Загадка угрюмой земли

Глава 14

Спина русского старшины в линялой гимнастерке маячила прямо перед их глазами, но обер-лейтенант Шорнборн, переглянувшись с Шеффером, дал знак егерям – не стрелять! По всему выходило, что старшина сел под этой елочкой вовсе не для того, чтобы смастерить, как выражаются русские, «самокрутку». Аккуратно оторвав полоску бумаги, он что-то торопливо писал на этом клочке, часто слюнявя химический карандаш. Надо полагать – не письмо своей невесте.

Около часа тому назад они укрылись неподалеку от обрыва, оставив пару егерей в засаде. Хоффман и Шмидт сразу взяли русского в оборот и словно зайца гоняли его по лабиринтам. Судя по эху выстрелов, доносившихся временами из подземелья, они почти загнали его. Но когда выстрелы смолкли, то из расщелины показалась вдруг… чумазая физиономия этого живучего старшины! В егерях взыграло чувство мести, но Шорнборн предложил Шефферу не трогать русского, а проследить за его действиями. Наблюдая за ним, они вполголоса прокрутили все возможные гипотезы и остановились на одной, весьма не глупой мысли…

Старшина не заставил себя долго ждать. Он привязал записку к елке, закинул за спину трофеи и двинул в путь. Шеффер с Шорнборном под недоуменные взгляды своих солдат долго следили за коренастой фигурой старшины, пока он не исчез за очередным поворотом.

Шорнборн опять оказался прав, и все остальные убедились в том, что прав был и старый тибетец, уверявший, что за ними почти от самой линии фронта следует враг. Из записки русского старшины явствовало, что над проектом «Лапландия» нависла серьезная опасность. Об этом же кричала и белая ленточка, которой старшина пометил место нахождения записки. Скорее всего, так он метил весь свой путь сюда, и русские наверняка уже где-то поблизости. И тогда…

Штурмбаннфюрер Шеффер опустил бинокль:

– Вилли! Нужно похоронить все их следы здесь до того времени, когда вермахт водрузит на этих вершинах свои штандарты…

…Маршрут русской экспедиции академика Барченко, по которому еще в сороковом его провел геодезист Чапыгин, обер-лейтенант Вильгельм Шорнборн помнил превосходно. И теперь год спустя, после того как они благополучно преодолели передовую русских, он уверенно вывел группу Шеффера к одному из входов в древнее хранилище. Этот лаз под круглой сопкой выглядел на вид ничем не лучше брошенной лисьей норы, но обер-лейтенант знал, чем взять трепетные сердца берлинских красоток.

Проследив за тем, как его егеря отволокли в сторону камень, прикрывающий «лисью нору», он уселся на него, держа в руке ивовый хлыстик, и под аплодисменты егерей принял горделивую позу перед фотокамерой. Дело теперь было за тибетцем, но у старого Бодцана, оказавшегося перед лазом в подземелье, вдруг побелело лицо, и он в страхе попятился:

– Майтрейя…

Плоское лицо монаха, прежде всегда невозмутимое и гладкое, как речной голыш, исказил ужас. Бодцан бросился к Шефферу и, едва шевеля дрожащими губами, принялся о чем-то просить его. Но пока Шеффер разбирался в мешанине из немецких слов и тибетского наречия, обер-ефрейтор Фридрих Мольтке, непрошибаемый разговорами о каких бы то ни было чудесах, презрительно хмыкнул в ответ на стенания монаха:

– Позвольте мне, господин штурмбаннфюрер? У меня на каждую «Майтрейю» кое-что припасено!

И не успел Шеффер предостеречь ретивого тирольца, как Мольтке шмыгнул в проход. То, что произошло далее, ввергло всех в ступор. С диким ревом Мольтке выскочил из лаза. С выпученными от ужаса глазами он рванул на себе комбинезон и, никого не видя на своем пути, помчался в лес. И неизвестно, чем бы все это закончилось для него, если бы не сохранивший самообладание его земляк Отто Баумбах. Грузной тенью он метнулся к обер-ефрейтору, сшиб его своей массой и стал удерживать рвущегося из рук тирольца. Подоспели Шорнборн с егерями, они скрутили Мольтке, удерживая того в безумном припадке.

Но тут над ними монотонно забубнил старый монах, и Мольтке понемногу затих. Под монотонную песнь монаха черты лица обер-ефрейтора разгладились, а безумный оскал уступил место выражению покойно спящего человека. И тогда Бодцан склонился и с громкими восклицаниями хлопнул над его лицом ладонями.

Мольтке открыл глаза. Увидев сгрудившихся вокруг своих товарищей, он двинул кадыком и прохрипел:

– Что это… со мной?

Вместо ответа Шеффер вынул из кармана плоскую фляжку и отвинтил пробку:

– Глотни-ка, дружок.

Мольтке поперхнулся горячительным напитком и закашлялся, но коньяк сделал свое дело. Щеки обер-ефрейтора порозовели, а вскоре он сам встал на ноги. Как оказалось, после чудодейственного пробуждения он ничего не помнил из того, что произошло минутами ранее. А услышав от товарищей, что с ним случился тепловой удар, Мольтке недоверчиво скосил глаза и, поймав взглядом взгляд доброжелательно кивнувшего ему обер-лейтенанта, вздохнул спокойнее и заставил себя прислушаться к словам Бодцана.

