что со мной происходит, поэтому я с радостью согласился пойти. Встреча запланирована на семь часов, сразу после ужина.

И, в-третьих, мне сказали точные даты моего пребывания здесь. Еще полтора месяца. Всего полтора месяца, и я наконец увижу Мили. Смогу прижать ее к себе так крепко и поцеловать так нежно.

Моя девочка… Я скоро буду дома…

После завтрака до самого обеда я был в своей палате. После препаратов на меня накатила сильная усталость, поэтому несколько часов я просто проспал. Далее я читал и немного поработал за ноутбуком.

Ближе к ужину мне мне захотелось сходить на первых этаж и купить газированную воду, поэтому я накинул на себя халат и вышел из палаты. В коридоре так и продолжали ходить люди, некоторые пациенты сидели в инвалидных креслах и жалобно смотрели по сторонам. Я завернул за угол, за которым находилась лестница, и увидел вдалеке Клариссу, стоящую около пожилой женщины, сидящей в инвалидном кресле. На вид ей было лет восемьдесят. Ее лицо было закрыто руками, плечи тряслись, а из уст доносились тихие стоны вперемешку с плачем.

— Когда ты уже встанешь на ноги, старая дура! — женщина пнула коляску ногой.

Слезы старой женщины катились по её щекам. Я мог видеть, как её дрожащие губы немо шептали о помощи. Что она испытывает? Чувство стыда, унижения, полной утраты контроля над своей жизнью? Я был поражён тем, насколько глубоко такое поведение может уничтожить человеческую душу. Разве это не тот самый момент, когда мы должны быть более человечными, чем когда-либо? Кларисса стояла рядом, с ухмылкой на губах, подобно хищнику, наслаждающемуся своей жертвой. Ее голос звучал остро и пронзительно, как скрипка на самом высоком регистре. Каждый ее выкрик, каждое оскорбление сбивало с толку. Мой разум наполнился яростью и растерянностью. Невозможно было понять, как кто-то может так жестоко обращаться к страдающему человеку.

— Когда ты сдохнешь, никто даже не придет на твои похороны! У тебя никого нет, потому что никому не нужна обуза!

— Прошу…, — прошептала пациентка, хватаясь за сердце.

Я двинулся к ним. Кларисса, заметив меня, сразу побелела, понимая, что я видел происходящее.

— Ты что себе позволяешь?! — я не собирался переходить на «ты», но в данном случае мне было все равно.

— Я… Что ты здесь делаешь, Стефан? Это крыло не для прогулок!

— Я спросил тебя: какого черта ты творишь?!

Я присел на корточки и заглянул в глаза несчастной бабушки. Ее губы дрожали, а веки были полуоткрыты. Она боролась за свою жизнь, не желая покидать этот мир, поэтому я довольно резко оттолкнул медсестру в сторону и повез пациентку в главный холл.

— Эй! Тебе не положено…

— Заткнись!

В большинстве случаев я старался быть тем человеком, который излучает доброту и понимание. Я верил, что мир можно изменить, если относиться к людям с теплотой и уважением. Вспоминаю, как часто улыбка на моём лице становилась ответом на чужие проблемы. Но иногда, как ураган, на меня накатывали гнев и несправедливость. В такие моменты я словно терял связь с собой. Всё, что я считал важным — терпимость, забота, понимание — таяло, как утренний туман. И тогда меня охватывало отчаяние, которое трудно описать. Как можно оставаться спокойным, когда за твоими плечами слышится смех над слезами другого? В таких моментах бесчеловечность проникала в мою душу, и внутри разрывалось всё. Почему люди не понимают, как их слова и поступки могут причинить боль? Я иногда чувствовал, что гнев становится краеугольным камнем, на который опирается моя мораль. Но в эти минуты, когда я терял контроль, я не превращался в монстра. И сейчас я не смогу сдержать его в себе.

— ПОМОГИТЕ!!! ЕЙ ПЛОХО!!! ВРАЧА!!! — кричал я.

Мне навстречу бежали другие медсестры. Из своего кабинета вышел мистер Бэрроуз. Он быстро позвонил кому-то, а затем подбежал к нам.

— В операционную ее! — скомандовал он.