Старый тибетец, неизмеримо возвысившийся в глазах всей группы, с этой новой для себя высоты воодушевленно принялся пояснять, что именно от этого лаза и начинается путь в опочивальню Майтрейи, грядущего Учителя всего человечества. Немедленная смерть и забвение ждут всякого, кто осмелится только сунуться в это священное место. И уходить отсюда нужно немедленно, пока Ассури, стоявшие на страже покоя Майтрейи, вконец не рассердились и не отдали их черной богине Кали! И если ранее у большинства егерей упомянутые монахом имена ничего, кроме снисходительной улыбки вызвать не могли, то теперь, после случившегося с Мольтке, желающих поспорить не оказалось.

Под руководством обер-лейтенанта они разыскали заложенную неподалеку закладку и извлекли оттуда девять плоских ящиков со взрывчаткой. Еще в Берлине штандартенфюрер Зиверс требовал соблюдения непременного условия – все входы в подземелье должны быть подготовлены к взрыву. Шорнборн снарядил взрывателями два ящика и распорядился замаскировать их рядом с лазом. Остальные они взвалили на плечи и двинулись к Нинчурту, где к их приходу группа обер-фельдфебеля Хольца должна была оборудовать лагерь.

Обратный путь они преодолели на одном дыхании, но по прибытии на Нинчурт их ждал еще один удар. Обер-фельдфебель Хольц по совету Шорнборна выбрал для лагеря один из гротов под нависшим снежником. Но основательно подтаявший за лето снежник накопил в себе такую массу, что рухнул с частью скалы внутрь грота, навсегда похоронив под собой устроенный там лагерь. Они ничем не смогли помочь попавшей в беду группе Хольца. Куски скальной породы вперемежку с глыбами грязного льда забили грот доверху и спаялись единым месивом так, что расчистить все это было теперь не под силу и роте саперов.

Гибель боевых товарищей выбила из колеи неустрашимых егерей, и Шорнборн вместо жесткого дисциплинарного воздействия лично поднес каждому из них по стаканчику неразбавленного рома. А потом вслед за Бодцаном они спустились на широкий уступ под обрывом, где находился вход в подземелье. На этот раз Ассури прониклись к увещеваниям старого монаха и не стали чинить препятствий. Но как только они вошли внутрь, Бодцан что-то гортанно проговорил штурмбаннфюреру.

Шеффер удивленно поднял брови. От Шорнборна не ускользнуло изменившееся лицо штурмбаннфюрера.

– Что случилось, Эрнст?

– Вилли, наш приятель утверждает, что в двадцати шагах отсюда залег вражеский воин.

– Вот как?! Он… один?

– Да, Бодцан клянется, что он там один. Хотя что это для нас меняет? Мы теперь в мышеловке – он перещелкает нас на этом уступе по одному, как куропаток!

Но Шорнборн словно и не замечал озабоченности штурмбаннфюрера. В его голове оформлялась в достойные облачения великолепная идея.

– Штурмбаннфюрер, а зачем нам торопиться с выходом? Не лучше ли будет позволить этому русскому самому сюда наведаться?

– Завлечь русского в подземелье и оставить здесь навсегда, обрубив тем самым все следы? Браво, Вилли!

Заложив у входа взрывчатку, они оставили в засаде двух бывалых егерей, Хоффмана и Шмидта, и двинулись в путь. Автоматные очереди до них донеслись, едва они преодолели первый десяток метров по лабиринтам подземелья.

– Это Хоффман и Шмидт!

– Они заманили русского в ловушку! – Егеря оживились и стали прислушиваться к доносившимся отголоскам боя. Похоже было, что русский экономил патроны, потому что пистолетный выстрел хлопнул всего раз, а все остальное время стрекотали автоматы Хоффмана и Шмидта. Но вот и их выстрелы смолкли.

– Погасить фонари!

Шепот Шорнборна подействовал магически, их тут же окружила темнота. Лишь откуда-то от бокового ответвления лился неясный свет. Оттуда доносились какие-то странные звуки.

Егеря вытянули головы. Кто-то бежал к ним, шлепая босыми ногами. Шорнборн приложил палец к губам, и тут же они увидели русского! Его силуэт мелькнул в отсвете бокового туннеля. Шорнборн вскинул руку, но в этот миг со стороны русского ярко расцвела вспышка, и громкий хлопок пистолетного выстрела заставил всех упасть на пол. Пуля ударила где-то рядом, во всяком случае, все услышали отчетливый металлический лязг. Но когда они вскочили на ноги, русского и след простыл.

– Майн гот!..

Возглас Отто Виртбаха содержал в себе столько боли, что и Шорнборн, и Шеффер, не сговариваясь, включили фонари и повернулись к радисту.

Виртбах держал в руках снятую с плеч рацию, ощупывая входное отверстие пули.

– Проклятие…

– Одним-единственным выстрелом?!

– Отто! Забирайте ее с собой, потом на свету поглядим. А сейчас нужно поскорее идти дальше, мы потеряли уйму времени!

Они собрались и продолжили путь в глубь подземелья. Все они имели немалый боевой опыт, а кое-кому доводилось видеть и тайные ходы под дворцовыми покоями как древних, так и ныне здравствующих представителей королевских династий. Вот так же с фонарями они блудили в запутанных лабиринтах во французской провинции Бордо, где таких подземелий во множестве было устроено почти под каждым замком.