Медсестры кивнули и так же быстро повезли ее к лифту для персонала. Мой лечащий врач поблагодарил меня, а затем пошел следом за ними. Все в коридоре смотрели на меня, а мне от этого было некомфортно. Из какой-то палаты вышла Линда. В ее руках было дезинфицирующее средство. Я поймал ее взгляд и на себе ощутил, как сильно у нее заболело сердце.

Честно говоря, после происходящего я думал, что развлекательный вечер отменят или перенесут на другой день, но нет. Мы поужинали и собрались в комнате отдыха. Медбратья расставили столы, на каждый из них они поставили по большому самовару с крепким чаем, а также нарезала фрукты и разложили по мискам печенье. В комнате собралось человек пятнадцать, и все они были разных возрастов: от детей десяти лет до пожилых людей. Я даже не знал, что в отделении есть ребята моего возраста и младше. Наверное, потому что они практически не выходят из своих палат.

Пока я помогал с приготовлениями, Линда рассказала мне о женщине, которую увезли в операционную. Ее зовут Джиджи Барнс, у нее последняя стадия рака сердца. Ей, как я и думал, было восемьдесят семь, и у нее не было никого. Прямо как у мистера Шена, по которому так сильно плакала Линда. Долгое время женщина не разговаривали, многие даже думали, что она немая, но на самом деле она просто не хотела. Наверное, она потеряла веру и надежду еще в тот день, когда ей сказали, что ей осталось жить максимум месяц.

— Вот в моей молодости не было этих ваших гаджетов! Мы приглашали дам на свидания вживую! Ну что за молодежь пошла…, — ворчал один из пациентов, когда медбрат сказал, что девушка, которой он добивался несколько месяцев, наконец сказала «да».

— Дедуль, в Ваше время много чего не было. А сейчас на дворе двадцать первый век! — хихикнул парень.

— А замуж ты ее тоже будешь приглашать по этому вашему интернету? — в разговор влезла Селин Буэр, пожилая женщина, которую все в нашем отделении знают, как самую веселую и бойкую женщину.

— Они еще даже на свидание не сходили, а Вы уже их сватаете, ну вы даете, — рассмеялась Линда, протягивая маленькой девочке сушку.

— А что? Мой муж, между прочим, сделал мне предложение через три месяца после знакомства! И мы прожили вместе счастливых шестьдесят лет!

— А сейчас Вам сколько? — спросил мальчик.

— Как некультурно, молодой человек! Такие вопросы дамам не задают!

— Дамам? Ну Вы же бабуш…

— Питер! — шикнула Линда, но миссис Буэр только рассмеялась. — Мне семьдесят девять! — гордо произнесла она.

— Вы вышли замуж, когда Вам было девятнадцать? — спросил я.

— Все верно! Мой дорог Льюис был смыслом моей жизни. Мы познакомились в университете, случайно столкнувшись в библиотеке, и с тех пор не расставались ни на минуту до тех пора, пока смерть не забрала его. Завтра будет ровно год.

— Соболезную, — произнес я.

— Спасибо, мальчик мой. А у тебя есть любовь?

Ну опять…

— Да.

— Она приезжает к тебе?

— Нет, она в Сиэтле.

— Что это за девушка-то такая, которая не может приехать к тебе, ты же болен! — влез другой дедушка, имени которого я не знаю.

— Я не сказал ей, что у меня рак.

Несколько пар глаз устремились на меня. Некоторые смотрели с непониманием, некоторые с сожалением. Здесь каждый верит в то, что любовь способна спасти жизнь, поэтому каждый старается ухватиться на человека, которого они любят. Все, кроме меня. Я хочу для своей девочки долгой и счастливой жизни.

— Как так? — спросил другой медбрат.

— Вот так. Я сказал, что уехал по работе. Мы созваниваемся, но на этом все.

— Так ты тоже из Сиэтла? — спросил Питер.

Я кивнул.

— Ты делаешь неправильный выбор, мальчик мой, — заключила миссис Буэр.

Линда, словно почувствовав мой дискомфорт, сменила тему. И теперь они делились веселыми ситуациями из жизни, а я сидел и смотрел в окно. На улице шел снег. Наступил первый месяц зимы, а я думал о Мили.