Но все это не шло ни в какое сравнение с теми ощущениями, что они испытывали под древними сводами этих лабиринтов. Здесь постоянно казалось, что за ними неотлучно кто-то наблюдает. Причем ощущение это было тягостным, оно шло откуда-то сверху, забиралось за воротник и ледяным прикосновением холодило спину. Надо ли говорить, что за каждым боковым ответвлением им чудилось появление тех самых бестелесных существ Ассури. По утверждению старого монаха, эти существа, испив всю энергию непрошеного гостя, возникают затем, приняв очертания своих убитых жертв, и горе тому, кто ослабеет духом, увидев в воздухе их призрачные очертания.

Вначале шедшему впереди все тому же обер-ефрейтору Мольтке показалось, что впереди в отсветах их фонарей мелькнула какая-то крупная тень. Однако уже через десяток шагов, когда из проема дальнего бокового ответвления выплыли и уставились на них горящие желтые глаза, они все замерли, парализованные липким всепоглощающим чувством страха. Несколько долгих мгновений никто и вздохнуть не смел, а затем глаза вдруг исчезли так же внезапно, как и появились.

Первым очнулся Шеффер. Он вскинул было руку с фонарем, но Бодцан кинулся к нему и снова что-то залопотал на родном языке, предостерегающе указывая в боковое ответвление. Несколько раз прозвучало слово «ракшаса!».

– Ты в этом уверен, Бодцан?! – На лице штурмбаннфюрера отразилось крайнее удивление. – Ракшасами на Тибете называют злых демонов. Но Бодцан утверждает, что это был не ракшаса, а… живое существо!

– Живое?! – переспросил Шорнборн.

– Но судя по высоте глаз от пола в нем никак не меньше двух с половиной метров роста! – заявил Мольтке.

– Точно! Должно быть, он невероятно огромен!!!

– Это йети! Так в Гималаях зовут гигантских человекообразных существ, – сообщил Шеффер.

Услышав голос штурмбаннфюрера, спорщики умолкли.

До войны Эрнст Шеффер слыл неплохим зоологом и ученым-натуралистом. И ему было известно многое из того, о чем обычные люди и не догадывались:

– Йети еще называют «снежным» человеком, предполагая, что он живет высоко в горах, на границе вечного снега. Неоднократно бывая на Тибете, я пришел к выводу, что йети обитают в непосредственной близости от вот таких подземелий. А сейчас я с твердой уверенностью могу заявить, что йети – неизменные спутники таких мест, как Агартхи.

– Они опасны для нас?

Шеффер про себя подумал, что и Мольтке вполне мог бы со временем превратиться в йети, если бы они не удержали его там, у лаза, когда Ассури наказали Мольтке за попытку проникнуть в подземелье. Эта мысль почему-то крепко засела у него в голове, так что на вопрос егеря он ответил спустя долгую паузу:

– Опасны ли они для нас? Думаю, что не более чем любая крупная горилла. Но меры предосторожности нам не помешают. Как вы считаете, Вилли?

– Так же! Во всяком случае, двигаться дальше мы будем с передними и задними дозорными…

И Шорнборн тут же распорядился:

– Оружие держать наготове, но стрелять только одиночными, чтобы случайным рикошетом и нас не изрешетить!

Они шли по лабиринтам еще не менее получаса, опускаясь все ниже и ниже, но ничего указывающего на чье-либо присутствие в подземелье им более не встретилось.

Миновав еще несколько боковых ответвлений, они опустились на несколько ступеней вниз и оказались у сводчатой арки, за которой в темноте угадывалось большое помещение. С фонарями в руках они вошли в этот арочный коридор. За ним открывался взору просторный грот с грубо вытесанными стенами и терявшимся в выси конусообразным потолком. Он был хаотично заставлен каменными статуями. Везде, куда ни кинь взгляд, свет фонарей выхватывал их плоские лица, обращенные к входу. А за ними, в противоположной стене грота угадывался еще один арочный проход, своими размерами больше похожий на вход в железнодорожный тоннель.

Они перевели туда свет своих фонарей и разом остановились. Увидеть такое здесь, в каменных чертогах древности, было до того неожиданно, что поначалу опешил даже Шеффер, и если бы в это мгновение ударили раскаты грома и полыхнули молнии, то и это его бы особенно не удивило. Всецело захваченные поразительным зрелищем, они тянули свои шеи и вглядывались вдаль, помогая себе фонарями. Открывшееся зрелище шокировало их, пригвоздив к тому месту, где они находились.

Два высоченных истукана, ничем особенным не отличавшихся от своих безмолвных собратьев, стояли у прохода, преграждая путь сдвинутыми каменными щитами. Они словно вопрошали нежданных визитеров о цели прихода. Но вовсе не гипнотические взгляды каменных идолов помешали войти им в этот необычный тоннель. Там, в глубине, в десятке шагов от входа, светилась халцедоновой бледно-зеленой полупрозрачностью идеально ровная и гладко полированная огромная стена, преграждавшая путь, а с ее поверхности на них строго взирала Богоматерь. В развевающихся одеждах она летела к ним с высеченного в стене звездного неба, и искусно вырезанные в камне ее черты оживали в колеблющемся свете фонарей.

Монах первым пришел в себя. Он подбежал к стене, преклонил пред Богородицей колени и стал что-то читать нараспев, раскачиваясь из стороны в сторону. Спустя мгновение и Шеффер стоял на коленях рядом с монахом, но в отличие от тибетца он не читал сутры, а с любопытством рассматривал и оглаживал ладонями какие-то письмена, во множестве высеченные в нижней части стены.

Шорнборн обратил внимание на дрожь в его пальцах:

– Что с вами, Эрнст?

– Это нефрит, Вилли…

– Нефрит?! То-то я смотрю, наш тибетский друг над этой стеной так причитает, словно она стоит миллион рейхсмарок! Но Эрнст! Мне до сих пор было известно, что нефрит всего лишь поделочный камень.

– Вилли, китайцы говорят: «Золото имеет цену, нефрит же бесценен», а знаешь почему? Нефрит – это камень жизни! Он содержит в себе все шесть душевных качеств человека. Вот если ты сейчас прислонишься к стене, то она все расскажет о тебе. О твоих мыслях, характере, здоровье…

– Но что это нам дает? Эта стена нам перекрыла проход, а вы радуетесь, словно дитя!

– Так ведь в том-то и дело, Вилли! Учитывая глубокий символизм древних, я даже представить боюсь, что находится за этой бесценной стеной.

– Там вся мудрость Майтрейи и вход в его опочивальню.

Голос старого тибетца прозвучал тихо, но Шорнборн видел, как вздрогнул Шеффер, услышав, о чем идет речь.

Бодцан закончил свое гнусавое пение и продолжал что-то шептать про себя, едва шевеля губами.

– Бодцан, что ты сказал?

Монах с благоговением кивнул на высеченные в стене письмена:

– В этом пророчестве говорится, что наступят такие благостные времена, когда придет на землю нареченный состраданием владыка, любящий и непобедимый Майтрейя. И тогда и боги, и люди, и всякие существа будут поклоняться ему. Уйдут сомнения, исчезнут привязанности, делающие нас рабами, и дарует он нам изобилие радости и счастья.

– Но ты говорил что-то и о мудрости Майтрейи?

– Мудрость наших предков и мудрость непобедимого Майтрейи сокрыта за этой стеной. Каждое его слово подобно волшебству, и нет преград овладевшему их смыслом.

– Мудрость Майтрейи… Уж не его ли «волшебное слово» мы с вами искали, Вилли?

– Эта чертова стена лишает меня истинной радости, Эрнст! Мне не терпится распаковать берлогу вашего Майтрейи.

– Дерзайте, Вилли! А я пока займусь фотосъемками. Фридрих! Хайнц! Поступаете в распоряжение господина обер-лейтенанта, остальные со мной…

Пока Шеффер с егерями устанавливал светильники и фотоаппаратуру, Шорнборн разделил грот на секторы и уже через минуту был полностью поглощен поисками. Ползая на коленях вдоль стены, он исследовал все стыки по ее видимому периметру, надеясь обнаружить хоть малейшую щелочку. Но все было тщетно. Древние зодчие были первоклассными камнетесами.

Все это время старый тибетец наблюдал за его телодвижениями. Он вначале вместе с егерями сновал по гроту неслышной тенью, а потом, видимо, притомившись, уселся на постамент одного из изваяний неподалеку от обер-лейтенанта.

Шорнборн все чаще поглядывал на его бесстрастную плоскую физиономию: «Этому старому пройдохе что-то известно…»

– Бодцан, скажи, туда можно проникнуть?

– Нет, сахиб, вам не удастся проникнуть в Агартхи. – Монах кивнул на стену. – Взгляните на руку матери всех Будд, и вы поймете, что у вас нет того, что она просит.

Закончивший фотосъемку Шеффер присоединился к Шорнборну. На огромной ладони Богоматери было высечено углубление правильной призматической формы.

– Бодцан, ты хочешь сказать, что сюда нужно что-то вложить, чтобы стена открылась?

– Здесь говорится о том, что входящий должен вернуть матери всех богов ее звезду.

– А у кого находится эта звезда?

– Об этом знает только ее хранитель.

– Ну-у-у!.. Где сейчас этот «хранитель»! Сколько тысяч лет прошло, его кости давно уж истлели.

– Он жив, сахиб.

– Что?!

Вместо ответа монах протянул им блеснувшую серебром овальную вещицу.

– Я нашел ее здесь… – Монах указал на постамент, на котором сидел.

Шеффер наградил егерей уничижительным взглядом и после беглого осмотра металлической бляшки передал ее Шорнборну:

– Вилли, взгляните! По-моему, здесь что-то по-русски написано.

Шорнборн придвинулся к свету. Это была серебряная медаль русской армии размером полтора дюйма на дюйм, с двумя скрещенными у ушка мечами. На лицевой стороне медали отчетливо было видно выпуклое изображение женщины, стоящей на фоне восходящего солнца с мечом в протянутой руке. На оборотной стороне медали, в верхней ее части, полукругом по краю выгравировано: «ПОХОД ДРОЗДОВЦЕВ» и поперек медали несколько идущих друг за другом строк: «Яссы – Дон», «1.200 верст», «26.II – 25.IV.1918», а в последней строчке было выгравировано «князь Александр Благовещенский».

– Что там написано, Вилли?