Я часто представлял, как выглядит ее жизнь без меня. В ней нет боли, нет слез и, что самое важное, нет чувства утраты. Я видел, как она загорается светом, когда мы находимся вместе. Как она смеялась над моими шутками, даже если они были не совсем удачны. Я хотел сохранить этот свет, растянуть эти мгновения счастья, как тонкую нить, чтобы она никогда не обрывалась. Иногда, когда она задавала вопросы о моем здоровье, я ловил себя на мысли, что необходимо быть осторожным в ответах. Будто бы в этих словах таится опасность, которая может разрушить все, чего мы достигли. Я обманывал не только ее, но и себя, питая надежду, что справлюсь с этим — что в итоге меня ждет удачный исход. Возможно, это было наивно, но мне так хотелось верить в светлое будущее. Но каждый раз, когда я видел ее улыбку, меня охватывало чувство вины. Секрет, как тень, следовал за мной. Я не позволял себе принимать близко к сердцу мысли о будущем, потому что они всегда заканчивались скорбью. Я был героем в своей собственной жизни, отказываясь признать, что даже герои могут упасть. Но чем больше я искал оправдания на языке рассуждений, тем сильнее мои эмоции противопоставляли меня этому тщеславию. После слов пожилой женщины я задумался: правильно ли это — беречь Милс от правды, когда, возможно, это может помочь нам обоим? Я понимал, что, скрывая эту часть себя, я изолировал ее и отчасти отдалял.

Громкий смех детей стих, когда в палату вошел мистер Бэрроуз. С момента начала операции прошло два часа, может чуть больше. Выражение лица мужчины говорило само за себя.

Еще один человек покинул этот мир.

Мои мысли замерли, и, казалось, мир остановился на мгновение, когда я встретился со взглядом мужчины. Он произнес сначала не слова, а звук, как будто вся боль, что сжала его сердце, вырвалась в наружу. Он сдерживал себя, но я заметил, как губы дрожат, когда он начал говорить.

— Мы сделали все, что смогли, — произнес он со слезами на глазах.

Повисла тишина.

Он обнял себя руками, словно так пытался укрыть себя от света, в котором не было места для радости. Я вспомнил ту старую женщину, которую спас из рук Клариссы. Ее глаза, полные пережитой боли, слезились. Она боролась. Она не сдавалась. И вот теперь, когда ее уже не было, что значили все те бесконечные дни борьбы, если они ни к чему не привели? Это было жестоко. Внутри меня все перевернулось. Я чувствовал, как холод пробежал по спине. Смерть здесь, рядом с нами. Всегда, кажется, только на шаг впереди, забирая тех, кто не успел сказать «прощай», не успел увидеть, как светит солнце или как падает первый снег. Слёзы врача, его глубокая скорбь и бессилие были для меня отражением реальности, в которой мы все существуем. Мы святые мечтатели, разрываемые на части между любовью и страстью к жизни — и тем мрачным тенью, что рано или поздно коснется каждого. Мы все находимся в этой бесконечной игре, где ставки слишком высоки, и одна ошибка может стоить всего, что у нас есть.

Я не знал, что сказать. Мой собственный страх и горе смешивались с тяжелым грузом его потери. Он потерял не только пациента — он потерял частичку себя, своего опыта, своей преданности. И я понимал, что, несмотря на все наши усилия, мы не всегда можем спастись. В этот момент, глядя на врача, я понял, что Милисента должна знать правду. И я скажу ей. Скажу сегодня.

Врач ушел, оставив нас одних. Я оглядел всех присутствующих. В глазах каждого были слезы. Слезы о еще одной потерянной жизни.

Все разошлись по своим палатам. В отделении была тишина. Стрелки на часах показывали девять вечера. потихоньку все ложились ко сну. Линда зашла ко мне после того как сделала обход. Она принесла мне минеральную воду и чистое полотенце. Она молчала. И это молчание было таким тяжелым, что оно сдавливало грудь.

— Завтра прощальный день, — прошептала она.

— Понял, — ответил я.

— Спокойной ночи, — она ушла.

Я еще несколько минут смотрел на закрытую дверь. Свет в коридоре погас. Я написал родителям несколько сообщений, сообщил о своем самочувствии. Затем написал Стивену, с которым мы не общались уже несколько дней. А затем написал Мили. Она прочла мое сообщение сразу.

Милс: «Прости, сегодня не получится поболтать. Меня попросили выйти в ночную смену. Ты как?»

Как я? Я сам не знаю. Я устал.