– Это русская медаль за поход в восемнадцатом году. А здесь указано имя какого-то князя – Александр Благовещенский.

– Возможно, это фамилия награжденного?

– Похоже, что это так! Во всяком случае, будем на это надеяться, но меня сейчас занимает другое. Бодцан, ты говорил что-то о хранителе – это его медаль?

– Да, сахиб, он был здесь. Давно.

– А где он сейчас? Ты ведь сказал, что он жив?

Монах взял из рук Шорнборна медаль, плотно зажал в своей ладони и сомкнул веки. Наступила полная тишина. Наконец он разомкнул узкие щелочки глаз:

– Он живет в очень большом городе, в центре которого стоит великая башня, сделанная из железной паутины…

Шорнборн с Шеффером переглянулись и почти одновременно воскликнули:

– Эйфелева башня?! Париж?!

Вожак настороженно всхрапнул и прянул в сторону. Темная масса встревоженного табуна, теснившегося под утесом, подалась за ним, поблескивая лоснящимися под луной спинами, и дробный перестук копыт разорвал ночную тишину. Раскатистое эхо набатом забилось меж каменистых берегов. Оно постепенно удалялось и затихало, но кони, достигнув опушки, метнулись от разложенного там костра, заложили круг, и их грохочущая лава вскоре вновь приблизилась к утесу. Закружив на месте, кони сбились под утесом и, чутко прядая ушами, боязливо пятились от его черной громадины.

Оттуда, из его ночной тени, словно из потустороннего мира, вместе с наступившей тишиной возник высеребренный лунным светом силуэт. Он едва колыхнулся в потоке воздуха и невесомо двинулся к тропе. Табун вновь встрепенулся, но приглушенный рык осадил его. Сверкнули белизной крепкие клыки, и мистический силуэт материализовался в матерую волчицу. Ощерившись на замерший табун, волчица мягко вскинулась на тропу.

Вожак, вороной жеребец, пружинистой рысью прошелся вдоль табуна, отсекая его от, казалось бы, неминуемого нападения, но волчица была уже далеко. Бесшумно стелясь над тропой, она взобралась на самую вершину утеса и вытянулась в струнку, будто изготовившись воспарить к небу. Там, в вышине, в центре звездного шатра, распластавшегося над миром, царствовала полная таинственного света луна. Поток магнетической силы, нисходящий от ночного светила, завладел волчицей, и она, до сосков дрожащая от вибраций вселенной, прикрыла глаза. В ее утробе стал зарождаться вой. Он нарастал с такой неудержимой силой, что волчица лишь покорно вытянула голову, и леденящие душу звуки полились в ночь. Все живое окрест затихло и замерло в неподвижности, только тени, множимые отсветами пламени, колыхались в причудливом танце.

Но старца, восседавшего у костра, игра теней ничуть не занимала. Внимая заунывному пению волчицы, он и не видел, как одна из теней вдруг вырвалась из общего хоровода, оторвалась от земли и, словно гонимая ветром, беззвучно понеслась к костру. А справа и слева приподнялись еще две и бесшумно заскользили следом. Три отчетливых в лунном свете силуэта крадучись перемещались меж валунов. И только волчица протяжной нотой закончила свою песнь, таинственные воины корявыми силуэтами выросли в трех саженях от костра. Цель их была очевидна – этот старый и немощный волхв был совсем один.

Крылом неведомой птицы раскрылась ловчая сеть, свитая из конского волоса, но в тот же миг крик одинокого селезня прорезал ночь. Пропели отпущенные тетивы, и стрелы с тихим посвистом рассекли ночное пространство. Ловчая сеть, не успев полностью раскрыться, опала к ногам воина – кованый наконечник прошил основание его головы, и стрела, сокрушив шейные позвонки, вылезла из горла. Он булькнул фонтанчиком из посиневшего рта, судорожно ухватился обеими руками за торчащую стрелу и, хрипя, упал навзничь. Ближнему к лучникам воину стрела ударила в левую лопатку и пронзила сердце. Тот, что находился дальше всех, успел лишь повернуть голову в сторону неясных звуков. Последнее, что он увидел, – это лунный блик на острие стрелы, резанувшей его глаз.

Князь Благовед, распластавшийся на вершине огромного валуна, еще некоторое время зорко всматривался в каменную осыпь. Его лучники, хоронившиеся до поры в укромных местах, после томительного ожидания не утратили своей сноровки. Поверженные тела нападавших лежали в неподвижности там, где их настигла смерть, а иные тени ничем не выказывали какой-либо опасности. Лицо князя на миг осветилось, и он засобирался уж спуститься вниз, но совсем рядом под чьей-то ногой вдруг хрустнула галька. Князь замер. Спустя мгновение под валуном вновь послышался едва уловимый шорох, и просыпались, перекатываясь, камешки. Рука князя скользнула вдоль тела и вернулась с серповидным ножом. Прислушавшись, князь подобрался и, уже не таясь, спрыгнул вниз.

Мгновение он оставался неподвижен, ожидая нападения, затем распрямился. Никто не обнаруживал себя, но его не покидало стойкое ощущение того, что кто-то пялится в спину с расстояния в несколько саженей, притом вовсе не для того, чтобы предложить ковш горячего сбитня. Недовольно поводя мощными плечами под княжеской поддевкой, Благовед направился к костру.

– Числом их было четверо, князь… – только и успел вымолвить старец, как со стороны утеса к оставленному князем валуну стремглав метнулась длинная тень.

За злобным рыком последовал глухой удар падающего тела, и тотчас все перекрыл жуткий предсмертный вопль. Он пронесся над водой и заметался эхом в каменных теснинах.

Не успел изумленный князь прийти в себя, как из-за валуна показалась волчица. Сверкнув желтыми зрачками в сторону костра, она облизнулась и расположилась поодаль.

– Лигура?! – князь Благовед слышал о легендарной волчице волхва. Судачили меж собой старцы на Советах, что есть у Ведогора огромная волчица, преданностью превосходящая собаку. Что иногда собирает она полуночным воем вокруг себя несметную волчью стаю, и горе тем, кто приблизится к убежищу волхва.

– Лигура… – подтвердил Ведогор.

Волхв встал, опираясь на посох, и устремил взор в звездную высь. Каждая прожилка сухощавых рук старца на суковатой клюке виднелась в свете костра сквозь розовую кожу. Черты лица его, обрамленного белым окладом бороды, разгладились и неузнаваемо посуровели. И то ли лунный свет, излучаясь от белых одежд волхва, вспыхнул серебристым сиянием, то ли то зажглась аура неведомой силы, связующей грозного волхва со Сваргой, но князя, человека вовсе не робкого десятка, вдруг охватил неуемный озноб. Увидев свет, вспыхнувший в очах волхва, он вдруг отчетливо осознал, что недавняя весть о страшной казни последнего выборного князя руссов Буса Белояра, правителя Русколани[21], на самом деле явилась предвестником последующих, куда более грозных событий. И что события этой роковой ночи уже вывели его, а может, и весь его род, на тропу тяжких испытаний, и возврата оттуда уже быть не может.

Мучительная гримаса при воспоминании о казни Белояра отразилась на его лице. Эта весть жгла его сердце невыносимым огнем – Буса и семь десятков русских князей, попавших в коварную ловушку, распяли на крестах.

– Не о том твои помыслы, князь! Не амалы, покорившие Русколань, страшны нам…

Волхв читал его мысли, словно берестяную грамоту, но это не смутило князя:

– А что амалы? Нам ли опасаться ворога? Станем дружинами несметными, впервой ли?

– Нет, княже, ныне у порога иной ворог, коварный и неодолимый. Чернобог пришел на землю, и ни дружины, ни стены городищ наших не смогут противостоять супостату. – Голос волхва был негромок, но слова его больно стегали князя страшным смыслом. – Посеет в народах он смуту великую, и нескончаемо долгой будет эта смута. Оборотятся князи русские против истинной веры, против Рода – единосущного творца мира. И прольют кровь сородичей, обращая их в стадо послушное. И возгорятся по всей земле костры смолистые. Волхвов и ведуний будут жечь на них, немногие уцелеют в том огне, ибо гореть ему многие века.

– Да кто же эту смуту вызвать способен? Иль мы – скот неразумный?!

Отблески костра плясали на амуниции князя, отражались на его беспокойном челе, и оттого ли волхв отвел взгляд, что и князя увидел он в пламени грядущих костров?

Глядя куда-то в звездную бесконечность, старец вещал:

– Четыре века тому назад поведали мы миру о грядущем рождении на земле Арамейской младенца[22], ниспосланного иудеям. И родился он, и едва спасли его по рождению от великой бойни младенцев, устроенной Иродом, правителем Иудеи. Отрочество провел Он среди волхвов, постигая тайны древних Вед. А постигнув их, пошел с учением к народу, но распят был за то на Голгофе. И когда ученики пошли в мир с заповедями Его, то многие заветы праведные уже были извращены теми, кто возжелал всем миром овладеть и править безраздельно. Ибо еще ранее ими уже начертано было:

…кумиры богов их сожгите огнем;

…истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим, на высоких горах и на холмах, и подо всяким ветвистым деревом;

…и разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их, и сожгите огнем рощи их, и разбейте истуканы богов их, и истребите имя их от места того;

…пророка, который будет говорить именем богов иных, предайте смерти;

…собери народ, мужей, и жен, и детей, и пришельцев твоих, чтоб они слушали и учились и чтобы боялись Господа Бога вашего и старались исполнять все слова закона сего;

…и сыны их, которые не знают, услышат и научатся бояться Господа Бога вашего во все дни, доколе вы будете жить на земле, чтоб овладеть ею [23] …

И скоро они придут за этой властью – уже начертаны кресты на плащаницах воинов их. Нарекут тех воинов крестоносцами, воинами Сына Божьего, и затопят крестоносцы все земли половодьем, от имени Его огнем и мечом, утверждая новую власть над Миром. И поставят себя наместниками от Бога, и нарекут людей рабами Божьими, сим обрекая народы лишь на безропотное повиновение.

– А Русь… что с Русью станется?

И вновь Ведогор увидел князя в отсветах пламени и едва не отвел очей. Велика тяжесть того, что было ведомо ему, и может, потому его не по-стариковски прямые плечи чуть поникли, а слова исполнились глубокой печалью:

– И Руси уготована участь крещения, многой кровию потомков наших. Отринут Русь от веры истинной, от старых знаний и родовых обычаев. И память предков будет осквернена. И наша, и тех, кто был пред нами за многие тысячи лет до нашего рождения. Нарекут нас пришлые язычниками безвестными, поклоняющимися многим Богам.