Я устал… устал… устал…

Стефан: «Лучше. Мили, нам надо серьезно поговорить».

Несколько секунд сообщение висело прочитанным. Вероятно, она боялась этого предложения, потому что, как правило, когда такое пишут, это означает, что его отправитель хочет расстаться, но нет. Я ни за что не брошу ее. Даже если буду под дулом пистолета.

Милс: «О чем?»

Стефан: «Это лучше обсуждать не по переписке. Созвонимся завтра?»

Милс: «Стефан, не пугай меня! В чем дело?!»

Я тяжело выдохнул.

Стефан: «Я в больнице. Все остальное расскажу завтра».

Но не тут-то было. Она сразу позвонила мне. И не просто позвонила по телефону, а позвонила по видеосвязи. Я принял вызов, но камеру пока включать не стал.

— Стефан! Что значит ты в больнице? Тебе стало хуже? Включи камеру!

— Милая, тише. Здесь все уже спят.

— Стефан, я не успокоюсь, пока не увижу твое лицо, — я слышал, что ее голос был на грани истерики.

Я поджал губы. Включил фронтальную камеру. Когда взгляд Милисенты упал на меня, я почувствовал, как в груди заполнилась пустота. И вот она, ее удивление и мгновенное понимание — без слов. Её лицо застыло в выражении шока, губы слегка дрожали, а глаза, некогда полные жизни и радости, теперь будто покрылись серой пеленой. В каждом моргании ее глаз я ощущал, как её сердце разбивается на мелкие кусочки. Милс всегда искала счастья, как солнечный лучик в пасмурный день. Теперь же этот луч, казалось, затушили мрак моего диагноза. Я чувствовал, как мое сердце наполняется невыносимой болью от осознания того, что моя болезнь уже повлияла на неё и, возможно, изменит её жизнь навсегда.

— Это то, о чем я думаю? — прошептала она. Я кивнул. — Почему? Почему ты не сказал мне?! Ты не… Ту не мог скрывать такое… от меня…

Я пытался сказать ей что-то обнадёживающее, но слова не приходили. Вместо этого я видел, как её плечи сжались, она попыталась сдержать слёзы, но это лишь усилило мою боль. Я понимал, что мне нужно быть сильным. Для неё. Для нас обоих. Но как можно быть сильным, когда внутри всё разрывается на части? Она не выдержала. Из ее глаз полились слезы, а из горло вырвался такой пронзительный крик, от которого я забыла как дышать. Сердце сжималось от чувства вины. Я не хотел быть причиной её слёз. Не хотел, чтобы она трудилась из-за меня. Я представлял, как её душа страдает.

— Я думал, что так будет лучше для тебя. Я не хотел быть тяжелым бременем, которое ты будешь нести на себе все эти месяцы.

— Бременем?! БРЕМЕНЕМ?! Стефан, это как раз та ситуация, когда я должна быть рядом! Яобязанабыть рядом!

— Я умоляю тебя, не плачь…

Но он этого она начала плакать еще сильнее. Я просто дал ей время. Мы просидели так час, если не больше, прежде чем она смогла взять себя в руки, и тогда я рассказал ей обо всем, что со мной произошло за эти полтора месяца. Рассказал, как узнал о болезни, как приехал сюда, как наблюдал за другими больными, как видел слезы персонала, когда они понимали, что не смогли спасти жизни. Я рассказал ей, что у меня закончился первый этап лечения, и сейчас я чувствую себя намного лучше.

— Осталось полтора месяца, милая. Я скоро буду дома. Клянусь, мне лучше. Я справлюсь.

— Ты не должен справляться с этим в одиночку, Стефан. Это неправильно… Я приеду к тебе, — заключила она. — Я приеду к тебе на следующие выходные. И даже не думай со мной спорить!

— Я и не думал, — тихо рассмеялся.

Мы разговаривали полчаса. Затем к ней привезли сбитую кошку, и она ушла, сказав мне на прощание, как сильно меня любит.

С той секунды я понял, что открыться — значит не только говорить о своих страхах и слабостях, но и дать Милс возможность разделить со мной этот тяжёлый путь. Теперь это был не просто мой бой, это был наш бой. С этого момента две жизни переплелись так, как никогда прежде, и я ощутил, что в её желании поддержать меня скрыта невероятная сила.

И эта сила спасет мне жизнь.