Негодующий князь вскочил:

– Русичи – древнейший народ! А они сами и есть языцы![24] И не им, пришельцам, глумиться над нами, их собственный Путь короче тени, отбрасываемой былинкой в степи!

Ведогор осадил князя знаком и оперся грудью о посох:

– Вода камень точит, так и они через века добьются своего – на долгие лета в миру смутное время воцарится. Иные народы и вовсе канут в небытие. Но через боль и страдания очистятся русичи от грязи и срама, и вновь законы Рода возвратятся сынам его. Мы же, Благовед, вольны сохранить не себя, но знания предков наших, в чужих землях гиперборейцами нареченными. Завещано хранить их до той поры, как знак дан будет, дабы через множество веков донести их свет до отроков наших. – Ведогор снял с груди объемный кожаный мешочек на витом ремешке и вытряхнул из него в руку князя некий предмет. – Вот, прими.

Увесистое серебряное кружево величиной с ладонь в виде помещенного в круг квадрата с перекрещенными насквозь овалами, венчал посередине алый самоцвет, тотчас оживший от тепла руки князя. Кровавые сполохи взыграли на его рубиновых гранях, а внутри самоцвета, словно от ветра, затрепыхались лепестки пламени.

– Звезда Богородицы?![25]

– Да, княже, это Звезда Богородицы. Тебе и роду твоему завещано хранить ее из века в век. В указанный срок проведет тебя Богородица сквозь Велесов Круг, очерченный у древней кладези Гипербореев. Тебе ведомо это место. Но без Звезды Богородицы туда нет входа никому. – Старец передал Благоведу мешочек. – Долог Путь рода твоего, князь. И ты готовься к тому. Мужи рода твоего из поколения в поколение повинны воинами быть, дабы умением и силой обладать. Ведаю я, не скоро взойдет Солнце над Русью. До той поры храни его в роду, да будешь сам храним…

Когда силуэт князя скрылся в ночи, Ведогор вышел из освещенного костром круга. Ступив на тропу, он направился вверх, где среди валунов возлежала волчица.

Забив радостно хвостом, она потянулась, лизнула ладонь старца, и они пошли рядом, белые в свете луны, умудренные многими знаниями и печалями.

Они обшарили весь грот, осмотрев все щелочки под каждым каменным истуканом, но более ничего не обнаружили. И массивная стена по-прежнему была неприступна, а способов проникнуть за нее у них не было. Разве что пробурить эту гигантскую стену да нашпиговать тринитротолуолом, как предлагает неутомимый Мольтке.

Но штурмбаннфюрер Шеффер не выглядел удрученным.

– Мне кажется, что мы достигли своей цели, мой дорогой Вилли!

– Разве?

– Конечно! Мы стоим у самых ворот в Агартхи, и совсем не беда, что мы не сумели сразу туда проникнуть. У нас есть текст древнего послания со стены и сведения о князе, найти которого в оккупированной Франции будет делом времени. Но рация разбита, и потому нам необходимо как можно скорее доставить эти сведения домой.

По-своему расценив молчание обер-лейтенанта, Шеффер тряхнул его за плечо:

– Не отчаивайтесь, не сегодня, так завтра наши войска будут здесь, и тогда мы уж точно вскроем это хранилище. Вы не согласны со мной?

– Я ничего не имею против, чтобы по возвращении заняться розысками князя Благовещенского, но у меня не выходит из головы одна навязчивая идея. Ведь несомненно, что князь Благовещенский потерял здесь свою медаль как раз перед уходом с остатками Белой армии за границу?

– Но это же очевидно, Вилли! Иначе князю уже потом ни за что не удалось бы выбраться из Советской России. Таких как он большевики без колебаний ставили к стенке. Ну а тех, кого они все же выпускали из страны, прежде обирали до нитки.

– Надеюсь, теперь вы ответите мне на вопрос: рискнул бы князь в то лихое время носить при себе Звезду Богородицы? Ведь и сама по себе она должна быть чрезвычайно ценной вещью.

– Вот оно что, вы полагаете… тайник?

– Да. Я думаю, что Звезда Богородицы может находиться и здесь тоже. Во всяком случае, вероятность этого довольно велика, а адмирал Канарис требует от нас подчиняться золотому правилу разведчика: «Находясь у вершины, не откладывай ее покорение на следующий раз, ибо этого следующего раза может вовсе и не быть».

– Вы напали на след?

– Не совсем, Эрнст. Но я надеюсь найти того человека, который мог видеть князя Благовещенского в этих местах. Видите ли, еще в тридцать девятом мне стало известно о том саамском шамане, который водил по этим местам экспедицию Барченко. А сейчас я думаю, что и князя он должен был превосходно знать!

– Вы думаете, что этот шаман жив? Ведь Советы…

– Жив, Эрнст, жив! Это он показал нам эти места.

– Вот как?! Но это многое меняет, Вилли, очень многое… Так что, вариант «База»?

– Несомненно! Пришла пора «Персея».

…Проводив группу Шеффера, Шорнборн привязал записку старшины на место. Затем перебрался через обрыв по узкому карнизу и замаскировался среди щербатых плит.

…Выбравшись из подземелья, первым делом они осмотрели рацию. Пробив корпус и разбив одну радиолампу, пуля застряла в вязком металле алюминиевого кронштейна. Виртбах долго с задумчивым видом созерцал невеселую картину, и Шорнборн ткнул его в плечо:

– Ну?!

– Разбита лампа усилителя входного сигнала. Мы не сможем принимать сообщения из «Центра», но я думаю, что рация сможет работать на передачу.

– Вы молодчина, Отто!

Уединившись с Шеффером, Шорнборн составил и зашифровал текст радиограммы, которую Виртбах бодро отстучал в эфир. Радиограмма о князе Благовещенском ушла. Но поскольку, имея «голос», они оставались глухи, то полной уверенности, что Берлин принял их донесение, ни у кого не было.

А затем Шорнборн убедил штурмбаннфюрера принять его план.

…Проследив, как Шеффер с егерями миновали плато, Шорнборн укрылся в камнях. Он остался один. Теперь ему осталось только дождаться появления русских и проследить, как они возьмут след, указанный в записке старшины. Шорнборн не боялся, что русские будут искать и найдут вход в подземелье. Во-первых, старшина им об этом ничего не сообщал, а во-вторых, Шорнборн был совсем не против, чтобы русские сунулись в приготовленную им ловушку. Полсотни килограммов первоклассной взрывчатки, уложенной у входа, смешают их с тоннами скальной породы!

Первым на тропе показался белобрысый солдатик. Он сразу заприметил белую ленточку на елке, но, не проявляя к ней никакого любопытства, шмыгнул дальше по тропе. Через минуту его голова вынырнула у карниза перед обрывом. Замерев у большого, в его рост валуна, солдатик осмотрел окрестности и сложил ладони у рта. Вскоре после его сигнала за поворотом показались… три… пять… десять! Десять бойцов во главе с офицером в выгоревшей добела гимнастерке.

В отличие от белобрысого солдата офицер первым делом устремился к трепыхавшейся на елке белой ленте. Внимательно изучив записку старшины, он достал из планшета карту, в то время как солдаты обступили его со всех сторон. Что он им говорил, отсюда было не разобрать, но по тому, как офицер водил по карте указательным пальцем, сверяясь с запиской, Шорнборн понял, что за этим последует.

Их совещание было недолгим. Шорнборн проследил, как капитан старательно прикрепил записку на прежнее место, а затем русские цепочкой проследовали в том же направлении, куда ушел и старшина. Он вздохнул с облегчением – участь этих русских все равно была незавидной.

Дождавшись, когда их силуэты скроются из виду, Шорнборн остался на месте, выждал еще с полчаса и только затем вышел из-за укрытия. Опытный волк, он полагал, что преследователи могут идти не одной, а двумя группами с интервалом в несколько минут. Но русские оказались на удивление беспечны.

Он не спеша осмотрел оставленные на месте привала окурки, окинул взглядом трепетавшую на ветру белую ленту на елке и перебрался к ступеням, ведущим вниз. Вскоре Шорнборн снова был на уступе. Сняв растяжку у входа, он прошел к уложенной взрывчатке и вынул из наплечного ранца часовой механизм.

Штандартенфюрер Зиверс требовал взорвать все входы в подземелье, и здесь нельзя было полагаться на стандартные ловушки. Тем более что и русский старшина оказался живучим парнем, выбравшись из приготовленной ему западни. И хотя дальнейшая участь этого старшины была уже предрешена, он не забывал еще об одном золотом правиле адмирала Канариса: «Пока ты сам не закопаешь труп своего врага – ты не имеешь права быть уверенным в своей победе!»

Установив механизм на десять минут, он запустил его и под его тиканье не спеша выкурил сигарету. А уж после этого выбрался наружу и полез наверх.

– Наконец-то мы свиделись с вами, господин Шорнборн!

Обер-лейтенант похолодел. Он был поражен не тем, что среди безлюдной каменной пустоши кто-то окликнул его по имени, а тем, что его имя было произнесено по-русски. И теперь этот голос словно гвоздями прибивал его к тому месту, где он стоял.

– Сейчас вы медленно поднимете правую руку вверх, а левой сбросите вашу амуницию вместе с поясным ремнем. Шутить не советую, стреляю я отменно!

Ошеломленный тем, что так безнадежно влип, Шорнборн выполнил все, что приказывал ему этот уверенный в себе голос, и медленно поднял голову. Вверху у карниза, широко расставив ноги, стоял над ним русский офицер. На поясе офицера висела граната, но вовсе не ее вид не позволял Шорнборну проявить свои лучшие качества. Зрачком неминуемой смерти смотрел ему в лоб знаменитый русский «ТТ». Полуавтоматический пистолет Токарева известен был в основном тем, что с шести десятков шагов насквозь прошивал стальную каску. А другим его «достоинством» было то, что он не имел предохранителя.

Шорнборн как наяву слышал тиканье часового механизма, который совсем рядом отстукивал последние минуты, но все же не терял самообладания.

– Разве мы с вами знакомы, господин офицер?! Я что-то не припоминаю!

– Ну, зато я вас знаю и давно мечтал представиться лично! Я – капитан Архипов, военная контрразведка фронта. А разыскивал я вас, агента абвера Вильгельма Шорнборна, по поводу ваших похождений в этом районе в августе сорокового года…